Алексей вновь перечитал бумагу. Уже приемлемо. Руки сотнику связал, чтобы нападения не случилось. А за окном уже светать начало. Алексей на лавку уселся, раздумывать стал. Как пробиться к царю, не дав отбить Хлыстова? Задача сложная. В Кремль Хлыстова поведешь, стрельцы вступятся, силой оружия освободят. Надо похитрее сделать. Если Хлыстова оставить в избе, пусть и связанного, стрельцы сюда прискачут и освободят, как и семью. Надо Хлыстова за город вывезти и спрятать, а потом самому в Кремль. Но закавыка есть, его в лицо и стрельцы знают, и придворные, к царю близко не подпустят. Небось уже Милославский и его вороватая команда в курсе, что Алексей из ссылки сбежал. К царю подойти можно, только изменив внешность. А как? Нищим одеться, в рубище? Стрельцы дальше ворот в Кремль не пустят. Стоп! Мысль мелькнула. Внутри кремлевских стен действующие монастыри есть. Переодеться монахом надо. Царь богобоязненный, к священникам, монахам и послушникам уважительно относится.
Но сейчас – вывезти из города Хлыстова. У городских ворот стража, на связанного сотника внимание обратят. Вином напоить до бесчувственного состояния!
– Где вино? Любое – хлебное лучше.
– На поварне.
Алексей вино хлебное, считай – самогон, на кухне отыскал в штофе.
– Открой рот! Похмелишься!
Хлыстов заподозрил неладное, зубы сжал, но Алексей сунул лезвие ножа между зубов, слегка повернул, в образовавшуюся щель влил сразу две трети бутылки. Штоф по современным меркам вмещал 0,75 л жидкости. Оставшуюся часть вылил на одежду сотника. Дух спиртной по всей комнате поплыл. Через четверть часа Хлыстов опьянел сильно. Еще от вчерашнего не отошел, а тут новая порция, да изрядная и без закуски. Алексей во двор вышел, лошадь стояла у конюшни нерасседланной. Пожалел Алексей животину, всю ночь не расседлана и не кормлена. Седло потерпеть придется, а покормить надо. Из конюшни торбу с овсом принес, мундштук железный изо рта кобылы вытащил, торбу на морду повесил. Лошадка сразу овсом захрустела.
Алексей в дом вернулся, сотника под руки и на плечи, Хлыстов не шевелится, только дышит шумно. Вынес сотника во двор, с большим трудом в седло усадил. А Хлыстов то на шею лошади упадет, то в сторону сползти норовит. Алексей куском веревки под брюхом лошади ноги сотника связал, руки развязал. Сотник качается, глаз не открывает, а уж запах! Алексей торбу с овсом с лошадиной морды снял, принес ведро воды. Кобыла в несколько минут его опростала. Алексей взял ее под уздцы, вывел со двора, ворота аккуратно закрыл. Прохожих еще не было, рань. Накинул поводья на острие заборной доски, сам бегом в избу. Лампаду с лавки к иконам поставил, потом из дверной ручки ножку табуретки вытащил. Зачем семью взаперти держать? Он избу сотника покидает и никогда сюда уже не вернется. Склянку с земляным маслом подхватил, во дворе в торбу ее опустил, за ручки торбы на заднюю луку седла приспособил. Пора теперь. Взял лошадь под уздцы, направился к выходу из города. У городских ворот уже очередь из подвод – в столицу въехать. В основном селяне с овощами да молочком, яйцами, мясом на городские базары. Стражник сотника увидел, осклабился, у Алексея спросил:
– Заболел, что ли?
– Если ты столько бормотухи выпьешь, тоже заболеешь.
Старшина подошел, запах хлебного вина в нос ему ударил.
– О! А куда ты его везешь?
– Знамо дело, на дачу, пусть в себя придет.
– Правильно, негоже, чтобы его в таком виде видели.
