– Какого Чупана? – не понял Еремеенко.
– Ах, извините, товарищ майор, я не успел доложить. Банда Парфюмера объединилась с бандой эмира Чупана. Он как раз пришел к Парфюмеру за долгом и попал, что называется, «с корабля на бал». Всего бандитов, я думаю, осталось чуть меньше тридцати человек. Теперь о минометах. Минометы Парфюмер расставил на скалах. Минометчиков, если подойти, можно снимать снайперам. Однако я предполагаю, что это будет не так просто. Пройти на дистанцию прямой видимости непросто. Минометами пристреляны все тропы. Там, где троп нет, Парфюмер сделал засеки. Это завалы из деревьев. Непроходимая гуща. Выход вижу в своей активности. Я сейчас вместе с эмиром Улугбековым нахожусь неподалеку от скалы, где стоит один из минометов. Постараюсь ликвидировать его команду. Потом перейду к дальнейшему поиску. Молчание минометов будет говорить о том, что я справился. Устроит, товарищ майор, такой план?
– Понял. Меня устраивает.
– Значит, начну действовать, как только Хамид Абдулджабарович в себя придет.
– Хорошо. А то я уже подумывал было вертолеты вызвать. Они бы эти минометы быстро заставили навсегда замолчать. Но они же и тебя могут «накрыть». Значит, войсковую операцию ты нам срываешь, – бодро говорил майор. – И кроме как на тебя взвалить груз ответственности не на кого. Волей-неволей тебе придется действовать.
– Вертолеты, товарищ майор, применять опасно. У эмира Чупана есть «Стингер». В самолет из него еще попасть нужно, а вертолет – мишень полноценная. Лететь придется низко. При стрельбе с короткой дистанции никакая тепловая защита не поможет [13] .
– Хорошо, что предупредил.
– Это не я предупредил. Это эмир Хамид поделился информацией, когда мы ситуацию обсуждали.
– Спасибо эмиру. Случись что, по голове не погладили бы нас. Ну, и выходит у нас, что тебе придется постараться. Как физические кондиции? Сможешь? Или попытаться хотя бы отделению твоих парней к тебе прорваться?
– Пока могу ходить, буду ходить. Не смогу ходить, буду ползать. Но дело постараюсь сделать. Я за своих солдат в ответе и подставлять их под минометы не хочу. И отделению еще пройти нужно. А пройти здесь сложно. Если до ночи не справлюсь, пусть идут ночью. Они умеют. Во главе со старшим сержантом Юровских. А до темноты он пусть там, на месте, командует.
– Я уже познакомился с ним. Работай! И докладывай результаты.
– По мере возможности, товарищ майор. Как только эмир в сознание вернется, попробуем пойти. Я же не могу его тут бросить.
– Работай, заботливый и сердобольный.
Заботливый и сердобольный командир взвода спецназа ГРУ посмотрел на своего пленника пристальнее. Кажется, сам он оказался более недоверчивым, чем недоверчивый эмир…
* * *Старший лейтенант Раскатов встал и сделал несколько энергичных приседаний с одновременным выбрасыванием рук вперед. Проверял свои физические кондиции.
– На сделку со следствием я не пойду ни при каких условиях! – сказал вдруг Хамид Абдулджабарович. – Можете мне даже не предлагать это. Пусть наше положение останется на прежнем уровне. Только, как я понимаю своей пробитой головой, с абсолютной переменой полюсов. Сначала вы, старший лейтенант, были моим пленником, теперь я ваш пленник. Разница в нашем положении лишь в том, что я мог рассчитывать использовать вас как заложника и торговаться, обещая убить в случае, если мои условия кому-то покажутся неприемлемыми. Вы же такой возможности лишены. Мы противостоим Парфюмеру и Чупану, а любой из них готов меня пристрелить в лучшем случае.
Раскатов не удивился тому, что Улугбеков уже в сознании, хотя тот продолжал лежать, как лежал раньше, не шевелился и глаза не открывал. Старший лейтенант еще во время телефонного разговора с майором Еремеенко несколько раз заметил, что лицо эмира, хотя внешне и находящегося в бессознательном состоянии, в действительности подвержено микромимике. Немногие знают, что глаза, даже когда они закрыты, не теряют способности и необходимости мигать. Выражается это легким подергиванием века. Это подергивание Раскатов несколько раз замечал. Были и другие признаки. Эмир сам не замечал за собой, но его лицо реагировало на слышимый разговор. Сокращались отдельные мышцы. Когда человек не общается по каким-то причинам вербально, он все же на разговор реагирует и свои слова заменяет мимикой – сокращением отдельных мышц лица. Обычно это бывает заметно. И последнее. Когда на губу эмира села муха, тот пошевелил губами, прогоняя ее. И старший лейтенант заметил это. Человек без сознания никогда не почувствует, что на него села муха, и не сможет согнать ее. Все это может происходить только с человеком, который находится в сознании. Значит, эмир разговор внимательно слушал, и некоторые слова Раскатов произносил специально для него.
