– Как Ефремов выжил без своего защитного устройства и телохранителей? – спрашиваю я. Не хочется отвлекать спутницу в такой ответственный момент, но уж больно заинтриговали меня рассказанные ею последние новости.
– Тебе известно, что пятнадцать лет назад академик уже вступал в контакт с Душой Антея и находился под ее воздействием целые сутки? – осведомляется, в свою очередь, Ольга. Я киваю. – Этим он и объясняет, почему молчуны и «бешеное железо» его не тронули. Предполагает, что с тех пор на нем осталась некая метка, по которой наша нечисть и приняла Ефремова за своего.
– Занятно… И все-таки, что это за диковина такая – Поющий Бивень? – продолжаю допытываться я.
– Не то, чтобы по здешним меркам он тянул на чудо, но посмотреть действительно есть на что, – отвечает Кленовская, не отрывая взгляда от петляющей в дебрях дороги. – Растет эта огромная каменная хреновина неподалеку от площади Гарина-Михайловского, сразу за старым корпусом отеля «Новосибирск». И не просто растет, но еще и постоянно крутится. Медленно, примерно со скоростью часовой стрелки. В последний раз, когда я Бивень видела, он, наверное, метров под сто пятьдесят уже вымахал. Мы прозвали его так из-за формы, а Поющим – потому что он издает такие дребезжащие переливчатые звуки, похожие на… Не помнишь, как называется губная гармошка, на которой эскимосы играют?
– Варган, – подсказываю я.
– Да, он самый… Ладно, неважно. Если доберешься дотуда, сам услышишь пение этой колонны. Издалека его почти не слыхать, но рядом с Бивнем гул настолько сильный, что через полчаса голова начинает раскалываться. Такое ощущение, будто он тебе своей песней не уши третирует, а прямо в мозг тысячу сверл вкручивает. А вот нечисти вокруг Поющего Бивня практически нет, и кабы не постоянный шум, мы бы давно к вокзалу переселились.
– Странное совпадение, – замечаю я. – До спуска в «Кальдеру» Ефремов понятия не имел ни о каких бивнях. И собирался идти именно в тот район, поскольку считал, что в гипотетическом центре аномалии он обнаружит нечто крайне важное. Похоже, в этом своем прогнозе Лев Карлович не ошибся. А вот о «безумном железе» даже не догадывался.
– Да, академик признался нам, что допустил фатальную ошибку. Раньше он считал, что Mantus sapiens может вселяться лишь в живые организмы, а кибермодули и прочую электронную аппаратуру – только выводить из строя. Но то ли после предпоследнего контакта с человеком Душа Антея научилась новым фокусам, то ли в прошлый раз просто раскрыла нам не все свои таланты, однако сегодня мы имеем то, что имеем. За те две недели, что Ефремов провел в «Кальдере», он выявил следующую закономерность: разумная мантия способна подчинять себе все, что представляет собой самодостаточную жизнеспособную систему, обладающую центральным органом управления.
– Человеческий либо животный организм. Кибермодули и системы киберобеспечения зданий с их центральными процессорами и мультиоперационными блоками. Живое существо и его сложная искусственная модель… – Я в задумчивости стер пятнышко грязи с панели «Лендровера». – Хм, похоже, Mantus sapiens без разницы, во что или кого вселяться, лишь бы ее носитель мог вести полноценную борьбу за существование. Что ж, это многое объясняет. Но, к сожалению, не то обстоятельство, почему молчуны прекрасно себя чувствуют даже после двухмесячного голодания, а стотонный рельсоукладчик гоняется за мной, будучи отрезанным от линии электропередачи.