В общем, миновал ворота и стражников легко. Сначала вел лошадь с Хлыстовым в седле по дороге. Как появился густой лес, завел лошадь подальше от опушки, Хлыстова с седла стащил, усадил спиной к большому дереву, привязал. Узлы проверил, подергал – прочно ли? Если сотник освободится и уйдет, весь план сорваться может. К седлу лошади, за луку, веревку привязал, а железный мундштук из рта вытащил. Другой конец веревки к дереву привязал. Лошадь теперь травку щипать может, правда, на расстоянии равном длине веревки. Сам в город вернулся. И сразу в первую же церковь, как раз заутренняя служба кончилась. К служителям присмотрелся. Похоже, один дьячок подходит. Подошел к нему, уважительно батюшкой назвал. Лесть, она нравится всем, хуже не будет.
– Батюшка, простите, имени вашего не знаю.
– Зови Георгием.
– В честь Победоносца, значит. Прямо в самую точку. Солидность у вас вижу, основательность.
Дьячок приосанился.
– Посоветоваться с вами хочу. Да не здесь, народу много. Может, в харчевню пойдем или на постоялый двор? За трапезой и поговорим. Я плачу.
На утреннюю службу и миряне, и служители на пустой желудок ходят. Дьячок, как и Алексей, голоден был, сразу согласился.
– Идем, сын мой. Я даже место недалече знаю, где вкусно кормят и недорого.
Оказалось – трапезная при постоялом дворе. Поскольку пост был, дьячок заказал кашу без мяса, пирожки с луком, узвар. Алексей, чтобы не смущать дьячка, то же самое, только еще кувшин вина.
– Батюшка, вам налить?
– Не откажусь, его и монаси приемлют.
Алексей себе половину кружки, а дьячку полную. Выпили, но Алексей только глоток сделал. Во время еды он подливал и подливал дьячку. Почти весь кувшин на него ушел. Дьячок захмелел сильно, нос красный сделался.
– Давайте, батюшка, я вас до дома провожу.
– Да, не откажусь, устал я что-то.
Алексей бережно, под руку, почти на себе волоча, довел дьячка до избы, внутрь завел, раздел, на лавку уложил. Дьячок уснул сразу. Алексей же на себя черный подрясник одел. Он широкий, на любую фигуру подойдет. На голову черный клобук нацепил, к маленькому зеркалу подошел. Ну, вылитый священник, вот только креста не хватает. Снял с дьячка, на себя нацепил. Если получится все, как задумал, обязательно вернет. А уж коли схватят его, пусть простит священнослужитель. Не корысти ради, для дела позаимствовал. Спешным шагом к Кремлю направился. Проходил через ворота Троицкой башни, а оттуда до царских покоев недалеко. Стрельцы на воротах в его сторону даже не глянули. Вот что значит маскировка. Однако в сан его не посвящали, рукоположения не было, а за то, что облачение чужое одел, могут вздуть по первое число. Алексей сейчас поговоркой руководствовался: «Снявши голову, по волосам не плачут». Если государь ему не поверит, за побег из ссылки по уложению – каторга, а то и смертная казнь. Государь и так его всех милостей лишил: чина, звания, свободы. Терять, кроме головы, уже нечего. Но Алексей надеялся, если уж совсем худо будет, воспользоваться в последний момент артефактом. Честь – это серьезно, но голова одна. Теперь вопрос: царь в Кремле, в Теремном дворце или в Измайловской слободе? В общем-то он и в Александровском мог быть, которое основал еще Василий III, отец Ивана Грозного, сделав там царскую резиденцию. Не выпуская из вида входы, где государь появиться мог, Алексей болтался по Кремлю битых пару часов. Ходить просто так – подозрительно. Но вот сменили и усилили стрелецкие караулы, как всегда перед прибытием царским бывает. Алексей поближе подошел. Как бы не опоздать. Царский возок подъедет, минута – и он во дворике скроется, куда Алексея не пустят. Времени, чтобы к царю подбежать, обратиться, очень мало. Показалась конная стража, что перед царским поездом всегда скакала, освобождая путь от зевак или телег. Вот возок, запряженный четверкой. Алексей собрался, и как только возок остановился, кинулся к нему, путаясь в длинном подряснике. Как бы на ногах удержаться, не упасть позорно. Федор Алексеевич сошел не спеша, но сам, без помощи стрельцов или рынд. Алексей подбежал, рухнул перед царем на колени.
