Весь Мадрид напряженно следил за новостями, и дни этого необычайно знойного лета бежали незаметно. Дон Хуан Прим все туже затягивал сеть заговора, а по выжженным солнцем полям уныло тянулись бесконечные вереницы заключенных, гонимых на каторжные работы в Африку. Дона Хайме не волновали ходившие по Мадриду слухи, однако приходилось смириться с тем, что политические события вторгались в повседневную жизнь все настойчивей. На тертулии в «Прогресс» царило небывалое оживление. Агапито Карселес будто флагом победно размахивал позавчерашней страницей «Новой Иберии». В нашумевшей статье под заголовком «Последнее слово» разоблачался тайный сговор, заключенный в Байонне между сосланными представителями партии левых и Либеральным союзом [27]. Целью сговора было свержение монархии и выборы путем всеобщего голосования Конституционной ассамблеи. Это событие произошло уже некоторое время тому назад, однако «Новая Иберия» умудрилась поднять вокруг него страшный шум. Жители Мадрида взахлеб обсуждали эту новость.
– Лучше поздно, чем никогда, – уверял Карселес, нагло размахивая газетой прямо перед суровыми усами дона Лукаса Риосеко. – Кто назвал это соглашение дикостью? Кто, я спрашиваю? – Он возбужденно ударил кулаком по замусоленному газетному листу – Терпение народа лопнуло, господа. Наша Красотка уже совсем близко!
– Никогда, слышите? Революции – нет, и уж тем более нет – республике! – Несмотря на возмущение, дон Лукас чувствовал упадок сил. – Скажу вам больше, дон Агапито: Прим пойдет на все, чтобы поддержать монархию. Он никогда не даст ход революционному маразму. Никогда, запомните! В конце концов, он прежде всего солдат. А каждый солдат – патриот. А поскольку любой патриот – монархист, я уверен, что…
– Я не позволю оскорблять меня! – взвизгнул Карселес. – Требую, чтобы вы взяли ваши слова обратно.
Дон Лукас оторопел.
– Я не оскорблял вас, сеньор Карселес. Побагровев от гнева, Карселес обратился к приятелям по тертулии, призывая их в свидетели:
– И этот кабальеро утверждает, что не оскорблял меня! Он говорит, что не оскорблял меня, когда все вы собственными ушами слышали, как он самонадеянно утверждал, что я монархист!
– Я ничего такого не говорил…
– Посмейте теперь отрицать! Скажите, что это не так, дон Лукас! Вы, порядочный человек! Скажите это перед лицом истории, которая смотрит на нас обоих!
– Да, будучи порядочным человеком, я утверждаю это, дон Агапито. А суд истории меня мало волнует. Да и при чем тут какой-то суд? Дьявол! Из-за вас я совсем запутался. О чем мы говорили, черт подери?!
Указательный палец Карселеса гневно уставился в грудь затравленного собеседника.
– Вы, друг мой, изволили утверждать, что каждый патриот – монархист. Так это или не так?
– Так.
Карселес зло рассмеялся с видом обвинителя, готового отправить на гарроту сознавшегося и осужденного преступника.
– Так я монархист? По-вашему, я монархист, сеньоры?
Все присутствующие, включая дона Хайме, дружно ответили, что монархистом он не был никоим образом. Торжествующий Карселес повернулся к дону Лукасу.
– Ну вот видите!
– А что такое, позвольте, я должен видеть?
– Я не монархист, однако я патриот. Вы оскорбили меня, и я требую сатисфакции.
– Черта с два вы патриот, дон Агапито!
– Что-о?..
Тут в спор, как обычно, вмешались остальные члены тертулии, предотвращая драку между Карсе-лесом и доном Лукасом. Когда волнение стихло, все вновь перешли к общему разговору; на сей раз его предметом стал политический заговор вокруг преемника Изабеллы II.
– Возможно, это будет граф Монпансье, – зашептал Антонио Карреньо. – С другой стороны, утверждают, что Наполеон Третий [28] отверг его кандидатуру.
– Не отвергая при том возможного прихода к власти дона Альфонсо… – уточнил дон Лукас, вставляя в глаз монокль, выпавший во время перебранки.
Карселес снова подскочил, словно его ужалили.
– Вы хотите сказать, Пуйчмолтехо? [29] Как бы не так, сеньор Риосеко! Хватит Бурбонов. Кончено! Sic transit gloria borbonica [30] и так далее. Достаточно мы, испанцы, натерпелись от Бурбона-деда и от Бурбонши-матери [31]. О папаше я, так уж и быть, умолчу за недостатком доказательств.
Вкрадчиво, как вышколенный клерк, в разговор вступил Антонио Карреньо: его такт и выдержка всегда помогали ему чувствовать себя комфортно в любой, даже самой рискованной ситуации.
