«Мы очень внимательно прослушали, например, многочисленные записи таких песен московского артиста В. Высоцкого в авторском исполнении, старались быть беспристрастными. Скажем прямо: те песни, которые он поет с эстрады, у нас сомнения не вызывают, и не о них мы хотим говорить. Есть у этого актера песни другие, которые он исполняет только для „избранных“. В них под видом искусства преподносятся обывательщина, пошлость, безнравственность. Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков, штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью („Ну, ничего, я им создам уют, живо он квартиру обменяет“)…
Во имя чего поет Высоцкий? Он сам отвечает на этот вопрос: «ради справедливости, и только». Но на поверку оказывается, что эта справедливость — клевета на нашу действительность. У него, например, не находится добрых слов о миллионах советских людей, отдавших свои жизни за Родину… Высоцкому приятна такая слава, которая «грустной собакой плетется за ним». И в погоне за этой сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью…
В школах, институтах, в печати, по радио много усилий прилагается для пропаганды культуры речи. Борются за чистоту разговорного языка лингвисты и филологи. А артист Высоцкий уродует родной язык до неузнаваемости. Чего стоит хотя бы это: «из дому убег», «чегой-то говорил», «из гаражу я прибежу» и «если косо ты взглянешь, то востру бритву наточу „чуду-юду победю“ и т. д. и т. п.
Все это совсем не так наивно, как может показаться на первый взгляд: ржавчина не вдруг поражает металл, а исподволь, незаметно. И человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чужие взгляды. Сначала это просто сочувствие преступникам на том основании, что они тоже люди. Сначала — вроде шутя о милиции, которая «заламывает руки», и «с размаху бросает болезного», а потом возникает недовольство законом, правосудием.
«Различие между ядами вещественными и умственными, — писал Лев Толстой, — в том, что большинство ядов вещественных противны на вкус, яды же умственные… к несчастию, часто привлекательны».
Привлекательными кажутся многим поначалу и песни Высоцкого. Но вдумайтесь в текст, и вы поймете, какой внутренний смысл таится за их внешностью.
Мы слышали, что Высоцкий хороший драматический артист, и очень жаль, что его товарищи по искусству вовремя не остановили его, не помогли ему понять, что запел он свои песни с чужого голоса».
Скажем прямо, претензии авторов статьи к Высоцкому имели под собой веские основания. Взять, например, затронутую ими проблему «коверкания» русского языка. В те годы в среде интеллигенции все чаще раздавались опасения, что русская речь все сильнее загрязняется как разного рода жаргонизмами, так и иностранными словами (конечно, в сранении с нынешними временами, когда от литературного русского языка вообще мало что уже осталось, те времена кажутся «цветочками», но начинался этот процесс уже тогда, 40 лет назад). Как писал в середине 60-х писатель Константин Паустовский:
«Истинная любовь к своей стране немыслима без любви к своему языку. Человек, равнодушный к родному языку, — дикарь. Он вредоносен по самой своей сути, потому что его безразличие к языку объясняется полнейшим безразличием к прошлому, настоящему и будущему своего народа…
Бережем ли мы русский язык? Нет, не бережем! Наоборот, язык все больше загрязняется, переламывается и сводится к косноязычию. Нам угрожает опасность замены чистейшего русского языка скудоумным и мертвым языком бюрократическим.
…Он враждебен живому языку, как бюрократ враждебен всякому живому делу.
Огромную и печальную роль в распространении этого языка играют газеты (особенно районные), радиопередачи и передачи по телевидению. Этот язык вторгся в школьные учебники, в научные труды, даже в литературу…»
Возвращаясь к Высоцкому, заметим, что он не был, по Паустовскому, «дикарем»: в средней школе у него по русскому языку была твердая четверка, а Школу-студию МХАТ он и вовсе закончил с отличием. Так что писал он без ошибок и русский язык любил. Однако в песнях своих очень часто его «коверкал». Почему? Делал он это сознательно — просто чтобы стать понятным массовой аудитории. Другое дело, что очень часто эта самая аудитория (особенно молодежь) воспринимала игру Высоцкого не слишком критично и уподоблялась героям его песен — перенимала их манеру речи. Я сам помню из своего детства, как мы, дети рубежа 60-х, любили щеголять цитатами из песен Высоцкого, в основном именно «исковерканными» (они придавали нашим словам особое, юмористическое звучание). Виноват ли был в этом Высоцкий? Несомненно, особенно учитывая ту степень популярности, которая сопутствовала его творчеству. Другое дело, что вина его была все же частичной, так как прямо вытекала из той профессии, которой он служил, — актерской.
