Скоро он убьет сэра Джона. Это решение не связано с моралью и этикой, не имеет отношения к любви и верности Вальде. Вальды уже давно нет. Она вырвана из его жизни. Смерть сэра Джона станет прощальной церемонией, и долги будут уплачены. То, что происходило сейчас – вернувшись поздно, Гримстер поднялся в спальню, – должно происходить, без этого ритуал убийства сэра Джона останется неполным. Он дал Гримстеру это задание, и это задание привело его к правде, которую он давно подозревал. Задание надлежит выполнить, и последним аккордом станет убийство его инициатора. Не только логика должна быть ясной и чистой, но и сопутствующие чувства должны быть просты. Лили теперь – часть плана, она играет в той же пьесе, что и Гримстер. Продолжая играть, они с необходимой искренностью изображали нужные чувства, произносили слова – почти правдивые и убедительные. Не зная почему – или выдумывая сентиментальные полуправдивые объяснения, – Лили была вынуждена посвятить себя финальному акту ритуала.
Лампа в спальне не горела, но свет из гостиной позволил рассмотреть кровать. Лили лежала спиной к Гримстеру – на подушке виднелись только светлые волосы. Он знал, что Лили не спит. И знал, что она не повернется и не пошевелится, а, не говоря ни слова, будет лежать и ждать его. Теперь он понимал то, о чем уже догадывался – какой защитный блок он установил, и знал, что Лили тоже либо знала, либо подозревала, но не могла заставить себя сказать. Диллинг оставил состояние и ключ к нему, и Лили не могла использовать этот ключ, пока не погрузится в самообман. Она лежала здесь, потому что наконец поняла свои истинные чувства к Диллингу и его роль в ее жизни. Теперь она знает, что ненавидела Диллинга. Гримстер жалел ее и даже сердился, однако все это ничего не значило для него лично; ложась к ней в постель, он сознавал, что они оба будут исполнять свои роли в ближайшие дни, потому что полностью понимают друг друга.
Гримстер отправился в ванную, как каждую ночь перед сном; он делал все как обычно, потому что она не хотела перемен.
Он лег в кровать и несколько мгновений просто лежал в темноте, не прикасаясь к Лили, лежащей спиной к нему, но чувствовал, как она дрожит. После Вальды он не был в постели с женщиной. Эта мысль не принесла боли. Вальды больше нет. Гримстер потянулся и повернул Лили к себе. Она еще дрожала, и Гримстер крепко обнял ее, ладонью коснулся гладкой шеи. Постепенно он ощутил, как дрожь успокаивается и стихает, и прижал ее к себе поудобнее; они лежали рядом, молча – слова были не нужны, – и потихоньку отдавались на волю сна.
Гримстер проснулся ранним утром и понял, что Лили тоже не спит. Они занялись любовью – высшей точкой притворства в их пьесе, притворства, действовавшего по своим законам, так что осталась лишь тонкая завеса между правдой и реальностью. Единый поток унес их к общему экстазу – а потом медленно вернул обратно.
Лили потянулась и включила лампочку на тумбочке. Она глядела затуманенными глазами, и барьеров между ними больше не оставалось.
– Джонни, любимый, – сказала она. – Давай сейчас.
Гримстер нагнулся над ее лицом, освещенным лампой, и поднял руку с перстнем. Лили с улыбкой взглянула ему в глаза, а потом перевела взгляд на перстень и не отводила глаз, когда Гримстер заговорил, погружая ее в сон, прокладывая путь туда, где Диллинг – после взрыва страсти – запер свой секрет и заблокировал его, приказав, чтобы Лили не вспоминала настоящую пятницу, пока другой мужчина не захватит ее любовью.
Гримстер тихо произнес:
– Лили, ты спишь, но слышишь все, что я говорю, правда?
– Да, Джонни, милый. – В тихом, спокойном голосе появились нотки, которых Гримстер не слышал прежде.
– Спи глубоко, Лили. Тебе хорошо?
