– Мы принесем им жертвы, – лениво ответила она. – За то, что они оставили тебя мне.
И Габриэль улыбнулась в ответ.
Неотвратимость
НеотвратимостьАвтор: Хель
Пейринг/Персонажи: Цезарь, Зена/Арес
Категория: джен, гет
Жанр: ангст, десфик, АУ
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: на землях Мессении появляется тот, кто способен обращать римские легионы в бегство. Цезарь этим весьма недоволен.
Примечание: даты Ахейской войны сдвинуты во времени благодаря возможностям сериала, и Цезарь получил право проводить эту кампанию.
Рим объят сном. Тягостным и мрачным, как сегодняшнее молчание в сенате при объявлении о том, что очередной легион разбит под Мессенией силами Завоевателя. Повержено пять манипул* и восемьдесят всадников. Остальные сочли за благо отступить, не желая погибать напрасно. Мессенцы устроили ловушку, простую, но эффективную, им это с рук не сойдет, разумеется. Однако сейчас остается только разбирать ошибки и наказывать виновных.
Гай Юлий Цезарь не спит этой ночью. Он сидит за рабочим столом, сложив руки перед собой, и смотрит на мерцающую свечу. Ему тридцать шесть лет, а он чувствует себя так, будто весь жизненный путь пройден, и остается только с честью завершить его.
Не получается. Ахейская кампания вытягивает средства, людей и силы, а отдачи – никакой. Греки упорствуют. Они сопротивляются до последнего, пытаясь оставить за собой прижитые земли.
Цезарь встает, закладывает руки за спину и подходит к карте, закрепленной на стене.
Мессена должна была покориться римскому сапогу. Четыре с половиной тысячи воинов расположились в долине под городом. Командир Луций Муммий три раза отправлял депеши, и в каждой заверял Цезаря, что все под контролем, что армия мессенцев слаба и разрознена, что жители паникуют, и захватить город будет легче легкого. Цезарь верил ему и заставлял верить сенат. А вчера пропыленный солдат, ввалившийся во дворец, глотая слова вместе со слюной, сообщил, что, когда ворота Мессены пали под ударами тарана, римский легион встретился совсем не со стариками и подростками.
Завоеватель!
Титул этот прогремел впервые в битве за Селласию: тогда Цезарь счел поражение от рук какого-то воителя случайностью и отказался придавать значение пробежавшему по спине холодку. Словно бы он уже знал, чем все кончится, но не хотел об этом думать.
Рим не мог проиграть греческому выскочке, возомнившему себя воином. Цезарь лично тогда принес жертву Марсу, испросив благословения, и получил его незамедлительно: орел поднялся над храмом, едва консул спустился по ступенькам. Это был совершенно определенный знак, и Цезарь преисполнился уверенности в силе и могуществе Рима.
Но вот Завоеватель вторично разбивает его легионы! Как может быть такое?
И сейчас Цезарь все смотрит и смотрит на карту, изучает маршруты, шевелит губами и просчитывает возможные ходы.
Гонец сообщил невероятное: армия Завоевателя не только отбросила легион Луция Муммия от стен Мессены, но и гнала римских солдат по долине, словно скот, пока не повернула обратно.
Цезарь гневно раздувает щеки, в приступе ярости срывает карту со стены, бросает наземь, топчет ногами и, медленно остывая, отходит к окну.
Над Римом по-прежнему вьется ночь. Тягучая и черная, как греческий огонь, она вгоняет в тоску и вызывает в памяти старые сны из тех, которые давно пора подарить судьбам. Цезарь вспоминает море, пиратский корабль и женщину на нем в причудливых и ярких одеждах.
К чему это сейчас? Прошлое поросло быльем, ушло под землю и не вернется: Юлий лично приказал распять его.
Консул оборачивается, резко и почти испуганно, когда тень за его плечом приобретает знакомые черты. Но нет, почудилось: все спокойно, и только тени колышутся на своих местах, никуда не торопясь.
Зато торопится Цезарь. Накинув плащ, он велит солдату выбрать в загоне самого тучного барана и притащить его в храм Марса. Сам же консул идет вперед и вскоре уже поднимается по ступеням, ощущая накатывающее благоговение. Минует белоснежные колонны, содрогающиеся от приступов ветра факелы, и входит в центральный зал, где, ежедневно отмываемый от крови, стоит алтарь.
Солдат затаскивает сопротивляющегося барана, и Цезарь довольно улыбается: Марс любит, когда жертвы не безвольны. Когда кровь бьет фонтаном, а не течет слабой струйкой. Жрец с поклоном подносит консулу нож и уходит, уводя с собой солдата. Цезарь остается наедине со своими мыслями и своим богом.