Я помню, как мы в том же детстве весело распевали его песню «Лукоморья больше нет…» (1967), считая ее удачной пародией на А. Пушкина. Пародировать гениального поэта мы считали делом архисмелым, поскольку в школе нам все уши прожужжали про то, что он «солнце нашей поэзии». И тут вдруг Высоцкий набирается смелости и в пух и прах разносит «это Лукоморье». Для нас, детей, это было сродни подвигу. Однако многие взрослые не могли простить Высоцкому такого «глумления» над светочем русской поэзии. Как это: «Лукоморья больше нет»?
Другая точка зрения, которую исповедовали поклонники певца, была диаметрально противоположной. По ней выходило, что на самом деле Высоцкий и не думал смеяться над поэтом, а даже наоборот: в этой песне он якобы констатировал, что творческое наследие Пушкина распыляется, бюрократизируется. Что с ним поступают, как с ковром-самолетом из его песни: а там он, как мы помним, был «сдан в музей в запрошлый год — любознательный народ так и прет!». И в конце:
Исходя из этой версии, получается, что мысль Высоцкого поняли далеко не все. Особенно те, кто воспринял эту песню как пародию на Пушкина и его творчество. На самом деле, по версии поклонников певца, он если и издевался, то исключительно над теми «здоровенными жлобами», которые в своем рвении донести слово Пушкина до каждого, в итоге только усугубляли ситуацию — «порубили все дубы на гробы».
Но вернемся к статье в «Советской России». Было в ней еще одно место, где ее авторы уличали Высоцкого в антирусских настроениях, имея в виду его шуточную «Песню-сказку про джинна», которую они назвали «Песней о русском духе». И вот здесь они, судя по всему, были ближе к истине. Этот упрек прямо вытекал из той борьбы, которую вели между собой державники и западники. Первые часто оперировали таким понятием, как «русский дух» (опять пересечение с А. Пушкиным, с его «там русский дух, там Русью пахнет»), пристегивая это понятие к разным ситуациям, где требовалось доказать величие и несгибаемость русской нации. Западники, в свою очередь, наличие этого «духа» не отрицали, но всячески пытались его уничижить, говоря, например, что наличие его не мешает русским одномоментно сохрянять в себе и рабскую покорность (все та же «рабская парадигма русской нации»).
Чтобы читателю стала понятна суть этих разногласий, приведу в качестве примера статью державника Михаила Лобанова, которая появилась в журнале «Молодая гвардия» почти одновременно со статьей в «Советской России» (летом того же 68-го). В ней автор обвинил советскую интеллигенцию (ее либеральное крыло) в духовном вырождении, назвал ее «зараженной мещанством» массой, которая визгливо активна в отрицании и разрушительна. Курс, которым она шла, Лобанов назвал «неприемлемым для русского образа жизни». «Нет более лютого врага для народа, — писал он, — чем искус буржуазного благополучия, ибо „бытие в пределах желудочных радостей“ неминуемо ведет к духовной деградации, к разложению национального духа». В итоге Лобанов призывал власть опираться не на прогнившую, сплошь проамериканскую (еврейскую) омещанившуюся интеллигенцию, а на простого мужика, который способен сохранить и укрепить национальный дух, национальную самобытность.
Следом за этой статьей в том же журнале вышла еще одна — В. Чалмаева — на эту же тему. Там тоже осуждалась «вульгарная сытость» и «материальное благоденствие» интеллигенции и отмечалось, что русский народный дух не вмещается в официальные рамки, отведенные ему властью, как и сама власть «никоим образом не исчерпывает Россию».