– Да, Джонни. – Лили легко вздохнула, и ее голова чуть повернулась на подушке. Глядя на ее лицо, на слегка разошедшиеся губы, Гримстер ощутил нежность, от которой дрогнули мышцы плеч.
– Так хорошо, как тебе было с Гарри?
– Да, Джонни.
– Ты помнишь, когда была с ним в последний раз, Лили?
– Да, Джонни.
– Когда это было, Лили?
– В ночь, когда мы вернулись после долгой поездки.
– Вы уезжали из дома в ту пятницу, накануне твоего отъезда в Лондон, а потом в Италию?
– Да, Джонни.
– Лили, ты хорошо помнишь этот день?
– Да, Джонни.
– Во сколько вы уехали из дома?
– Рано, еще не рассвело.
– Ты помнишь все подробности того дня? Что вы делали и куда ездили?
– Да, Джонни.
– Ты можешь отвезти меня туда, куда вы ездили, Лили?
– Да, Джонни.
– Лили, когда ты проснешься, ты будешь помнить все о том дне. Ты понимаешь? Ты будешь помнить ту пятницу и отвезешь меня в те места, о которых помнишь, и расскажешь мне все об этом дне. Ты понимаешь, Лили?
– Да, Джонни.
– И у тебя нет никаких сомнений?
– Нет, Джонни.
– Хорошо, Лили. Через несколько минут ты проснешься, и тебе будет легко и радостно от того, что ты сделала сегодня ночью.
Гримстер нагнулся, легко поцеловал Лили в губы и выключил лампу. Затем отодвинулся и лег на спину, слушая в темноте ее спокойное дыхание. Через несколько минут звук изменился, и Гримстер почувствовал, как Лили шевельнулась. Он потянулся и взял ее за руку.
В темноте, словно издалека, раздался голос Лили:
– Получилось, Джонни?
– Получилось.
Она помолчала, а потом медленно заговорила – и в каждом слове звучало почти томное облегчение:
– Ох, Джонни… Я поступила ужасно… ужасно… но мне так хорошо… Так хорошо. И еще, Джонни, ты должен мне поверить… должен… Я не сделала бы этого ни для кого другого. Все потому, что я люблю тебя. Ты ведь сам это знаешь, правда, Джонни?
– Конечно, знаю, Лили, милая. И ты знаешь, что я люблю тебя.
Слова произнеслись сами собой, не только потому, что нужны были Лили для самоуважения, а потому, что Гримстер ощущал такую благодарность, что не мог отказать ей ни в чем. Правда больше не имела для него значения. Он получил что хотел – последнюю правду о Вальде. И в ответ готов был дать Лили ту правду, какую хотела она.
Он притянул Лили к себе, и они снова занялись любовью, уже без всякого плана – каждый искал пределы удовольствия друг в друге.
Глава 12
Теперь он точно знал, что нужно делать. Прежде чем он займется своими делами, необходимо защитить интересы Лили. Следует найти бумаги Диллинга и обеспечить их продажу Департаменту. Сэр Джон распорядился забрать их и устранить все права, избавившись от Лили (если Прингл объявится и заявит права на свою одну седьмую, это будет последняя ступень к его уходу – хотя у Прингла должно хватить ума исчезнуть, прежде чем люди Гаррисона разделаются с ним – он теперь бесполезен для них, и его спишут при первой возможности). Лили должна получить свои деньги и жить дальше, не подвергаясь никаким опасностям. Это Гримстер, безусловно, обязан сделать для Лили, и собирался сделать это, прежде чем почувствует себя свободным и займется сэром Джоном. Значит, необходимо продолжать работать на Департамент, пока не получится обеспечить будущее Лили. Когда придет пора заняться сэром Джоном, у Гримстера должно остаться только одно обязательство – утолить завладевшую им холодную, глубокую решимость, заменившую собой всю страсть.
На следующее утро он позвонил лично сэру Джону и попросил о немедленной встрече. Согласие было получено, Гримстер поехал в Эксетер и сел в поезд до Ватерлоо. Встреча проходила в кабинете сэра Джона в Департаменте, высоко над рекой. Сэр Джон выслушал рассказ о покушении Гаррисона на жизнь Гримстера – об этом он уже знал из отчета Коппельстоуна – и о визите к Принглу. Слушая подробности о том, как Гримстер и Лили занимались любовью, и о гипнозе, который наконец восстановил воспоминания о пятнице, сэр Джон зажег сигарету и по-птичьи затянулся. Гримстер рассказал о карте в тайнике перстня и протянул копию – он сам сделал ее, пропустив надпись «Que será, será» и червяка внизу (зная о связи Коппельстоуна с Гаррисоном, он не мог рисковать и оставлять настоящую карту в Департаменте). Сэр Джон выслушал доклад, не прерывая, и потом некоторое время молчал. Гримстер ждал, глядя на сэра Джона и полностью сдерживая маниакальное желание убить. Он понимал, что не стоит выкладывать свои соображения по поводу необходимых действий. Пусть сэр Джон сам предложит, а в данных обстоятельствах не было иных действий, кроме тех, которые собирался предпринять сам Гримстер.
Сэр Джон взял карту.
– Мисс Стивенс видела ее?
– Пока нет. Может быть, ей даже и не нужно показывать.
Сэр Джон кивнул:
– Пожалуй. И как вы намерены действовать?
– Я хотел бы сам все организовать. Поеду с мисс Стивенс – проверим маршрут и посмотрим, что это нам даст. Я чувствую, что мы найдем что-то, что можно привязать к карте Диллинга.
Сэр Джон изучил карту.
– У вас есть копия?
Гримстер без промедления солгал:
– Нет. Думаю, лучше вы сохраните ее в сейфе, пока я проверю маршрут. – Не считая лжи, которая должна была скрыть его планы, Гримстер знал, что существует протокол. Ни один работник не должен делать копии документов ни в коем случае – только если ему прикажут или вынудят экстренные обстоятельства в непредвиденной ситуации. Гримстеру нужно было хранить доверие этого человека до момента их последней разборки.
Сэр Джон взял карту.
– Мисс Стивенс видела ее?
– Пока нет. Может быть, ей даже и не нужно показывать.
Сэр Джон кивнул:
– Пожалуй. И как вы намерены действовать?
– Я хотел бы сам все организовать. Поеду с мисс Стивенс – проверим маршрут и посмотрим, что это нам даст. Я чувствую, что мы найдем что-то, что можно привязать к карте Диллинга.
Сэр Джон изучил карту.
– У вас есть копия?
Гримстер без промедления солгал:
– Нет. Думаю, лучше вы сохраните ее в сейфе, пока я проверю маршрут. – Не считая лжи, которая должна была скрыть его планы, Гримстер знал, что существует протокол. Ни один работник не должен делать копии документов ни в коем случае – только если ему прикажут или вынудят экстренные обстоятельства в непредвиденной ситуации. Гримстеру нужно было хранить доверие этого человека до момента их последней разборки.
Сэр Джон постучал по карте.
– И какой вывод вы сделали?
– В этом весь Диллинг. Блестящий ум со страстью к загадкам и тайнам – но никогда не доводил до непостижимости, всегда оставлял ключ, какой-то вход. Полагаю, что в конце маршрута мисс Стивенс найдется что-то, что приведет к окончательной отгадке. Прингл разгадал бы карту без того, чтобы ехать по маршруту.
– И что же здесь навело бы Прингла на ответ?
– Не знаю.
– Может, нам нужно взять Прингла?
Гримстер улыбнулся:
– Будь Прингл у вас, вы дали бы кому-нибудь добраться до него? Он сейчас катит на юг по Европе или лежит мертвый в какой-нибудь рощице. Последнее мне кажется вероятнее.
– Мне тоже. – Сэр Джон встал. – Хорошо. Занимайтесь сами с мисс Стивенс. Я дам знать майору Крэнстону, и можете просить у него любую необходимую помощь. Что касается мисс Стивенс: как только проедете маршрут, она должна вернуться в Хай-Грейндж. Я ни в коем случае не хочу, чтобы у нее появилась хоть тень надежды, что мы выпустим дело из рук. Вы понимаете, что это только в ее интересах – лично я по-прежнему думаю, что бумаги Диллинга окажутся чепухой. Впрочем, в конце мы вознаградим ее за беспокойство и потраченное время.
Гримстер, мыслями и интуицией близкий к сэру Джону, в восхищении от натренированной двуличности человека, уже распорядившегося насчет Лили, сказал:
– Полагаю, мы поможем мисс Стивенс получить солидное вознаграждение.
Сэр Джон чуть улыбнулся – и не обычной холодной улыбкой.
– Возможно. Надеюсь на это – после такого ее добровольного сотрудничества. – Сэр Джон помолчал и добавил без следа похотливости: – Приятно знать, что в нашей профессии бывают моменты не очень отвратительные… Хорошо, Джонни, решайте сами и докладывайте лично мне.
Гримстер кивнул и вышел из кабинета.
Сэр Джон вернулся к своему креслу, рассеянно потрогал карту Диллинга. Его тонкие губы чуть сжались, словно он почувствовал во рту кислый привкус. Когда-то он рассматривал Гримстера как возможного своего преемника, но линии судьбы обоих внезапно переплелись, так что только нож мог вернуть должный порядок. В Хай-Грейндже он солгал Гримстеру о смерти Вальды, повинуясь сентиментальному, редкому для себя импульсу избежать глупой трагедии. Но, даже солгав, он ощутил тщетность усилий. Он повел себя как человек, а не глава Департамента. Однако теперь… Сэр Джон сел и холодно вспомнил спальню в номере Гримстера в Хай-Грейндж и в строгом воображении увидел, как двигается Гримстер в постели с мисс Стивенс, потом представил Гримстера таким, каким видел несколько мгновений назад. Смутные наметки дедукции начали проясняться, обретать форму; впервые в жизни сэр Джон начал понимать суть глубокого горя. Он знал точно, что Гримстер собирается в недалеком будущем убить его. Пока память о Вальде жила в мозгу Гримстера, пока он считал ее смерть несчастным случаем, пока у него не было четких доказательств причастности Департамента, Гримстер даже в профессиональных целях не стал бы так быстро спать с женщиной, если бы не влюбился снова… а влюбиться в мисс Стивенс он не мог. Тем не менее он с ней спал – потому что правда о Вальде его освободила. Да, сэр Джон знал Гримстера. А как иначе, раз они одного поля ягоды – интеллектуально и эмоционально? На месте Гримстера он и сам действовал бы именно так, как теперь намерен действовать Гримстер.
Прежде чем ехать в Девон, Гримстер позвонил в лондонский дом миссис Хэрроуэй. Она оказалась дома и взяла трубку. Гримстер сказал, что Департамент закончит дело с Лили, видимо, в течение недели. И тогда не позволит ли она Лили пожить некоторое время у нее, пока не сформируются определенные планы на будущее? Получив утвердительный ответ, Гримстер попросил миссис Хэрроуэй пока хранить этот звонок в секрете. Она рассмеялась.
– Почему?
– Сейчас я не могу сказать, – ответил Гримстер. – Но когда я привезу Лили к вам, вы поймете, что это не пустая прихоть.
– Очень хорошо, мистер Гримстер. С радостью.
В начале вечера Гримстер сел на поезд в Эксетер и ближе к ночи приехал в Хай-Грейндж. Крэнстон ждал его, уже получив инструкции от сэра Джона.
– Пожалуйста, приготовьте мне машину без водителя, – попросил Гримстер. – Я заберу ее завтра в Эксетере в обеденное время. Вы можете вернуться в моей машине. Еще закажите двухместный номер на имя мистера и миссис Джейкобс в отеле «Рандольф» в Оксфорде – на завтрашнюю ночь и на следующую.
Крэнстон бросил на него короткий взгляд, но промолчал. Потом кивнул и протянул Гримстеру конверт.
– Это вам – пришло вечерней почтой.
Почерк Гаррисона, на конверте лондонский штемпель.
Гримстер открыл письмо и прочитал:
«Дорогой Джонни!
Никто так не рад, как я, что ты все еще жив. Я недооценил твою изобретательность тогда на реке и, к сожалению, своей заносчивостью допустил эту ошибку – «среди прочего». Я знал – и дальнейшее подтвердило, – что от тебя это не ускользнет.
Естественно, Прингла следует рассматривать – по справедливости – выбывшим из игры. Ты, разумеется, ни за что не выпустишь из рук то, что было в перстне, – если только за последнее время не поменял мнение и решение. В этом случае наше предложение вполне в силе – даже с еще бо́льшими гарантиями личной безопасности и бо́льшим вознаграждением.
Понятно, что я не извиняюсь за прямоту подхода. Мы с тобой всегда говорили в открытую – увы, в нашей профессии такое качество не ценится.
Если заинтересуешься, выйди на связь. Не заинтересуешься – буду искренне молиться, чтобы ты больше не оказался в положении, подобном недавнему на берегу реки.
С любовью, Дики».
Гримстер улыбнулся и перебросил письмо Крэнстону.
– Прочтите, вас позабавит. А потом отправьте сэру Джону.
Он поднялся в свою комнату, налил бренди и зажег сигару. Ему нисколько не претило жить в мире, в котором существуют люди, подобные сэру Джону и Гаррисону. В каком-то смысле Гримстер и не ведал другого с того дня, как выяснилось, что мать кормит его трогательной и доброй ложью. И ничего странного, что Гаррисон – первый, кого он мог бы назвать другом, – готовился его убить. Он сам поступил бы так с Гаррисоном. На руках сэра Джона пятьдесят убийств, что нисколько не лишает его уважения. Все они – адвокаты дьявола. Но Вальда разорвала систему извне. Он, Гримстер, поддался чувству, на которое не имеет права ни один человек, продавший душу. Он влюбился. И смерть Вальды вышвырнула его из рядов профессионалов, превратив в изгоя и изменника. Он больше не профессионал. Он просто Джон Гримстер и может впервые побаловать себя, исполнив простое человеческое желание. Он собирается убить сэра Джона, а после убийства – жить столько, сколько позволят собственные силы и мозги, а так как инстинкта смерти в нем нет, проживет он долго и умрет естественной смертью.
Гримстер прикончил бренди, докурил и отправился в спальню. Потом в пижаме и халате он пошел в номер Лили. Дверь была не заперта, а в темноте гостиной виднелась полоска света из-под двери спальни. Конечно, она его ждала. И не требовались слова, чтобы понимать друг друга. Она отдалась ему (хотя и себе не призналась бы в этом), чтобы разрешить ситуацию, чтобы наверняка получить свою долю наследства Диллинга. Однако Гримстер понимал, что Лили давно прошла точку, когда нужно было изображать любовь к нему. Она знала, что любит. Для нее это и должно быть так, чтобы не тревожить легкий комфорт тела и души. Сам Гримстер для себя должен был исполнять роль человека, не только принимающего, но и дарящего любовь. Роль, благодаря его новой свободе, несложная. Тело и чувства рядом с желанной женщиной не приходилось пришпоривать – все слова любви, что он говорил ей, были не ложью, а всего лишь благодарностью в ответ на освобождение, которое она принесла.
Открыв дверь спальни, Гримстер увидел, что Лили читает, сидя в постели. Она уронила книжку на пол, протянула навстречу руки и воскликнула горячо и без тени смущения:
– Джонни, милый! – Она была в зеленой ночной рубашке с черной бархатной отделкой на рукавах и воротнике – подарок миссис Хэрроуэй на день рождения во Флоренции.