Как бы ни кичился Рим своим пантеоном, по сути, ведает его проблемами только один бессмертный. И именно к нему раз за разом обращается консул, опускаясь на колени, готовясь услышать только то, что ему нужно.
Нож не успевает коснуться шеи хрипящего животного, когда храм озаряется голубоватым сиянием. Пылающий шар непривычного для огня цвета выпускает из себя рослого широкоплечего мужчину с густыми вьющимися волосами. Одежды выдают в нем воина, что с успехом подтверждает меч. Консул никогда не видел бога войны, однако и не думает сомневаться в том, кто перед ним.
Цезарь тяжело опускается на одно колено.
– Марс, – голос дрожит, что не подобает римлянину, но перед богом все равны.
Бессмертный воин делает шаг вперед, и под ногами его клубится дым тех сражений, что неведомы Цезарю.
– Поднимись, – велит бог голосом густым и низким, таким, что волоски на теле встают дыбом. Римлянин спешит выполнить приказ.
Марс разглядывает консула, дым вокруг него неспешно развеивается, тает. Облик бессмертного грозен, в нем явственно ощущается божественная сила, против которой не сладить. Консул сам себе кажется крохотным и незначительным рядом с богом.
– Ты принес мне столько жертв, римлянин, – Марс склоняется к Цезарю, и тот почти задыхается от терпкого запаха непривычных для Рима благовоний. – Я устал слушать твои мольбы.
И действительно – усталость проскальзывает в черных глазах Марса, консул видит это столь отчетливо, что почти смущен. Но это не значит, что он должен показывать свое смущение.
– Мессенцы не сдаются, – степенно говорит Цезарь то, что собирался вымолить. – У них новый лидер. Завоеватель – так эти дикари называют его.
Ему нет дела до греческой истории, до греческих ученых и спортсменов: на землях, которые Рим собирается подчинить себе, живут только дикие народы – так проще объяснять это спонсорам.
Марс испытующе смотрит на спокойного консула, будто пытается проверить, не врет ли тот. Цезарь уже привык к нему: бог кажется обычным мужчиной, из плоти и крови, как любой смертный, разве что выше и сильнее многих.
– И что же ты хочешь от меня? – вопрос Марса повергает консула врасплох. В своих мольбах он всегда четок, как минимум потому, что составляет их заранее. Составил он их и сегодня, но появление бога прямо перед ним спутало карты.
– Смерти Завоевателя, – наконец, говорит Цезарь. Бессмертный продолжает смотреть на него, а потом вдруг разражается смехом. В левом ухе трясется серьга, содрогаются плечи, и совсем уже нет ничего божественного в облике Марса.
Цезарь раздосадован. Он не привык, чтобы над ним смеялись, он забыл, каково это бывает, а потому выпрямляется, чтобы быть выше, и гневно заявляет:
– Дурной признак – смех в то время, когда стоило бы быть серьезным.
В сей же миг Марс напоминает зарвавшемуся римлянину, с кем он имеет дело: храм содрогается, колонны принимаются ходить ходуном, глаза бессмертного зажигаются пламенем войны, а крепкие пальцы сжимаются на шее Цезаря. Потемневшее лицо приближается к лицу консула, и Цезарь в ужасе пытается сказать хоть что-нибудь, пока огонь не сжег его дотла.
– Дерзкий смертный, – шипит Марс, слова срываются с его губ каплями раскаленного масла, Цезарь чувствует, как прожигается кожа. – Твое счастье, что я не убиваю верных мне просто так.
Цезарю так не кажется: рука вот-вот сломает ему горло, глаза вылезают из орбит, сердце стучит так бешено, что выскакивает сквозь ребра.
Марс нехотя отпускает его. Просто разжимает пальцы, и консул валится пыльным мешком на пол, прижимается обожженной щекой к прохладным мраморным плитам и лежит так какое-то время, пытаясь прийти в себя.
Храм все еще трясется, но это кажется слишком незначительным.
Марс садится на корточки рядом с поверженным римлянином, гладит его по голове, почти нежно, затем захватывает вдруг волосы в горсть и вздергивает Цезаря так, чтобы отыскать его взгляд.
– Я перенесу тебя к Завоевателю, – сообщает он хмуро, – потому что мне надоело слушать твое нытье. Делай там свое дело, римлянин – ведь тебе же нужна его смерть? Но большего не жди: на чужой территории у меня не будет возможности помочь тебе.