– День добрый, государь Федор Алексеевич! Не вели казнить, изволь выслушать.
Купился царь на одеяния Алексея, черные, церковные. Улыбнулся широко, молвил:
– Говори.
Алексей клобук на землю сбросил, подрясник стянул. Стрельцы и рынды в изумлении застыли. Не тронулся ли умом священник, раз разоблачаться вздумал? Предстал перед государем Алексей в своем старом стрелецком кафтане, в бытность, когда сотником был. В глазах царя узнавание, улыбку с лица стер.
– Алексей? – как выплюнул.
– Оговорил меня Хлыстов. Удели минуту.
Алексей рванул из-за пазухи два листка, один Хлыстова, другой Ожерельева с показаниями.
– Хлыстов сам свою вину признал, о чем описал.
– Хм, что мы здесь стоим? Пройдем во дворец, тяжело мне стоять, тебе ли не знать?
Поднялись в царские покои. По пути рынды Алексея от государя оттеснили. Пусть так, лишь бы выслушал его царь. Царь в кресло уселся, тут же писарь подскочил. Не царское дело бумаги читать. Государь распорядился:
– Чти!
Писарь четко и внятно зачитал сначала показания Хлыстова. Среди рынд и придворных ропот поднялся. Писарь за второй лист взялся, дочитал.
– Кто такой этот Ожерельев? – задал вопрос Федор Алексеевич.
– Единственный из уцелевших ратников из острога Кунгурского, в Хлынове у родни обитает ныне.
– Тогда сотника желаю выслушать.
– Кто такой этот Ожерельев? – задал вопрос Федор Алексеевич.
– Единственный из уцелевших ратников из острога Кунгурского, в Хлынове у родни обитает ныне.
– Тогда сотника желаю выслушать.
– За городом он, пьян вдрызг.
– Доставьте перед очи мои. Немедля.
Алексей попятился, вышел из зала, за ним стрельцы. Спустились по лестнице, а к дворцу уже полковник стрелецкий Головатов бежит. Видимо, успели сообщить.
– Ты государю нажаловался?
– Правду сказал.
– Ах, как не вовремя! Где Хлыстова найти?
– Дай коня и сопровождающих, доставлю.
Головатов и коня оседланного Алексею предоставил, и двух конных стрельцов в сопровождение. Посматривал при том на Алексея он подозрительно, враждебно даже. Понятно, напел ему Хлыстов о предательстве Алексея. К тому же Алексей наказан, в ссылке должен быть. А он снова в Кремле, да еще лошадь ему подай! А за какие такие заслуги? Алексей полковника понимал, быстро слишком Терехов вверх взлетел благодаря знакомству с государем, для Головатова предательство новоиспеченного придворного было закономерным финалом карьериста. Полковник не знал всей горькой правды, ему простительно.
Алексей в седло взлетел, непростительно государя заставлять ждать. Сам впереди скакал, за ним стрельцы. Вроде, и сопровождение в помощь, а на конвой похоже. Добрались до леса, один стрелец остался коней приглядывать, второй стрелец с Алексеем пошел. Когда одни остались, стрелец сказал:
– Я ведь в той сотне был, что из-под Кунгура ушла.
Алексей остановился, всмотрелся в лицо. И правда – внешность знакомая, однако изменился за два года, борода пышнее сделалась, морщины появились.