Именно в этот спор, который шел уже на протяжении последних двух лет, и вплел свой голос Высоцкий. Над ним уже начал витать «искус буржуазного благополучия», к которому он, после стольких лет прозябания в нищете, получил возможность приобщиться посредством своего романа с Мариной Влади. Если бы верх в этом споре одержали адепты Лобанова и Чалмаева, то планы Высоцкого по завоеванию «материального благоденствия» вполне могли рухнуть, едва начавшись. Видимо, поэтому из-под его пера и родилась «Песня-сказка про джинна» (1967), где он вволю поерничал над национализмом русского розлива.
Отметим, что авторы статьи в «Советской России» прекрасно знали публичное название этой песни (исполняя ее в концертах, Высоцкий каждый раз точно указывал его), однако намеренно привели именно ее второе, подтекстовое название — «Сказка о русском духе». Дабы а) показать Высоцкому, что они прекрасно разобрались в содержащемся в песне подтексте, и б) подсказать свою догадку также и несведущему читателю. Здесь интересно поразмышлять, каким образом авторы статьи сумели расшифровать достаточно ловко закамуфлированный подтекст. То ли путем собственных умозаключений, то ли с подсказки компетентных органов, которые через своих стукачей могли знать, как сам Высоцкий в подлиннике (в узком кругу, а не со сцены) именовал свою песню.
Итак, каким же оказался голос Высоцкого в этом споре? Читаем:
Далее случайный обладатель волшебной посудины начинает требовать у духа (которого он именует бесом!) «до небес дворец», но дух отвечает: «Мы таким делам вовсе не обучены, — кроме мордобитиев — никаких чудес!»
Концовка у песни такая: хозяин бутыли получает от духа по морде, бежит в милицию и заявляет на драчуна. Того — в черный воронок.
Теперь попытаемся расшифровать подтекст песни. Начинается она с того, что в винной бутылке ее герой обнаруживает этакого «раба лампы» (не зря он вспоминает «Старика Хоттабыча»). Здесь ключевую роль играет слово «раб», хотя в тексте оно напрямую не произносится, но ассоциативно возникает (все из-за того же Хоттабыча). Этот «раб-джинн» представляет из себя весьма неприятное на вид чудище, напоминающее «мужука». И здесь намек более чем прозрачен: вспомним, на кого призывал опираться в своей статье М. Лобанов — на простого русского мужика, а не на омещанившуюся интеллигенцию.
Далее «раб-джинн» ведет себя по-хулигански — нападает на героя с кулаками. В подтексте: дескать, приверженцы «русского духа» ничем, кроме мордобития, то есть форменного хулиганства, заниматься более не могут.
Судя по всему, подобные взгляды Высоцкий почерпнул из общения с коллегами либералами, в том числе и в «таганковском кружке», который собирался в его театре. Поэтому многие его песни родились именно как запрос этих «кружковцев». По словам самого певца:
«Любимов очень сильно меня поддерживал, всегда приглашал по вечерам к себе, когда у него бывали близкие друзья — писатели, поэты, художники, — и хотел, чтобы я им пел, пел, пел… Разные люди бывали в Театре на Таганке, и они всерьез отнеслись к моим стихам. Кроме Любимова, их заметили члены худсовета нашего театра. Это потрясающий народ! С одной стороны, поэты: Евтушенко, Вознесенский, Самойлов, Слуцкий, Окуджава, Белла Ахмадулина, Левитанский; писатели: Абрамов, Можаев — в общем, „новомирцы“, которые начинали печататься в „Новом мире“…» (Отметим, что этот журнал был главным антиподом «Молодой гвардии». — Ф. Р.)
Если бы в «Таганку» приходили поборники «русской идеи» (почитатели той же «Молодой гвардии» или «Октября»), уверен, что Высоцкий бы писал совсем иные песни. Такие же талантливые, но с другим подтекстом. Но это были именно «новомирцы» — проводники либерально-западнических идей. Под их одобрительные комментарии и формировалось мировоззрение Высоцкого. Оно было прямым продолжением того мировоззрения, которое закладывалось в нем еще в юности, когда он посещал дома либерал-интеллигентов в основном еврейского происхождения.