Это и так неожиданно много, Цезарь, уже смирившийся с мыслью, что бог оставит его ни с чем и более никогда не откликнется, торопливо кивает. Точнее, пытается это сделать: голова все еще запрокинута под неудобным углом.
Нет времени взвешивать «за» и «против»: Марс может передумать в любой момент, а консулу необходимо добраться до горла того, кто мешает его честолюбивым планам. Жертвенный нож валяется рядом, надо только дотянуться до него…
Марс окидывает внимательным взглядом растрепанного консула и, ни слова больше не говоря, вместе с ним исчезает в яркой вспышке.
Это похоже на то, как если бы тело твое превратилось вдруг в пыль, а потом собралось снова. Бесконечно больно и бесконечно приятно.
Цезарь вцепляется в Марса, едва приходит в себя в полутемной комнате. Глаза выхватывают смутные очертания стола и пары грубо сколоченных табуретов. За закрытой дверью слышатся шаги.
Бог грубо отпихивает от себя консула и отступает назад, сливается с тенями.
Дрожь пробегает по затылку римлянина: Цезарь чует подвох. Всем своим телом, все своим сердцем, всем…
Дверь распахивается, сразу на всю ширь. Яркий свет бьет по глазам, Цезарь зажмуривается, пытаясь прикрыться рукой. Пальцы второй руки сжимают гладкую рукоять ножа.
Марс вдруг начинает смеяться, и смех этот повергает консула в отчаяние. Где был его разум, когда он согласился переместиться сюда, в логово Завоевателя? Кто-то одурманил его, подмешал наркотик в вино, ослабил волю и способность ясно мыслить?
Цезарь растерян. Он никогда раньше не общался с богами лично и не может понять, что сложно не подчиниться им, сложно отказать или возразить. Сила их окутывает смертных, будто пеленой, заставляет верить, лишает воли. Разве что тот, у кого в жилах течет хоть капля крови бессмертных, разбавленная нектаром, может сопротивляться им.
Марс все смеется, а тот, кто открыл дверь, встает на пороге. Источник света у него за спиной, и Цезарь силится разглядеть грека – он уверен, что это грек. Будто бы для того, чтобы облегчить его старания, незнакомец делает два шага вперед.
Консул меняется в лице. Мертвенная бледность заливает лоб и щеки, добирается до губ. Посеревшие в один миг, они успевают прошептать: «Ты!» – за мгновение до того, как, длинный и узкий, остро заточенный меч входит в тело, прошивает ткани, выпускает на волю кровь.
Марс смеется, словно никак не может остановиться. Затем умолкает вдруг, брезгливо обходит упавшего Цезаря и останавливается напротив его убийцы. Щелкает пальцами. В тот же миг комната озаряется светом десятков свечей.
Дверь закрывается.
– Это было несложно, – невозмутимо говорит бог, смотря в самые синие глаза из тех, что видел когда-либо. – Он одержим.
Высокая темноволосая женщина изучает свой меч, покрытый кровью римлянина. Доспехи на ней извиваются прихотливыми узорами и блестят золотом.
– Он был одержимым, – педантично поправляет бога женщина и улыбается ему. Нет ничего веселого в той улыбке, простое движение губ.
– Спасибо, Арес, – говорит Зена-Завоеватель, волею судеб и Цезаря очутившаяся здесь. – Надеюсь, это не доставило тебе хлопот?
Она обнимает бога, властно заставляет его склониться к ней и жадно целует бессмертные губы, столько раз дарившие ей удовольствие.
Завоеватель родился в тот миг, когда умерла прежняя Зена, распятая и раздавленная предательством. И Арес, снимавший ее с креста, получил, наконец, свою воительницу, яростную и беспощадную к врагам.
Арес прижимается к Зене так, словно хочет слиться в экстазе с ней здесь и сейчас.
– Ничуть, – легко отвечает он. – Римляне все еще уверены, что боги не покинули их.
Они целуются снова, руки Ареса нетерпеливо теребят застежки на доспехах Завоевателя. Зена опускает взгляд, позволяя богу все, что обещала за эту маленькую роль.
Цезарь лежит на полу, белый и неподвижный, а кровь чертит рядом с ним карту невиданного моря.
– Мне нужно было разделаться с тобой еще тогда, – бормочет Зена, рассыпаясь в золотистую пыль вместе с бессмертным. Перед глазами у нее стоит пиратский корабль и мужчина в римских одеждах легионера и с лживым языком.
Свечи в комнате медленно гаснут.