– Ефремов признался, что, окрестив свое открытие Душой Антея, он даже не подозревал, насколько точным окажется это определение, – говорит Ольга. – По одной из дюжины версий академика, возможно, разумная мантия – это совершенно новая разновидность души. Не в религиозном смысле, конечно, а в том, в каком представляют душу исследователи наподобие Льва Карловича… Для них она… как бы это попроще сформулировать…
– Двигатель жизни? – высказываю я свое предположение. – То, что побуждает сложнейший симбиоз живых клеток, то бишь любой многоклеточный организм, функционировать как единое целое и обеспечивать себе условия для комфортного существования, не вдаваясь в вопросы, какова цель его жизни.
Кленовская на миг отвлекается и, недоуменно изогнув бровь, глядит на меня так, словно я не помог ей сформулировать мысль, а состроил идиотскую рожу.
– Что? – в свою очередь спрашиваю я.
– Нет, ничего, – ухмыльнувшись, мотает головой Ольга и снова переключает взор на дорогу. – Просто приятно иметь дело с военным, которому не надо разжевывать подобные вещи… Так вот, возвращаясь к теме питания, без которого прекрасно обходятся носители Mantus sapiens, могу сказать лишь то, что своими ушами услышала недавно от Ефремова. Есть мнение, что Душа Антея – следующая ступень эволюции человеческой и животной души; Лев Карлович – не теолог и не склонен считать братьев наших меньших бездушными существами. Та душа, что заложена в нас, не может питать своей энергией собственную оболочку, поэтому мы вынуждены принимать пищу и содержать свои тела в комфорте. Разумная мантия избавляет нас от таких ограничений, заодно расширяя спектр своих потенциальных носителей и делая их более устойчивыми к внешним раздражителям…
– …А также напрочь лишает разума и человеческого облика, – мрачно заканчиваю я.
– Кто сказал, что носителями Души Антея должны стать непременно мы? – пожимает плечами Ольга. Похоже, за четыре дня общения с Ефремовым тот здорово промыл ей мозги своими теориями. А следующие трое суток одиночного разведрейда Кленовская, не иначе, только и делала, что раскладывала эти теории у себя в голове по полочкам. – Слышал когда-нибудь о том, что перед массовым вымиранием динозавров некоторые из них уже были разумными?
– Бред сивой кобылы! – категорично резюмирую я. – Амбициозные бездоказательные фантазии! Те нашумевшие скелеты игуанодонов с зажатыми в лапах камнями и палками, что были откопаны в Мексике полвека назад, – явная фальсификация.
– А вот Ефремов с тобой поспорил бы, – возражает спутница. – Он допускает, что динозавры вымерли как раз из-за того, что их тела и души, фигурально выражаясь, устарели и им на смену пришло новое поколение как душ, так и их материальных оболочек. Но перед тем, как случилось это эпохальное событие, новый тип души – той, которой сегодня обладаем мы, – был испытан на старых видах носителей. Так что Лев Карлович предполагает: в конце мелового периода некоторые динозавры действительно взяли в лапы палки и научились швырять камни. Причем не везде, а только в одном-единственном месте на Земле.
– В Мексике, что ли?
– Практически в точку. На побережье Мексиканского залива. Именно на его месте шестьдесят пять миллионов лет назад образовалась предыдущая «Кальдера». Со всеми вытекающими из ее образования последствиями.
– А я читал, будто этот залив – огромный кратер, оставленный метеоритом, который и погубил динозавров, – сказал я.
– Академик говорит, что такое тоже не исключено, – не спорит Ольга. – Но он склонен считать, что это могут быть и следы вторжения разумной мантии. А скелеты тех вооруженных палками игуанодонов – не что иное, как останки прообразов наших молчунов. Такие же оболочки, носившие в себе душу следующего поколения и защищавшие анклав Mantus sapiens на поверхности Земли.
– Ага, стало быть, агрессия молчунов и «бешеного железа» объясняется тем, что они всего-навсего запрограммированы защищать э-э-э… Поющий Бивень, что ли?