– А в худшем?
– Если у них большие потери, а они, кажется, с вашей помощью и с помощью ваших солдат стали большими, они с меня с живого шкуру снимут. С вас, скорее всего, с еще большим рвением и удовольствием.
– И что с того?
– Я, видимо, неконкретно объяснил. Вы не имеете возможности объявить меня заложником. И это лишает вас многих выгодных моментов для благополучного выхода из ситуации.
– Извините, эмир, но захват заложников – это откровенно бандитские, я бы даже сказал, террористические методы. Я к ним пристрастия не имею.
– Вообще то, что вы сейчас сказали, это тоже пропаганда. Я считаю, что это просто способ обеспечения собственной безопасности. Ох, как голова болит после вашей дубины. Но она у меня крепкая. Выдержала, слава Аллаху. Итак, о чем я? Ах, о терроризме и пропаганде. По большому счету назвать терроризмом можно все что угодно. Только применение двойных стандартов позволяет властям одно считать терроризмом, другое – не считать. Засилье в городах России страха за завтрашний день почему-то не объявляется терроризмом. Та пенсия, которую получают пожилые люди, если разобраться, – тоже терроризм. Людям не хватает на то, чтобы выжить, и в душе у них поселяется страх. Это и есть терроризм. А разгуливания по вашим улицам педерастов со своими радужными флагами? При существующей в стране демографической ситуации – это и есть настоящий терроризм. Но, если разобраться, бандитизм и терроризм – это вещи разные, а вы их сводите в одно. И вообще, как я слышал, вы называете нас бандитами, но мы с этим не согласны. Слово «бандит», как я слышал, происходит от английского слова «бэнд», что переводится просто как «группа». Бандит – это член группы. Таким образом, в бандитизме можно обвинить любую группу лиц. Например, группу солдат или полицейских или любую музыкальную группу…
– Вы слышали неверные сведения. Понятие «бандитизм», согласно известным мне данным, происходит от итальянского слова «бандито», что переводится как «разбойник». Хотя и это слово тоже происходит от латинского «банд», как и английское «бэнд», и немецкое «банд». Но изначально оно означало вовсе не группу, а простой бант как отличительный знак. Банды ландскнехтов, терроризирующие в рыцарские времена Европу, чтобы отличить своих от чужих, повязывали на руку ленточку с бантом. Отсюда и происхождение слова. А непременным требованием к определению банды являются три признака. Во-первых, участие двух и более лиц, во-вторых, вооруженность хотя бы одного из них и осведомленность других об этом, в-третьих, сплоченность участников банды единой целью. Ваши отряды, как вы их называете…
– Можно назвать их джамаатами. Для нашего языка это более понятно и привычно.
– Это сути не меняет. Я слышал, что применение слова «джамаат» к банде, введенное иорданцем Хаттабом, неправомерно. Даже к музыкальному коллективу это слово подходит больше. Но не в этом суть. Ваши отряды проходят по всем трем определяющим признакам уголовного права. Следовательно, все вы – бандиты. И это есть положение вещей, которое не изменить игрой слов. Все вы являетесь людьми, преследуемыми законом.
– А мы считаем себя повстанцами.
– Это не меняет сути. Французы в Отечественную войну двенадцатого года звали русских партизан бандитами, немцы звали партизан бандитами. И во всем мире эти понятия совмещаются в одно определение уголовного права. Но я не юрист, чтобы рассуждать об этом.
Хамид Абдулджабарович ощупал свою голову, но даже покачать ею не решился. Это старшего лейтенанта не удивило. После знакомства с тяжеленной дубинкой, в дополнение к собственному весу получившей достаточную поступательную скорость, любая голова не пожелает совершать резких движений.
– Здорово вы меня огрели. Я не подумал о такой возможности, вручая вам посох. Как вы умудрились так быстро обрести силы? Вы же ходить не могли.
– У меня высокая восстанавливаемость.
– Хитрили? Прикидывались? Обманули? – с укором задал эмир сразу три вопроса.
– У меня высокая восстанавливаемость.
– Хитрили? Прикидывались? Обманули? – с укором задал эмир сразу три вопроса.