– Ты, Терехов, стрельцов не вини. Хлыстов приказ отдал, мы думали – ушли все, ополченцы и жители. Это уже под Хлыновым понятно стало, но Хлыстов молчать приказал, де кнутом пороть будет и из полка выгонят. Я служить под его началом не стал, перешел в другую сотню.
– Головатов знает?
– А кто ему скажет?
Вышли, немного поплутав, к связанному Хлыстову. Ночь да половина дня да выпитое оказали свое дело, обмочился сотник. Запашок от него шел отвратительный – перегаром и мочой разило. Стрелец поморщился.
– Дерьмом был, таким и остался.
– Лошадь его от дерева отвяжи, надо подсадить.
Сотник от выпитого уже отошел, но штормило его, соображал туго. Сотника с большим трудом вдвоем на лошадь усадили. Чтобы не упал, снова ноги связали, пропустив веревку под брюхом лошади. Стрелец кобылу в поводу повел. В таком порядке и скакали. Алексей впереди, за ним стрелец, державший в поводу лошадь сотника, замыкал кавалькаду еще один стрелец. В Кремль въехали. Стрелец, что сзади держался, сказал:
– Переодеть бы его, все же к государю идет.
– Перебьется, пусть царь видит, какие у него слуги.
Стрельцы у дверей пропустили без задержек, а рынды у дверей царских покоев запротестовали:
– Как можно в таком непотребном виде?
Алексей пререкаться стал, говоря – государь приказал доставить срочно. На шум из дверей выглянул старший рында. Скептически Хлыстова осмотрел.
– Ты хоть что-нибудь соображаешь? Говорить можешь? – спросил он у сотника.
– Вполне.
От скачки, от ветра сотник немного в себя пришел, стоял твердо, не раскачиваясь и не делая попыток упасть.
– Тогда заходите, государь задержкой недоволен.
Старший рында дверь открыл.
– Сначала ты, – ткнул он пальцем в Хлыстова.
За сотником Алексей вошел, рында дверь прикрыл. Хлыстов сразу на колени упал.
– Виновен безмерно, государь! – вскричал он.
До царя похмельный, и не только, дух дошел. Федор Алексеевич поморщился. Пьяниц он не любил.
– Сам бумагу с признанием писал? – спросил государь.
– Сам, но под давлением. Он моих детей и супружницу запер, в заложниках держал!
Хлыстов обернулся, рукой на Алексея показал.
– А теперь по сути. В глаза мне смотри и ни слова лжи.
Царь вперился глазами в лицо сотника.
– Шел еще бой, когда ты приказ уйти сотне отдал?
– Виноват! Темно было, подумал – прошли уже ополченцы и жители.
– И шума боя не слышал? Кричали же наверняка, звон оружия был?
– Было! Думал – бунтовщики острог штурмуют.
– Ты же говорил – горела крепостица?
– Видит Бог, горела.
– И воины, и жители из нее уже ушли, зачем басурманам ее штурмовать?
– Виноват!
Хлыстов ничком упал в полном покаянии. Царь встал, приказал старшему рынде:
– Приведи двух-трех стрельцов из его сотни.
Рында вернулся буквально через несколько минут, с ним три стрельца.
– В походе на Кунгур были?
– Были, государь, под его водительством. – Один из стрельцов на Хлыстова указал.
– Как дело было?
– Как крепость гореть начала, мы из ворот конно выехали по уговору с воеводой. Сделали залп из пищалей по бунтовщикам. На нас конные кинулись, много. В темноте и не сосчитать. Сотник приказ отдал – уходить на рысях.
– А ратники из Кунгура и ополченцы Хлыновские где были?
– Бились.
– За службу спасибо, идите.
Стрельцы в поклоне согнулись, попятились и вышли.
– Верил я тебе, Хлыстов. А ты напраслину возвел.
Царь прошелся перед креслом, деревянным, резным. Трон в другом месте стоял, при гербе.
– Что же мне с тобой делать, Хлыстов? – размышлял царь вслух.
Или надеялся, что Терехов подскажет? Алексей молчал. Он еще беглый ссыльный, в суде свидетельствовать права не имеет, да и не простой суд сейчас, государев. Выше его в России нет ничего. Разве только Божий.
– Звания и чина лишаю тебя, Хлыстов, за лжесвидетельство против боевого собрата. А за трусость и предательство в бою пойдешь на каторгу на три года! – вынес царь вердикт.
– Пощади! – вскричал Хлыстов.
Выжить на каторге три года – малореально. Условия содержания тяжелые, пища скудная, а камень на каменоломне рубить – хуже раба на галере.
– Милость являю, семью твою в ссылку не направлю и пансион дам. А сейчас пошел прочь!
Рынды под руки Хлыстова подхватили, вытолкали! Бывший уже сотник кричал, прося милости, но царь не слушал. К Алексею повернулся. Прощения за ошибки или несправедливости монархи никогда не просили у подданных, это ниже достоинства помазанников божьих. Но и вину загладить надо. Поторопился государь, выслушав только одну сторону, решение в гневе принимал, а сильные чувства – гнев, ненависть, они плохие советчики.
Государь молвил:
– Опалу с тебя снимаю, ноне не ссыльный ты. Но и за троном стоять советником быть не дозволяю. Сотником вместо Хлыстова пойдешь. А за время неправедной ссылки жалованье получишь. А это от меня.
Федор Алексеевич с пальца своего перстень снял, протянул Терехову. Взял драгоценную вещицу Алексей, на свой палец надел. Немного туговат перстень, да златокузнецы подправят.
– Иди служи так же верно и честно, как до того делал. Зря я навету поверил, ведь допрежь верил тебе.
– Не подведу, государь.
– Ступай, дел много у меня.
Алексей поклонился и вышел. Старший рында, бывший в комнате, разговор слышал, злорадствовал. С рындами Алексей дружен не был, они считали – возвысился не по заслугам. А ныне упал. Из советника, за троном стоящего, в сотники вернулся. Да в России сотников этих сотни, невелика должность. Как Алексей полагал, известия тут же по дворцу разлетятся, по челяди. Получилось даже быстрее. Алексей вышел на площадь, а стрельцы уже тянутся перед начальством, глазами едят.
– Дозволь поздравить, Алексей! – сказал один.
– Знаешь уже?
– Головатов в воинскую избу побежал, тебе готовится дела передать от Хлыстова.
– Эка у вас слухи быстро расходятся.
– Так где стоим?
Это верно. Ближе только рынды. Алексей в полк направился. У полковника уже казначей полковой сидит.
– Это сколько же тебя не было?
– Смотря откуда считать. От выступления в поход или ссылки. Жалованья я не получал перед походом и во время него.
– Прикинем.
Казначей считал долго, в итоге мешочек серебра вручил:
– Распишись.
Когда казначей ушел, полковник лицо доброе, даже восторженное сделал.
– Никогда не верил, что ты предашь. Выходит, не ошибся.
– А пару часов назад волком на меня смотрел.
– И на старуху бывает проруха. Кто старое помянет, тому глаз вон.
Глава 7. Агафья
Отношение к Алексею стрельцов после его возвращения было разным. Одни искренне радовались, другие старались обойти стороной. Стрельцы пользовались слухами, никто им внятно не сказал, виноват ли Алексей либо царь простил за предательство, явил милость к провинившемуся. Задевала, конечно, такая неприкрытая неприязнь стрельцов. А еще обратил внимание, что стрельцов его сотни ко дворцам не ставят в караулы, только на стены и башни Кремля. Получается – подальше от государя. Во дворец царь к себе не призывал, как раньше, тем самым некоторое недоверие являл. Спал Алексей в воинской избе, где для сотников комнаты отдельные были. Воинская изба, по-современному казарма, почти всегда пустой была. Стрельцы либо в карауле – у дворцов, на башнях, – либо дома. Почти все люди семейные, ночью предпочитают дома спать.