________________
*манипула – основное тактическое пехотное подразделение легиона в период существования манипулярной тактики
Хороший день
Хороший деньАвтор: Хель
Пейринг/Персонажи: Габриэль/Зена
Категория: сабтекст
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: о прошлом, настоящем и будущем.
Примечание: время действия - конец первого сезона, начало второго
– Началось, – буднично говорит Зена, заходя в дом. Ее волосы мокрые и блестят.
Габриэль пожимает плечами и нюхает букет, протянутый ей Королевой Воинов. Полевые цветы пахнут недавней грозой.
– Значит, началось, – соглашается она со словами Зены, видя, как подруга едва улыбается ей, аккуратно, чтобы никто не заметил.
Габриэль очень страшно. Сердце выпрыгивает из груди, ноги дрожат, а с губ готовы сорваться рыдания. Но рядом стоят мать, отец и сестра, и ради них девушка может быть храброй.
Она хочет такой быть.
Потейдия выросла на их с Зеной пути внезапно, и нельзя сказать, чтобы Габриэль была недовольна возможностью проведать родных. Подруга согласилась потратить пару дней на праздное безделье, и вот они уже входили в деревенские ворота, собирая на себе все возможные взгляды.
Прошло слишком мало времени с той поры, как Габриэль ушла вслед за Зеной, и, конечно же, вряд ли кто-то поверил словам Лилы, что ее сестра сделала тот выбор добровольно. Юная сказительница, вцепившаяся в шест так, будто он остался ей единственной опорой, была в глазах односельчан несчастной и похищенной. Возможно, существовал еще шанс спасти ее от этого монстра в человечьей шкуре.
Родные встретили их странно. Не то обрадовались, не то огорчились. Безоговорочно счастлива была лишь Лила, едва не задушившая старшую сестру в объятиях. Мать и отец же все переглядывались, перешептывались и старались обходить стороной Зену, подпиравшую затылком потолок.
Они отправили ее спать в конюшню вместе с Арго, и возмущения Габриэль по этому поводу никого не взволновали, даже саму Зену. Воительница лишь улыбалась, похлопывая разорявшуюся подругу по плечу.
– Что началось? – дрожащим голосом спрашивает Лила, и Габриэль с усилием выныривает из воспоминаний только для того, чтобы окунуться в другие.
За Потейдией есть большой холм. Идти туда довольно далеко, но зато вид с него открывается просто чудесный: равнина, усеянная красными маками. Сонное поле, как, смеясь, называет его Геродот. Спускаться туда никто не рискует, разве что отчаянные мальчишки время от времени, задерживая дыхание, обрывают пару-тройку цветов на самой окраине. Старые бабки судачат о том, что где-то на той равнине стоит открытым вход в Аид, через который Орфей спускался за своей Эвридикой. Габриэль, зная теперь все и про Орфея, и про Аид, только посмеивается над этими слухами. И однажды утром идет на холм. Зачем? Она и сама не знает.
Только помнит то волнение, что охватывало ее всякий раз при взгляде на безбрежный красный океан, едва тронутый слабым ветром, и хочет вновь испытать его. А может быть, и нарвать букет.
Дорога до холма и подъем занимают время, Габриэль чувствует небольшую усталость, но не сдается: предвкушая сладостный трепет, она делает последние шаги, чтобы очутиться на вершине. И застывает немым изваянием, не в силах осознать то, что видит.
Цветы истоптаны. Нет больше океана, есть земля, залитая маковой кровью, и по ней, ничего не боясь, никого не смущаясь, ходят странные люди, затянутые в черные доспехи. У каждого на голове – шлем, скрывающий лицо. Упавшая навзничь Габриэль силится понять, кто же это такие, и не может. Поэтому она просто лежит, то и дело сглатывая ком, подступающий к горлу.
Солдаты. Это единственное, в чем нет сомнений. Десятки и сотни солдат, топчущих равнину, ставящих шатры, разводящих костры. А может быть, и тысячи.
Габриэль жалеет, что у нее хорошее зрение, потому что видит, как один из мужчин взрезает горло отчаянно дергающемуся барашку, и красная кровь смешивается с красными маками, становясь невидимой. Барашек обмякает, и воин бросает его на землю, ударом топора отсекая голову.
Девушка вздрагивает и отводит взгляд, но только для того, чтобы увидеть, как очередной солдат насилует мальчишку, извивающегося столь же отчаянно, как и барашек перед смертью. Они под самым холмом, зрение все еще не подводит Габриэль: она с растущим гневом разглядывает жилистую руку, сжимающую шею несчастного паренька, и узор на черных доспехах, напоминающий барана.