Старший лейтенант только плечами пожал, не намереваясь вступать в объяснения. Обманщиком он себя тоже не чувствовал, потому что на войне обман, как правило, называется военной хитростью и обмана противника стыдиться не следует. И вообще обман в данном случае следовало бы, наверное, называть дезинформацией.
– Вы теряете свой авторитет, старший лейтенант.
– Хватит болтовней заниматься, – решил наконец Раскатов. – Мне уже говорили, что вы философствовать любите. Вас, я вижу, не переговоришь и не убедишь.
– Кто мог говорить обо мне?
– Некий подполковник чеченской полиции Джабраилов. Он, кстати, отзывался о вас с большим уважением. Не видел в вас откровенного врага и негодяя, хотя вы его похитили и держали в плену, даже выкупа за него не требуя.
– Где вы его нашли? Он что, сбежал?
– Нет. Он был на вашей базе, когда мой взвод нашел ее и освободил подполковника.
– Вы нашли мою базу?
– Да. И разминировали ваши минные заграждения. Кстати, и у меня, и у Джабраилова к вам вопрос. Если не трудно, разрешите его.
– Слушаю.
– Зачем вы захватили Анзора Ваховича? Почему не пытались взять за него выкуп? Или почему не расстреляли?
– Я делал только то, за что мне платили. Мне платили даже за его содержание.
– Кто платил? По какой причине? Джабраилов кому-то мешал?
– Это коммерческая тайна.
– Спасибо за ответ.
– Я разве что-то ответил?
– Конечно. Вы сказали, что это не вопрос, скажем, служебного продвижения. Что это не любовник жены постарался. Коммерческий интерес – это ответ…
Улугбеков головой качнул и только чуть-чуть поморщился. Он приходил в себя.
– Поднимайтесь. Пойдемте работать. Вы уже, кажется, в порядке…
Глава восьмая
– Что вы намерены делать? Ах, я же знаю уже, слышал, как вы какому-то майору по телефону объясняли. Вы готовы пойти на смерть и меня вместе с собой погубить?
– А вы не желаете принять бой?
– Было бы за что принимать. Ради ваших целей, ради того, чтобы отправить меня по этапу за колючую проволоку куда-нибудь в Сибирь – не желаю категорически. Я лучше здесь лежать буду и ждать, когда люди Парфюмера пристрелят меня.
– Сначала долго пинать будут, – напомнил Раскатов.
Улугбеков недовольно поморщился и пошевелился. Видимо, боль в ребрах от пинков коллег по профессиональному цеху в его теле присутствовала. Но эмир не ответил.
– Я однажды разговаривал с одним аварцем, так он мне сказал, что любой аварец всегда предпочитает погибнуть в бою, чем быть зарезанным, как овца. Наверное, это тоже была пропаганда.
– Вы мне нож оставили. Наверное, для того чтобы я смог за себя постоять?
– Чтобы вы могли дров для костра нарубить. На другое дело ваш нож не годится. Любой кусок палки более пригоден для «рукопашки».
Константин Валентинович встал, перехватил автомат из одной руки в другую, развернулся и двинулся по верхней тропе. Посох он все же не бросил и свободной рукой опирался на него. Тело сильно болело, получив удар стволом и ветвями дерева. Наверное, ветви нанесли даже больший урон, чем ствол, распределивший свой вес по плоскости бронежилета. В нескольких местах, кажется, была разорвана кожа на голове и лице. Но кровь уже запеклась и не бежала, мешая зрению. А зеркала, чтобы рассмотреть и обработать свои легкие ранения, у старшего лейтенанта не было. Да и не привык он обращать внимание на такие мелочи. Все само со временем заживет.
Пройдя пять неторопливых шагов, Раскатов почувствовал позади себя какое-то шевеление. Но оборачиваться не стал. И только еще через два шага услышал:
– Подождите, старший лейтенант, я с вами…
* * *Тропа свернула круто вверх, и старшему лейтенанту Раскатову стало трудно идти, даже опираясь на посох. В моменты, когда приходилось высоко поднимать ногу, появлялась боль в спине. Видимо, при падении дерева был поврежден какой-то позвонок или просто мышцы потянулись. Это мешало только болевыми ощущениями, не всегда острыми, тем не менее ощущения можно было перебороть и продолжать путь. В индивидуальной аптечке у старшего лейтенанта было два шприц-тюбика пармедола, но он предпочитал пока не пользоваться этим наркотическим препаратом, снимающим боль, но сильно туманящим голову. И шел, даже задавая темп, который эмиру Хамиду Абдулджабаровичу трудно было выдержать. Особенно на крутизне подъема. Но оба они были людьми упрямыми и умели себя заставлять превозмогать и боль, и усталость. Потому быстро вышли на место, где тропа снова раздваивалась. Левая вела в сторону высокой, похожей на башню скалы, возвышающейся над лесом. Именно с этой скалы и стреляли из миномета, когда Раскатов по звуку засек место. Правая тропа вела к более близкой и более мощной скале, с более пологими стенами. Но едва Раскатов с Улугбековым свернули на левую тропу, громкий минометный выстрел раздался и с ближней скалы. Оттуда стреляли тоже в сторону входа в ущелье, и поющий надсадный рев мины проносился и растворялся среди деревьев своей нижней частью. Верхняя же часть звука продолжала сопровождение самой мины до самого момента взрыва. Звук взрыва ждать долго не пришлось.