Симптоматично, что в том же 1968 году в Лондоне вышла книга «Слово рядового еврея», которая представляла из себя сборник статей и писем на советские темы. Так вот в одном из тамошних писем некоего еврея из СССР читаем следующие строки: «В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик… Сидит там также раб и хулиган… (выделено мной. — Ф. Р.)…» Правда же, весьма похоже на то, что описал в своей песне Высоцкий.
В другом письме русским выносился не менее суровый приговор: «Пусть все эти русские, украинцы… рычат в пьянке вместе со своими женами, жлекают водку и млеют от коммунистических блефов… без нас… Они ползали на карачках и поклонялись деревьям и камням, а мы дали им Бога Авраама, Исаака и Якова».
По поводу «карачек» вспомним песню Высоцкого годичной давности «Гололед»:
Отметим, что статья «О чем поет Высоцкий» была первой критической публикацией о песенном творчестве нашего героя, опубликованной в советской центральной прессе (на периферии подобные статьи, как мы помним, начали выходить чуть раньше). Почему же удар по Высоцкому был нанесен именно в это время (июнь 68-го), а, скажем, не раньше, когда он во всю занимался «блатным» творчеством?
Итак, учитывая, что «Советская Россия» с самого момента своего основания в июле 56-го принадлежала к «державному» лагерю, можно смело предположить, что статья «О чем поет Высоцкий» четко укладывалось в то противостояние, которое велось между державниками и либералами (об этом же говорит и упоминание «Песни о русском духе»). Здесь стоит несколько слов сказать о главном редакторе газеты — известном представителе «русской партии» Василии Московском.
Он еще до войны окончил военно-политическую академию имени В. И. Ленина и много лет работал в армейской прессе, поочередно возглавляя такие издания, как «Красная Армия» (Киевский военный округ), «За Родину!» (Прибалтийский в/о), «Сталинский сокол» (газета ВВС), «Вестник Воздушного Флота» (журнал ВВС), «Красная Звезда» (центральный орган Министерства обороны СССР). В середине 50-х, когда «русская партия» начала активное укрепление своих позиций в Центре путем формирования новых представительных органов, Московский возглавил один из них — Отдел пропаганды и агитации Бюро ЦК по РСФСР. В 1960 году его назначили заместителем председателя Совета Министров РСФСР. Однако два года спустя, в период очередных колебаний Хрущева между державниками и либералами, Московский попал в опалу и был отправлен в ссылку — послом в Северную Корею. Назад он вернулся только после смещения Хрущева — в 1965 году, когда его соратники по «русской партии» вновь получили возможность закрепиться во властных структурах. Именно с этого момента Московский и возглавил одно из главных державных печатных изданий — газету «Советская Россия». Учитывая весь его послужной список, можно смело предположить, что статью о Высоцком Московский визировал лично и нес за нее полную ответственность.
Помимо внутренних событий, на появление статьи о Высоцком, судя по всему, повлияли и события международного масштаба, в частности то, что тогда происходило в Восточной Европе — в таких странах, как Чехословакия и Польша. И вновь в этих событиях одним из главенствующих вопросов был «еврейский».
Как мы помним, в ЧССР вот уже более пяти лет шли либеральные реформы (аналог хрущевской «оттепели»), которые направлялись как местными евреями, так и зарубежными. Например, чуть позже вскроется, что значительные суммы на них выделял банкирский дом Ротшильдов, а также американские банкиры-евреи. Спросите, в чем был их интерес? Да все в том же: отделить ЧССР от СССР и ускорить процесс дезинтеграции Восточного блока. Чтобы этот план осуществить, никаких денег мировому еврейству было не жалко. Тем более что денег у них тогда стало, что называется, немерено. Как признался уже в наши дни публицист Л. Радзиховский: