— Где ты пропадал так долго? Ведь ксендз нас ждать не станет.
— Подождет, когда я расскажу ему, что видел.
— А что ты видел?
— Видел, как жгли на площади священные хоругви.
— Иисусе! Мария! — воскликнула Эльжбета в испуге. — Кто жег?
— Немцы. И твой внук с ними. Вот смотри, что я у него отнял. — Францишек расстегнул на груди ватник и показал жене обломок креста. — Из рук у него вырвал, вот крест и сломался. Ярогнев его сжечь хотел.
Старая женщина стояла, онемев от ужаса.
— Боже милостивый, — сказала она наконец. — Что из него выйдет?
Францишек глянул на нее исподлобья и отвернулся.
— Ничего путного из него не выйдет, — сказал он как бы про себя. — Добра от него не жди. А зла он может много наделать.
Зима сдалась поздно, к концу марта. С запада подули сильные ветры и пригнали низко нависшие темные тучи. Гжесяк говорил, что тучи такие же черные, как немцы, и так же прут вперед без удержу. Молоденькая и хрупкая Болька вся сгибалась под ветром, когда шла с полными ведрами от колодца. Тревожно поглядывала она на запад, словно оттуда и в самом деле надвигалась какая-то опасность. Третий день уже так бушевал ветер. Залетая в трубу, он гасил огонь или гнал дым в комнату. Ксендз Рыба (кто бы сейчас узнал его в этом человеке с длинными светлыми усами, в высоких сапогах и раскрытой на груди рубахе?) сидел у огня и с тревогой поглядывал в окно. Он скрывался у Гжесяка уже несколько месяцев. «Темнее всего под самым фонарем», — говорил он и оставался тут же, в Вильковые. Правда, из сторожки никуда не выходил и только каждую субботу вечером отправлялся лесом в Гилярово — служить мессу.
Сейчас он сидел и смотрел на тучи, мчавшиеся низко над холмом, над лесом. Лохматые, черные, они были грозны, как полчища небесного воинства. Снег стремительно таял. Из плотной и густо-синей массы он на глазах превращался в белесую рыхлую кашу, похожую на груды грязного сахара. Болька остановилась перед домом и повернулась лицом к западу. Теплый вихрь пронизал ее так, что она задрожала. И вздохнула всей грудью, чувствуя, что с этим ветром прилетает весна.
Когда девушка, согнувшись под тяжестью полных ведер, внесла их в избу, ксендз даже не шевельнулся и продолжал смотреть в окно.
— Пан Стась, — так теперь обращались к ксендзу. — Пан Стась, ну и ветер на дворе! Голову может оторвать. Как бы у нас крышу не снесло!
Ксендз спокойно обернулся, с легким нетерпением посмотрел на Больку и снова уставился в окно. По его лицу видно было, что он рад бы унестись вместе с этим ветром и, как он, разгуляться на воле. Очень уж тяжко было ему, молодому, томиться без дела в лесной избушке.
— Это худо, — сказал он через минуту. — Если снег сразу растопит, вода зальет поля.
— Э, здесь с горки все быстро стечет, — отозвалась Болька, переливая воду из ведра в котел. — Только бы уж пришла весна!
Ксендз снова с каким-то беспокойством глянул на девушку, но она ничего не замечала, вся поглощенная стряпней и затеянной ею стиркой. Стояла, наклонясь, у плиты, гибкая, тощая, как заморенная собачонка. Гжесяк был вдов, и у Больки в его хозяйстве работы было по горло. Корова, две свиньи (а бывало их и больше, так как Гжесяк тайно откармливал свиней на продажу), весь дом, все было на руках Больки. Она работала как вол, с утра до вечера, и задумываться ей было некогда.
Ветер стучал зелеными ставнями, гулял по крыше, топоча над головами сидевших в избе, словно целое стадо крыс. Унылая погода.
Вошел старый Дурчок. Поздоровался со всеми и тяжело опустился на лавку.
— А кум где? — спросил он у Больки.
— Где же ему быть? В лесу. Нынче приедут немцы за дровами на самый дальний участок.
— Значит, он не скоро вернется?
— Должно быть, не скоро.
— А что? Он вам нужен? — спросил ксендз.
— Нужен. Самому мне не управиться. Лютыня вскрылась, и у плотины скопился лед. Надо идти его рубить или убирать, не то он мне шлюзы сорвет. А тут, как назло, Тересь в город уехал.
Ксендз торопливо поднялся.
— Я вам помогу, — сказал он.
— Нельзя! Люди вас увидят! — крикнула Болька.
— Не увидят. А хоть бы и увидели, никто не донесет. Здесь злых людей нет.
— Ну, это еще неизвестно, — угрюмо пробормотала Болька, бросив исподлобья взгляд туда, где сидел Францишек.
— Если делать, так делать скорее, — сказал тот, не вставая, однако, с лавки. — Вода сверху идет.
Ксендз накинул на плечи ватник и собрался выходить.
— Что ж, идемте! — сказал он. — Как соседу не помочь?
Было уже около полудня, когда они подошли к Лютыне. Ксендз сразу понял, что положение катастрофическое. Речка, обычно мелководная, напоминала сейчас бушующий горный поток. Лед у мельницы не ломался и не таял, но над ним буйно мчалась взбаламученная желтая вода от истоков реки. Она несла сломанные деревья и хворост, а также большие льдины. Она перекатывалась через дамбу, между высоко поднятыми ледорезами и шлюзами, бурным каскадом падала вниз. На пальцах поднятых водоспусков, как на гребне, застревали предметы, которые несла вода. Льдины образовали вторую, гораздо большую запруду, которая уже напирала на шлюзы. Собственно, тут трудно было что-нибудь сделать — на бетонную плотину взойти было уже невозможно, так как вода шла поверху. А с берега, если и разбить шестами небольшую часть нагроможденного здесь льда, это тоже принесло бы мало пользы. Все-таки Францишек и ксендз принялись за работу.
Им удалось сбить часть льда, скопившегося у конца плотины. Через речку они прошли еще по высокому мостику, но вода уже подбиралась под самые его доски. Захватив ломы, оба все-таки поднялись на дамбу, пользуясь тем, что река по обе стороны плотины неслась теперь быстрее и более мелким руслом. Вода доходила им почти до колен, быстрое течение валило с ног. Но они принялись сбивать лед с дальних щитов.
Вскоре ксендз Рыба заметил, что еще крепкий лед, скрытый под бурными желтоватыми волнами Лютыни, тронулся и напирает на нижние площадки бетонной плотины. Францишек был на другом берегу, а вода шумела так сильно, что переговариваться издали было невозможно. Ксендз соскочил с плотины на берег и хотел понизу перебежать к Францишеку. Огибая мельницу, он увидел на крыльце дома старую Эльжбету. На лице у нее был написан ужас.
— Что случилось? — спросил ксендз, пробегая мимо.
— Мальчики ушли, — крикнула в ответ Эльжбета.
— Куда?
— Не знаю. Ярек увел куда-то Марыся.
Ксендз сбежал вниз. Здесь в овражке стояли на берегу оба мальчика и молча смотрели вверх, на желтый пенящийся водопад, который с шумом низвергался с высокой плотины. У Марыся в глазах был страх, у Ярогнева — только любопытство.
— Эй, вы, марш отсюда! — закричал им ксендз. — Упадете в реку!
— Вот еще! — буркнул Яро.
— Ну, ну, живее бегите! — кричал ксендз, не останавливаясь. Он видел, что вода доходит уже до кладки и через минуту нельзя будет перебраться на другую сторону, и потому спешил к Францишеку, скользя по грязи крутого берега. Здесь снег лежал еще толстым пластом, но под ним текла вода, и оттаявшая земля была очень скользкой. Наконец ксендз пробрался сквозь засыпанные снегом кусты.
— Пан Францишек! — позвал он. — Пан Францишек! Лед снизу напирает на плотину!
Францишек не сразу сообразил, в чем дело. Он вылез из воды на берег.
— Идем туда, надо разбить лед у плотины, под водой, — толковал ему ксендз.
Францишек пошатнулся.
— Так она же бетонная, — возразил он.
— Да, но, видно, бетонные плиты ненадежно уложены: плотина ходуном ходит.
— Что вы; пан Стась, не может этого быть!
Все же он пошел за ксендзом. Через мостик уже бежал ручей.
— Его сейчас снесет, — сказал ксендз. — Не убрать ли нам доски?
— Да, надо убрать.
Мальчики стояли на том же месте и глазели на водопад.
— Ярогнев, сбегай-ка за молотком и топором! — крикнул мельник — Собьем кладку.
Ярогнев помчался наверх, к дому. А Марысь по-прежнему стоял на берегу.
— Отведи малыша домой! — крикнул ксендз вдогонку Ярогневу.
Ярогнев через несколько минут вернулся с топором, молотком и клещами. За ним следом прибежала Эльжбета и увела Марыся. А мельник, ксендз и Ярогнев втроем энергично принялись за работу. Францишек сбил кладку моста с одного конца, потом прошел обратно по качавшимся доскам и с помощью ксендза снял их совсем. Взяв доски, все трое направились вверх по склону.
Тем временем Эльжбета вела домой маленького внука и всю дорогу причитала:
— И что это за ребенок! Куда ты убежал? Куда убежал от своей бабуси?
Марысь ничего не отвечал и только кряхтел. Он сегодня с раннего утра был сам не свой, — должно быть, понимал или чуял, что на мельнице случилась беда, а может, его просто взбудоражила наступившая сразу оттепель и этот теплый ветер. Проснувшись утром, он не хотел завтракать, капризничал, потом все ковылял из угла в угол или останавливался вдруг посреди комнаты и задумывался.
— Ты что? — спрашивала обеспокоенная Эльжбета.
— Ничего, бабуся, ничего, — отвечал Марысь и вдруг вздыхал так глубоко и жалобно, что у старухи сжималось сердце.
— Что с тобой? — спрашивала она снова.
Поэтому-то она так испугалась, когда перед самым полуднем Ярогнев исчез вместе с Марысем, хотя братья часто уходили из дому вместе. Ярогнев, при всей своей черствости, очень любил братишку и всячески опекал его.
— И куда ты все бегаешь? — приговаривала Эльжбета, ведя Марыся вниз, к дому. — Куда убегаешь, негодный мальчишка?
Марысь не отвечал и шел неохотно, упирался.
— Ну, иди же, иди! — торопила его бабка и тянула за руку.
— Баба, баба, я хочу поглядеть, как вода падает! — говорил Марысь, вырываясь.
— Еще чего выдумал! Домой иди, холодно на дворе.
— А я хочу поглядеть!
— Нельзя, нельзя.
Эльжбета привела его наконец домой, усадила на табуретку в облюбованном им уголке, дала кубики и наказала сидеть смирно, не двигаться с места. Она сняла с него пальтишко. На пороге, обернувшись, увидела, как он сидит в белом передничке, играя кубиками в «солдатики», и ушла к мельнице — посмотреть, что делают там мужчины.
Тересь уже вернулся из города и помогал остальным. Пока объяснили все Тересю, сбили кладку мостика, отнесли доски на склад, прошло некоторое время. И когда они подошли к дамбе, то увидели, что она как-то выгнулась. Подводный лед напирал на нее очень сильно. Вероятно, бетонные плиты разошлись и уже внизу пропускали воду, но проверить, так ли это, было немыслимо под падавшей сверху завесой воды. Борясь со страхом, мужчины вошли на плотину и стали работать ломами под водой, пытаясь разбить поверхность льда. А Ярогнев с берега шестом проталкивал дальше застаивавшиеся льдины. Но вода в речке очень быстро прибывала, она вышла уже из берегов, и скоро всем пришлось спасаться под столетние тополя.
Отсюда открывалось великолепное зрелище. Разлившаяся река заполнила весь овражек между узкими лентами рощ и бурно неслась вперед. Встретив на пути мельничную запруду, пенистые волны перекатывались через нее. Разливаясь все шире по сторонам, они достигли и самой мельницы. Плотина медленно, но непрерывно выгибалась дугой, шлюзы сносило один за другим. Францишек закрыл лицо руками. Ксендз, Тересь и Ярогнев стояли бледные и смотрели, как бетонная плотина все гнется и гнется… Вода несла черные сучья, обломки… Труп белого кота на мгновение задержался около единственного уцелевшего еще шлюза, медленно покружился здесь, словно исполняя какой-то обрядовый танец, и затем его унес ровный желтый поток падавшей вниз воды.
Ксендз и Тересь, улучив удобный момент, проскользнули вдоль желоба, чтобы спасти несколько досок, сложенных за колесом. Вода напирала уже и на самое колесо. Удерживаемое щитом шлюза, колесо время от времени громко скрипело и дрожало, как живое существо. Пробравшись между мельницей и колесом, ксендз посмотрел вниз и в том месте, куда еще минуту назад упирался мостик, увидел белую фигурку. Там стоял Марысь и, закинув обе ручки вверх, следил за водопадом. Вся его фигурка выражала страх и восхищение.
Ярогнев, стоявший у тополей, тоже заметил брата.
— Марысь! Марысь! — крикнул он и помчался к нему, огибая мельницу. — Бабушка, бабушка! — звал он на бегу. — Марысь там, внизу!
В эту секунду раздался негромкий треск, и плотина с шелестом, похожим на тяжелый вздох, развалилась пополам, как посаженное в печь тесто. Струя воды страшной темной змеей хлынула вниз. Ксендз Сатурнин увидел, как Марысь обернулся назад, упал. Поднявшись, он стоял все так же неподвижно, словно зачарованный развернувшейся перед его глазами грозной картиной. Быстро заливая котловину, волны добежали до мальчика, водяной вал внезапно вырос подле него, сбил его с ног… Марысь взмахнул ручками, опрокинулся навзничь, мелькнул в желтом водовороте, как только что перед тем мертвый кот, и так же мгновенно исчез среди оглушительного гула и рева воды, наполнявшей уже всю долину Лютыни.
Тело Марыся, запутавшееся в прибрежных кустах, нашли за километр от мельницы, почти у самой Вильковыи. Эльжбета схватила его и, спрятав под свою шаль, принесла домой. Марыся положили на постель деда, и старая бабка долго голосила над ним. Часа через два, придя немного в себя, она с запекшимися губами и красными от слез глазами набросилась на Ярогнева, крича, что во всем виноват он, потому что недоглядел за малышом. А старый Дурчок все время сидел во дворе, уставив неподвижный взгляд на разрушенную плотину и сломанные шлюзы.
— Иди в дом, — кричала на него жена. — Примерзнешь к месту.
Ярогнев безмолвно стоял в углу комнаты, не сводя глаз с посиневшего трупика, в котором трудно было узнать Марыся.
— Садись поешь, — позвала его Эльжбета. — Не стой так.
Но ни старик, ни Яро не двинулись с места. Эльжбета опять с плачем припала к кровати и заголосила над Марысем.
— Все из-за этого проклятого ксендза! — сказал вдруг Ярогнев сквозь зубы.
Как ни была Эльжбета поглощена своим горем, она услышала эти слова.
— Что ты болтаешь? Почему из-за ксендза? — спросила она, обернувшись.
— Из-за него! — упрямо повторил Ярогнев, ничего не объясняя.
Только в сумерки старый мельник вошел наконец в дом.
— Обряди мальчонку, — сказал он жене. — Пойдем его хоронить.
Эльжбета не поняла и посмотрела на него с недоумением.
— Ну, хоронить будем… На кладбище… Как только совсем стемнеет. Куда ты девала сломанный крест? Яро, а где тот ящик, в котором фасоль держали?
Яро не ответил, не шевельнулся.
— Ящик на чердаке, — со вздохом отозвалась вместо него Эльжбета.
Старик принес с чердака фанерный ящик, насыпал в него стружек и опилок и уложил на них приодетого Эльжбетой Марыся. А Ярогнев все время стоял у окна, сжав руки.
— Все из-за этого ксендза, — бессмысленно твердил он.
Когда стемнело, пришли ксендз и Гжесяк, принесли с собой водку. Выпивали часов до десяти. Потом Дурчок закрыл ящик крышкой и приколотил ее гвоздями. А Эльжбета все время не переставала тихо плакать.
— Будет тебе, мать, — сказал ей старик. — Что ты пищишь, как мышь?
Старый Гжесяк вышел первым, прижимая к груди крест, сломанный Ярогневом. За ним шел ксендз с обнаженной головой и напевал тихонько «Deducant te angeli», а позади Дурчок нес на плече ящик с телом Марыся. Последней брела Эльжбета. Ночь выдалась темная, как это бывает в марте, ее непроглядный мрак казался матово-черным. Процессия двигалась по знакомой им всем тропке чуть не ощупью. По временам Гжесяку, знавшему здесь каждый кустик, приходилось сворачивать с дороги, обходя места, где разлившаяся Лютыня затопила тропинку. Но вода спадала очень быстро, лед таял просто на глазах, так как ночь была теплая, — западный ветер принес почти весеннее тепло.
Старый мельник со своей ношей шел, тяжело ступая, находя дорогу в темноте только по голосу ксендза, который тихо тянул псалмы и заупокойные молитвы. Несмотря на тьму, мужчины шли так быстро, что Эльжбета едва поспевала за ними и то и дело оступалась, натыкаясь на деревья. Ослабев от слез, она была не в силах громко окликнуть мужа и только по временам приговаривала:
— Да погоди, старый, куда ты так бежишь с моим Марысем?
Они сделали большой крюк, чтобы обойти деревню. Нигде не видно было и огонька, деревня спала в глубокой темноте, только собаки, должно быть, учуяли проходивших и лаяли вдали.
Гжесяк, очевидно, уже заранее обо всем позаботился: у ворот кладбища их ожидал могильщик.
— Это ты, Юзеф? — спросил Гжесяк, останавливаясь.
— Я, — отозвался могильщик неожиданно мощным басом.
— Могилу вырыл?
— Вырыл, а как же!
Все вошли в ворота, и могильщик взял у Францишека ящик. Спотыкаясь в темноте о могилы, задевая жестяные венки, они прошли в дальний конец кладбища, к самой ограде. Здесь ветер дул сильнее (кладбище было расположено на холме) и, налетая на кресты и украшения на могилах, свистел протяжно, как будто стонал.
По запаху свежей земли Эльжбета поняла, что они стоят над вырытой ямой. Здесь было чуточку светлее, и ей видна была спина стоявшего впереди мужа. Он достал из кармана веревку, и они с могильщиком вдвоем, нагнувшись, спустили ящик с телом Марыся в могилу. Ксендз бросил вниз горсть земли: она со зловещим стуком ударилась о крышку. Яму поспешно засыпали, посовещались, не обложить ли могилу дерном, но в конце концов только заровняли на ней землю лопатой.
Как раз когда кончали заравнивать землю, со стороны ворот вдруг послышались шаги и голоса. Могильщик первый сообразил, в чем дело, быстро швырнул лопату через забор и скомандовал:
— За мной!
Мужчины мигом перемахнули через ограду — она была узорчатая, и взбираться по ней было удобно, как по ступенькам. Эльжбета, стоявшая на коленях у могилы, успела только увидеть, как мелькнули тени, и осталась одна. Шаги и голоса сюда не приближались. Она бесшумно и медленно, не поднимаясь с колен подползла к самой ограде и тут укрылась за широкой плитой ближайшего памятника. Вдруг яркий свет рефлекторов залил кладбище.