– Давайте разделимся. Дайте мне пистолет. Я сумею взобраться на правую скалу.
Старший лейтенант отрицательно покачал головой.
– Лучше не разделяться. Не подумайте, что я просто не хочу давать вам пистолет. Я доверяю вам. Но в этой обстановке я вынужден доверять больше себе и своим боевым навыкам. Ответственность слишком велика. Если вы «провалитесь», моя повторная атака будет ожидаемой и тоже будет пресечена.
Обиделся эмир на эти слова или не обиделся, старшему лейтенанту дела не было. Он сам развернулся и прошел мимо эмира, направляясь к ближней скале. Сам этот момент в какой-то мере был проверяющим. Если бы Хамид Абдулджабарович пожелал вернуть себе прежнее положение, он должен был бы воспользоваться тем, что старший лейтенант приблизился на такую короткую дистанцию, где физическая сила эмира давала бы ему шансы на успех. Но сам Раскатов был настороже и готов был отреагировать на любую попытку атаки резким и точным ударом в нос. Удар в нос не является ударом, «отключающим» противника. Но он очень болезнен и вызывает на какое-то мгновение шоковое состояние. Это шоковое состояние длится какие-то секунды, но этих секунд подготовленному человеку обычно хватает, чтобы или развить атаку, или разорвать дистанцию.
Эмир Улугбеков посторонился, пропуская мимо себя старшего лейтенанта. И Раскатов с дистанции в десять-пятнадцать сантиметров физически ощутил, как напряглось тело Хамида Абдулджабаровича. Видимо, у того все же мелькнули мысли о возможности нападения. Но или уверенность спецназовца, или собственные какие-то соображения не позволили эмиру воспользоваться моментом. Раскатов прошел дальше и перевел дыхание только после того, как в четырех шагах позади себя услышал дыхание эмира, которому трудно дался крутой подъем тропы.
Но дальше тропа шла более полого, и Константин Валентинович даже почувствовал, что он, как это обычно называется, «расходился». Обычно человек всегда думает, что в движении у него проходит ощущение боли. В действительности же это не так. Вернее, не совсем так. Боль – это ведь не есть сама болезнь или сама травма. Боль – это только сигнал нервной системы о наличии проблемы со здоровьем. Нервная система – великолепный компьютер человеческого тела. И она сразу сигнализирует, где произошел сбой. Болью сигнализирует, как лампочкой или звуковым сигналом сигнализирует о возникшей проблеме компьютер автомобиля. Во время движения, когда человек усиленно шевелится, с одной стороны, усиливается кровоток в теле, и больные места, снабжаемые свежей кровью, быстрее приходят в норму, и в отдельные моменты даже кажется, что они восстановились. С другой стороны, при движении больные места перегружаются сверх нормы, но тело начинает привыкать к этой боли, и она уже не кажется настолько откровенной, какой была некоторое время назад. Все это вместе взятое и называется одним словом – «расходился». Такое состояние позволяет и чувствовать себя лучше, и действовать быстрее, в какие-то моменты даже с привычными нагрузками. Хотя это частично обман сознания, частично – правда.
Вот в таком состоянии и находился старший лейтенант Раскатов, когда они с эмиром Хамидом подходили к большой скале, высившейся над лесом. По высоте она была, может быть, значительно ниже той, к которой шли изначально. Но, располагаясь выше по склону, конечно же, по сверке уровней, давала больший обзор и большие возможности для прицельной стрельбы из миномета. Однако обзор этот позволял минометчикам одновременно видеть и то, что вокруг скалы происходит, потому что со стороны тропы перед скалой было около трех метров чистого каменистого пространства. Если кто-то случайно или по необходимости выглянет за край, то вполне может увидеть подходящих людей. А кто подходит, определить нетрудно – армейский камуфлированный мундир старшего лейтенанта сразу заставит бандитов ощетиниться стволами автоматов. И это было бы провалом.