– Вполне возможно, – кивает спортсменка. – Согласись, пробное испытание любой новинки как раз и должно быть простым. Это уже потом, когда первая проверка успешно пройдена, следует повышение нагрузок и усложнение тестов. А поначалу – только посильная задача, без подвохов и заковырок. «Убей человека», – что может быть проще?
– Ну не знаю… – Я чешу в затылке. – Ефремов, конечно, мужик головастый, но конкретно эта его теория выглядит как-то чересчур нереально. Выходит, нас тоже ждет тотальное вымирание, так что ли? И какой же тогда разум придет нам на смену, если новая душа настолько самодостаточна и непривередлива, что ей по силам вселиться даже в кибертехнику? Это что, будет мир каких-нибудь железных киборгов?
– Если теория Льва Карловича и впрямь верна, боюсь, мы этого никогда не узнаем, – вздыхает Ольга. – Просто возьмем и однажды вымрем всем миром, как динозавры. Мало ли какой еще поганый сюрприз подкинет нам сила, способная резать земную кору как арбузную корку…
«Лендровер», урча мотором, переваливает через небольшое упавшее дерево, за которым обнаруживается заросшая травой грунтовка. Я с облегчением гляжу, как Ольга выворачивает руль, выводит джип на эту дорогу и прибавляет скорость. От езды по бездорожью на малой передаче мотор сильно нагрелся, и теперь в кабине стоит запах горячего масла вперемешку с выхлопными газами. Последние коварно просачиваются в щели не слишком герметичного салона, в котором, как выяснилось, даже не был предусмотрен кондиционер. По примеру спутницы я приоткрываю окно на дверце. Это немного ослабляет тошноту, вызываемую мерзким запахом бензиновой эры. Что ни говори, а все-таки хорошо, что она завершилась. Если столько смрада исходило в ту пору от одной машины, как же небось страдали наши предки, жившие в крупных городах и возле оживленных автомагистралей!
Нет сомнений, что эта дорога ведет к базе Четвертого батальона – вон и знак висит, предупреждающий о том, что впереди тупик. Или Кленовская собирается объехать огороженную бетонным забором территорию по лесу, или рванет в город напрямик через базу. Ради чего хозяйке доисторического драндулета придется вынести тараном ворота, которые эвакуировавшиеся коменданты уж точно не забыли запереть. Хотя, скорее всего, Ольга позаботилась об этом еще по пути к берегу, и я зря беспокоюсь.
– Как-то странновато получается, – замечаю я, сообразив наконец, что именно в рассказе спутницы кажется мне нелогичным. – Ты утверждаешь, что вы встретили Ефремова возле Поющего Бивня лишь неделю назад, правильно?
– Так и есть, – подтверждает Ольга. – Сегодня как раз неделя и будет. Календарь у нас Папаша Аркадий ведет, причем со дня катастрофы. Он в нашем клане фантомов – старший. Ты не думай: мы тут еще не окончательно одичали.
– Да я не про точность вашего календаря толкую, – отмахиваюсь я. – Речь о другом. Помнится, академик собирался идти к центру «Кальдеры» по рельсам. Короче дороги между первомайским подъемником и вокзалом не найти, поэтому Лев Карлович прошел пешком порядка одиннадцати-двенадцати километров. В крайнем случае, пятнадцать-шестнадцать – допустим, в пути ему пришлось обходить завалы или трещины. Он явно не прятался в придорожных кустах, когда ему встречались молчуны и «бешеное железо», – ведь Ефремов уже знает, что они для него не опасны, и вряд ли станет перестраховываться. Напротив, для закрепления результата повторит эксперимент – этот человек однозначно не из трусливых. Отклоняться от маршрута он тоже не станет. Побоится заблудиться, так как прежде он никогда не был в Новосибирске. Отсюда вывод, что даже особо не торопясь наш старик должен был достичь площади Гарина-Михайловского через два, максимум, три дня после того, как выступил в поход. Почему же он появился у Бивня лишь спустя две недели?
– Вопрос понятен, только ничего странного здесь на самом деле нет, – отвечает Ольга и тут же поправляется: – Или, вернее, есть, но эта странность уже из другой оперы… Видишь ли, дело в том, что мы заглядываем на привокзальную площадь не регулярно, а лишь время от времени. Ходи мы туда ежедневно, наша встреча с Ефремовым произошла бы на одиннадцать дней раньше. Ты почти угадал: он добрался до вокзала за три с половиной дня. Все остальное время старик, если ему верить, провел возле Поющего Бивня.
– Просидел неотлучно полторы недели рядом с давящей на психику гудящей хреновиной и не рехнулся?! – изумляюсь я. – Да ты же сама пять минут назад сказала, что любой, кто провел вблизи Бивня хотя бы полчаса, гарантированно зарабатывает жуткую мигрень!
– Я и не утверждаю, что старик не тронулся рассудком, – признается спутница. – Но сегодня подобное утверждение будет справедливым для каждого из нас. В том числе – не обижайся – и для тебя. Это – «Кальдера». Нормальные люди здесь не выживают. Когда мы впервые заметили Ефремова, он сидел на автобусной остановке и пялился на Бивень. Казалось бы, обыденная картина: сидящий на лавочке старик. В любом другом городе – да, но только не в нынешнем Новосибирске. Нечисти в том районе обычно нет, но иногда какого-нибудь взбалмошного молчуна или железяку все же заносит. Поэтому мы сначала и решили, что старик – один из них. Однако присмотрелись и видим: нет, не молчун, хоть и сидит с вытаращенными немигающими глазами, будто статуя. Во-первых, нечисть вообще редко на одном месте торчит, словно ей – и живой, и неживой – вечно шлея под хвост попадает. А во-вторых, возле старика его вещи лежали. Уж кто-кто, а молчун явно с багажом таскаться не станет, факт.
– А что за вещи? – как бы невзначай любопытствую я.
– Самые обычные: ранец армейский да красный противоударный контейнер с каким-то научным оборудованием – небольшой такой, одному носить можно, – пожав плечами, уточняет Кленовская. Я тут же приободряюсь, согретый вновь затеплившимся в душе, угасшим было огоньком оптимизма. Еще бы не повод для радости: Ефремов жив и нужный комбригу красный контейнер при нем. Остается лишь решить, как нам выбраться из «Кальдеры». Ну а ежели повезет вызволить отсюда за компанию Ольгу с приятелями, тогда вообще замечательно. Такой богатый улов мне зачтется с лихвой. Просто здорово, если учесть, что обещанная мне награда и без лихвы выглядит по-царски.
– …Сидит, значит, Лев Карлович на скамеечке, ссутулился и не моргая на Поющий Бивень пялится. А на нас – ноль внимания, – продолжает спортсменка. – Мы же нарочно из кожи вон лезем, чтобы старик нас как можно раньше заметил. Раз он не молчун, думаем, значит тоже из нашего брата и каким-то чудом умудрился не попасться на глаза нечисти. Подходим ближе – старичок не реагирует. Щетиной оброс, грязный, исхудалый, но живой, поскольку и дышит, и по глазам видно – не в ступоре, а просто о чем-то очень крепко задумался. В ушах – наушники, а у ног – раскрытый красный ящик с непонятным оборудованием. Чем дедуля тут занимается, откуда взялся – черт его знает. Мы давай его тормошить, смотрим – ага, вроде бы приходит в себя. И знаешь, что он нам первым делом заявил? Не испугался, не спросил, кто мы такие, а оглядел нас усталым взглядом и сказал: «Господи, знали бы вы только, что она задумала!» Но потом оттаял, разговорился… Короче, стал на живого человека похож, с которым уже нормально общаться можно.
– Она – это Душа Антея? – спрашиваю я.
– Очевидно, – соглашается Ольга.
– И что же она задумала?
– Сколько мы потом у Ефремова ни допытывались, что он тогда имел в виду, старик толком так и не признался. Я думаю, эти его слова были как-то связаны с его же теорией о грядущей смене эпох. О ней Лев Карлович нам охотно рассказывал, а вот чем он занимался одиннадцать дней возле Поющего Бивня, упрямо не желал сознаваться. Вообще был удивлен, что так много времени прошло. Вроде бы только вчера добрался до вокзала, а оказалось, уже полторы недели миновало. А к пению Бивня, говорит, быстро привык и перестал обращать на него внимание. Хотя, как такое возможно, ума не приложу.
– И каким калачом вы сумели заманить одержимого ученого в ваше убежище?
– Горячим чаем и горячей ванной, – усмехается Ольга. – Нет, серьезно. Когда Ефремов узнал, что у нас есть и то, и другое, сильно обрадовался и нам его даже упрашивать не пришлось. Может, он и утратил в «Кальдере» чувство реальности, но оно к нему быстро вернулось, едва до старика дошло, насколько он голоден и измотан. У него имелись при себе вода и продукты, но питался он, похоже, раз в три дня. И то это мы так решили. А сам Лев Карлович таких подробностей совершенно не припоминает. И вообще страшно подумать, до чего он в итоге досиделся бы у своего Бивня.
– По-моему, Ефремов вам многое недоговаривает, – предполагаю я. И мысленно добавляю: «Или это вы не хотите быть со мной откровенной, госпожа Кленовская». Хотя, ежели подумать, зачем ей от меня что-то скрывать?
– Так и есть – недоговаривает, – не отрицает Ольга. – Он рассказал нам, что, по его мнению, творится в Новосибирске, но как только речь зашла о прогнозе на будущее, старик сразу замкнулся в себе. А потом взялся в десятый раз объяснять, что лишь высказывает предположение, не больше. И потому не нужно воспринимать его версию о причинах катастрофы как истину в последней инстанции.
– Точно темнит, – подытоживаю я. – Пока пребывал под кайфом от чая и ванны, радовался, что может излить кому-то свои гипотезы и теории. А как очухался, понял, что сболтнул лишнего. Испугался, что поднимет среди вас панику, вот и пошел на попятную.
– Что ж, наверное, он прав, – говорит Ольга, пожимая плечами. После чего гораздо увереннее добавляет: – Да, безусловно прав. Поэтому и тебе совет: когда окажешься в клане фантомов, не вздумай вступать с Ефремовым в публичные дискуссии. Половина из нас и так на грани паники, а она нам абсолютно ни к чему. Захотите с академиком о чем-нибудь поспорить – найдите отдельный кабинет или, на худой конец, спорьте подальше от ребенка.
– Среди вас что, есть дети?! – Я оторопел.
– Тебя это удивляет? – вскидывает брови спутница. – Да, есть. Двое. Шестнадцатилетний охламон Яшка и один мальчик лет примерно восьми. Немой… – Кленовская осекается и, покосившись на меня, смеется. – То есть, я имела в виду, что он не разговаривает, а чей он ребенок, нам неизвестно. К счастью, он прекрасно все слышит и понимает. А также обожает рисовать. И очень неплохо рисует для своих слишком юных лет. Мы зовем его Эдик – на это имя он откликнулся, когда пришел к нам в убежище полтора месяца назад.
– Сам пришел?! – еще больше удивляюсь я.
– Ага, – кивает Ольга. – Смышленый мальчуган. И спокоен не по годам. Сколько у нас живет, ни разу не заплакал. Все время сидит в уголке и что-то рисует на своем графическом планшете. И очень мало спит: всего по два-три часа в сутки. Поэтому, как видишь, у нас есть повод искать выход из «Кальдеры». Какие бы страшные байки ни рассказывал Ефремов, по мне уж лучше дожидаться Конца Света наверху, под солнцем, нежели в этом сумрачном мертвом городе. Разве не так?..