– Думаю, дон Лукас, вы не станете отрицать, что последняя капля переполнила сосуд терпения испанского народа. Дворцовые перевороты, устроенные, кстати, самой же Изабеллой, происходили по причинам, от которых покраснел бы даже самый бывалый волокита.
– Клевета!
– Клевета это или нет, но мы, члены ложи, считаем, что эти господа вышли за рамки допустимого…
В пылу защиты монархии лицо дона Лукаса зарделось. Отстаивая свои пошатнувшиеся позиции под насмешливым оком Карселеса, он умоляюще посмотрел на дона Хайме, надеясь хоть в нем найти поддержку.
– Вы слышите, что они говорят, дон Хайме! Вмешайтесь, ради бога! Вы же такой рассудительный человек!
Дон Хайме, невозмутимо помешивая ложечкой кофе, пожал плечами.
– Мое дело – фехтование, дон Лукас.
– Фехтование? Кто же думает о фехтовании, когда монархия в опасности?
Марселино Ромеро, учителю музыки, внезапно стало жаль загнанного в угол дона Лукаса. Положив на тарелку недоеденную гренку, он пустился рассуждать о симпатии, которую королева вызывала в народе: да и кто осмелился бы отрицать этот общеизвестный факт? Его рассуждения прервал язвительный смешок Карреньо. Агапито Карселес обрушил на пианиста бурные потоки негодования:
– Царствующей особе, дорогой мой, одной симпатии маловато! – воскликнул он. – Монарх должен быть патриотом. – Он искоса взглянул на дона Лукаса, прибавив:
– И человеком с совестью.
– Звучит неплохо, – насмешливо добавил Карреньо.
Дон Лукас ударил в пол тростью, теряя самообладание перед столь вопиющим нахальством.
– До чего же просто обвинять! – воскликнул он, скорбно покачав головой. – Как легко валить шаткое дерево! А ведь вы, сеньор Карселес, бывший священник…
– Не смейте! Это дела давно минувших дней!
– И все же вы им были, и нечего теперь возражать, – настаивал дон Лукас, обрадовавшись тому, что наконец-то задел противника за живое.
Карселес поднес руку к груди, затем указал пальцем вверх, словно призывая в свидетели само небо.
– Я отрекся от сутаны, которую надел на себя в минуты юношеского ослепления, я отрекся от этого мрачного символа мракобесия!
Антонио Карреньо глубокомысленно кивнул в знак одобрения. Однако дон Лукас не сдавался:
– Вы, бывший священник, должны знать лучше, чем кто-либо другой: милосердие – главная христианская добродетель. И, обсуждая такой видный исторический персонаж, как наша повелительница, следует прежде всего быть великодушным и милосердным.
– Это вам она повелительница, а не нам, дон Лукас.
– Называйте ее, как хотите.
– Ах так? Извольте: капризная, взбалмошная, суеверная, невежественная и так далее, об остальном я умолчу.
– Я не намерен выслушивать дерзости!
Приятелям вновь пришлось вмешаться, призывая спорщиков к спокойствию. На самом деле и дон Лукас, и Агапито Карселес были совершенно безобидны; их яростный спор был всего лишь невинным ритуалом, повторяющимся из вечера в вечер.
– Мы не должны забывать, сеньоры, что, несмотря на всю красоту и обаяние нашей королевы, – дон Лукас важно подкручивал кончики усов, не показывая виду, что замечает насмешливый взгляд Карселеса, – брак Изабеллы с доном Франсиско де Асиз оказался несчастливым… Несогласие супругов, особ столь значительных, стало одной из причин появления дворцовой камарильи, а также бессовестных политиков, фаворитов и вымогателей. Это они, а не наша многострадальная повелительница, виноваты в ситуации, столь сложной для всей страны.
Карселес больше не мог сдерживать негодование:
– Расскажите-ка это лучше пленным патриотам, прозябающим в Африке, сосланным на Канары и Филиппины! Или эмигрантам, скитающимся по Европе! – Карселес скомкал «Новую Иберию», багровея от гнева. – Нынешнее правительство ее величества идет по стопам своих предшественников, и этого достаточно. Неужто вы слепы?.. Даже политиканы, в ком начисто отсутствует демократическое начало, были высланы по одному лишь подозрению в сговоре с Гонсалесом Браво. Напрягите память, дон Лукас.
Вспомните всех, от Прима до Олосаги, включая Кристино Мартоса [32] и других. Даже Либеральный союз, как мы только что узнали из газеты, безропотно подчинился, едва старик О’Доннель [33] отправился к праотцам. Последняя надежда бедняжки Изабеллы – рассеянные и ослабевшие войска «модерадос», которые, того и гляди, перегрызутся между собой. Власть ускользает из их рук, они уж и не знают, какому святому молиться… Ваша хваленая монархия, дорогой дон Лукас, наложила в штаны.
– Прим скоро придет к власти, поверьте мне, сеньоры, – доверительно зашептал Антонио Карреньо с присущим ему таинственным видом. На этот раз его заявление было встречено насмешками.
Беспощадный Карселес избрал новую цель.
– Прим, как некоторое время тому назад уверял наш уважаемый друг дон Лукас, всего лишь военный. Он, конечно, добился некоторой известности, но при всем при этом он, повторяю, прежде всего военный. Так что черта с два я поверю досужим сплетням!
– Граф Реусский – настоящий либерал, – возмутился Карреньо.
Карселес ударил кулаком по столу, чуть не пролив кофе.
– Либерал?! Не смешите меня, дон Антонио. Прим – либерал?! Каждый настоящий демократ, каждый гражданин, считающий себя истинным патриотом, должен с подозрением относиться к замыслам военного. И Прим в данном случае не исключение. Вы что, забыли о его прошлом? О его политических амбициях? Сколько бы ни прозябал Прим в британских туманах, он, как любой генерал, никогда не откажется иметь под рукой карточного короля, чтобы в конце концов выбиться в тузы… Посмотрим, господа. Сколько военных переворотов пришлось на наш многострадальный век? А сколько раз пытались провозгласить республику? Вот видите! Никто не в силах подарить народу то, что только он сам может для себя завоевать. Я, сеньоры, отношусь к Приму с подозрением. Разумеется, как только придет удобный момент, он, ко всеобщему восторгу, вытащит из рукава короля. Ну и что? Как говаривал великий Вергилий, «Timeo Danaos et dona ferentis» [34].
Снаружи, с улицы Монтера, послышался шум. Под окном столпились прохожие, все смотрели куда-то в сторону Пуэрта-дель-Соль.
– Что происходит? – возбужденно воскликнул Карселес, тут же позабыв о Приме. Карреньо встал и подошел к двери. Кот мирно спал в углу, свернувшись калачиком, – вот уж кого политика не интересовала.
– Какие-то беспорядки, сеньоры! – заявил Карреньо. – Хорошо бы взглянуть поближе!
Приятели вышли на улицу. У Пуэрта-дель-Соль толпились любопытные. Один за другим проезжали экипажи, полицейские советовали прохожим идти другой дорогой. Мимо, испуганно озираясь, прошуршали юбками какие-то дамы. Дон Хайме подошел к полицейскому:
– Что случилось?
Тот пожал плечами; было заметно, что он растерян и плохо понимает происходящее.
– Мне отсюда не видно, сеньор, – отозвался он хмуро, но, заметив, что перед ним приличный господин, коснулся пальцами козырька. – Кажется, арестовано полдюжины генералов… Говорят, их везут в тюрьму Святого Франциска.
Дон Хайме пересказал услышанное приятелям, встретившим новость возгласами недоумения. Агапито Карселес торжествовал:
– Ну вот, сеньоры! Они пошли ва-банк! Но эта безрассудная расправа станет последней каплей!
* * *
Держа рапиру в вытянутой руке, прекрасная и загадочная Адела де Отеро стояла перед доном Хайме во всем своем великолепии. Ее внимание было приковано к движениям учителя.
– Ничего сложного здесь нет. Пожалуйста, донья Адела, смотрите внимательно. – Дон Хайме поднял рапиру и не спеша скрестил ее с клинком ученицы. Его движение было деликатным, словно нежная ласка. – Укол за двести эскудо начинается с так называемого «открытого положения»: ложная атака, открытый укол в четвертый сектор, заставляющий противника парировать из нужной нам позиции… Так, верно… Отвечайте мне в четвертый сектор. Отлично. Я останавливаюсь, парируя третьей защитой, видите?.. Защита, укол, я открыт, на этот раз защищаетесь вы… Очень хорошо. Как видите, пока все очень просто.
Ад ела де Отеро остановилась, размышляя. Ее глаза не отрываясь следили за рапирой маэстро.
– А не опасно дважды раскрываться? Дон Хайме отрицательно покачал головой.
– Ни в малейшей степени, сеньора. Ваша гарантия – третья защита. Вы же заметили: мои действия исключают всякий риск. Важно другое: тот, кто собирается прибегнуть к этому уколу, должен быть опытным фехтовальщиком. Я никогда не стал бы обучать новичка; он тут же получил бы смертельную рану… Теперь вы понимаете, как я вам доверял, соглашаясь обучать вас?
Она обворожительно улыбнулась.
– Простите, маэстро. Но вы ведь не знали…
– Да, конечно, я этого не знал. Я и сейчас с трудом понимаю, каким образом вы… – Он осекся, завороженно глядя на ученицу. – Ладно, хватит разговоров. Продолжим?
– Начинайте.
– Отлично! – Он опустил глаза, избегая ее взгляда. – Противник непременно повторит укол; и в тот миг, когда клинки соприкоснутся, надо сделать перевод, обходя защиту противника… вот так… затем внезапно уколоть в четвертый сектор с внешней стороны… Поняли? Разумеется, противник прибегнет к правой защите, согнет локоть и поднимет шпагу почти вертикально, чтобы избежать встречной атаки… Видите?
Дон Хайме вновь остановился, наконечник его рапиры уперся в правое плечо Аделы де Отеро. Прикосновение рапиры к ее телу заставило сердце маэстро затрепетать, словно он дотронулся до ее плеча пальцами, державшими клинок, который внезапно стал продолжением его руки… «Sentiment du fer», – произнес он про себя, незаметно вздрогнув. Донья Адела искоса посмотрела на рапиру, улыбаясь уголком рта. Казалось, она угадывала его чувства. Смутившись, маэстро опустил рапиру.
– Хорошо. А теперь настает решающий момент, – продолжал дон Хайме, силясь взять себя в руки: на несколько мгновений его захватила буря эмоций. – Противник начинает атаку; между тем вы, вместо того чтобы нанести обычный укол, мгновение колеблетесь, словно готовясь к встречной атаке. На самом деле у вас другая цель… Смотрите, я делаю это медленно, чтобы вы все поняли. Начинаем – видите? – таким образом, чтобы противник сбился; он собирается отразить атаку, которая, по его мнению, должна сейчас последовать, но вы сбиваете его с толку, не завершая действие.
Глаза Аделы де Отеро вспыхнули торжествующим блеском. Она все поняла.
– Так вот где он делает промах! – воскликнула она в восторге.
Маэстро кивнул.
– Правильно. Здесь он совершает ошибку, которая стоит ему жизни. Смотрите сами: вслед за секундным колебанием мы продолжаем действие, уменьшаем дистанцию, одновременно не давая ему наступать и оставляя очень мало пространства. В это мгновение вы поворачиваете кисть, укол в четвертый сектор, рапира поднимается не более чем на пару дюймов… Видите, как просто! Если у вас все получится как надо, вы без труда уколите противника в область шеи в районе правой ключицы… Или в середину горла.
Наконечник рапиры скользнул по шее доньи Аделы. Она смотрела на дона Хайме, открыв рот, глаза сияли от восторга. Дон Хайме пристально разглядывал стоявшую перед ним женщину: крылья ее тонкого носа трепетали, грудь беспокойно вздымалась под блузкой. Казалась, она излучала сияние, словно девочка, которая развернула сверток и обнаружила в нем чудесный подарок.
– Замечательно, маэстро. Так удивительно просто, – прошептала она, глядя на дона Хайме благодарно и нежно. – Невероятно просто, – задумчиво повторила она, поглядев на свою рапиру. Новая смертельная мощь, таящаяся отныне в стальном клинке, казалось, покорила ее.
– Вот, пожалуй, и все, – произнес дон Хайме. – Вдохновения фехтовальщику мало. Нужна техника.
Она радостно улыбнулась.
– Итак, я знаю секрет укола, которого нет ни в одном учебнике фехтования, – прошептала она, словно эта мысль доставляла ей огромное наслаждение. – Многие ваши ученики им владеют?
Дон Хайме пожал плечами.
– Не знаю. Десять, двенадцать… А может быть, и больше. Одни обучают других, и через некоторое время он станет неэффективен. Вы ведь поняли: зная секрет укола, отразить его не так уж сложно.
– А вы кого-нибудь так убивали?
Дон Хайме посмотрел на нее в замешательстве. В устах очаровательной дамы подобный вопрос звучал довольно странно.
– Простите, сеньора… При всем моем уважении к вам такого рода любопытство совершенно неуместно. – Он помолчал; в его памяти ожило далекое воспоминание: несчастный, медленно истекающий кровью на изумрудной траве луга; люди, растерянно толпящиеся вокруг него, тщетные усилия остановить широкий поток крови, изливающийся из рассеченного горла… – Но если даже предположить, что такое случалось, я этим нисколько не горжусь.
Адела де Отеро посмотрела на него с вызовом: казалось, она собиралась что-то возразить; в этот миг дон Хайме с тревогой заметил, что в глазах фиалкового цвета мелькнула звериная жестокость.
* * *
Первым об этом заговорил Луис де Аяла, до которого наконец дошли смутные слухи.
– Неслыханно, дон Хайме! Женщина! Так вы говорите, она хорошо владеет шпагой?
– Превосходно. Я был просто изумлен. Маркиз посмотрел на него, не скрывая любопытства.
– Она красива?
Хайме Астарлоа с притворным равнодушием пожал плечами.
– Очень.
– Да вы сам дьявол, маэстро! – Луис де Аяла погрозил ему пальцем и подмигнул с заговорщицким видом. – Где же вы отыскали такое сокровище?