10 февраля 1949 года
Когда человек прорубает какой-то новый путь в высшие миры* (а я думаю, что заслугой Успенского было именно открытие нового пути, прежде не существовавшего, или, по крайней мере, восстановление одного из старых путей), он, кажется, делает это частично за счет движущей силы тех, кто за ним следует. Если он учит по-настоящему, то эмоции, которые он вызвал, помогают подняться ему самому. Они дают ему силу полета. Те, кто верят в него, становятся частью его работы, а он в свою очередь становится ответственным за них.
Все это обычно очень просто выражается образом лестницы, на которой ни одна ступенька не может оставаться пустой, но все должны подниматься вместе. Именно это великое целое должно двигаться, и оно создает работу человека, который ведет, который уже прорвался. Успенский поднялся. Теперь все, кто были с ним связаны, должны подняться – должно подняться все целое.
Очевидно это целое, эта работа, существует вне времени*. И ясно, что если однажды человек всерьез становится частью такой работы, то это значит – на все время и на всю вечность; все его возможности и вся ответственность лежат внутри этой работы; и даже если он остается один, не встречаясь ни с кем, он, тем не менее, нерасторжимо связан с каждым, кто является частью этой работы, и разделяет с ним более великую судьбу.
Всю свою жизнь Успенский создавал правильные причины, которые эхом отзывались во всем мире, затрагивая на своем пути множество самых разных и непохожих людей. При жизни он не мог пожать все плоды этих причин, но не исключено, что в некоторых случаях это возможно для нас. Все это, по-видимому, и есть наша истинная работа – развивать идеи, которые он оставил в наброске, планы, которые он только предполагал, направления работы, на которые он намекал, контакты, которые он установил, но не успел развить. Возможно, лучший способ для нас подготовиться к будущему – это принять на себя ответственность за такое незаконченное дело, как за свое собственное. Конечно, наши судьбы и способности иные, но если сохраняется ощущение новых возможностей, то я думаю, каждый человек неизбежно натолкнется на те неоконченные вещи, о которых его совесть ему скажет, что они являются его делом. Это то, что я имею в виду, когда говорю об ощущении работы Успенского как целого.
3 апреля 1949 года
Как только начинаешь чувствовать, что работа и достижение Успенского лежат не в нашем времени, которое, кажется, проходит, а в совершенно другом измерении, то становится ясно, что те, кто однажды по-настоящему были связаны с Успенским, таковыми и останутся – а кроме того, будут связаны и друг с другом.
Много удивительных аналогий с работой, существующей вне времени, можно найти в музыке. Композитор пишет симфонию. Дирижер собирает оркестр из многих инструментов и дает концерт. Музыка исполняется в неком месте, в какой-то день и час. Затем партитура может годами и даже веками лежать забытой в ящике стола. Однажды ее находят. Другой дирижер собирает другой оркестр. Музыка снова исполняется, в другом месте и в другое время, которые не имеют никакого отношения к прежним – и, тем не менее, если это та же самая музыка, она вызывает те же эмоции в исполнителях и слушателях. И количество раз и мест, где она может исполняться, бесконечно, но результат всегда один и тот же – или почти тот же. Каким-то образом симфония существует вне времени и пространства, но может возникнуть в них снова, как только нужным музыкантам с нужным дирижером попадет в руки копия партитуры.
Я чувствую, что «партитура» нашей работы тоже существует где-то за пределами времени. Успенский получил ее в руки, собрал вместе исполнителей – многие из них даже не подозревали, что происходит – и после долгих занятий с ними по теории музыки и в самом деле дал концерт. Этот концерт можно отнести к нашему времени. Но поскольку это исполнение симфонии, то она должна существовать независимо от нашего времени, и всегда может быть в большей или меньшей части воспроизведена теми, у кого есть искусство, знание и особенно память о прошлом представлении. Даже отдельные исполнители способны насвистывать какие-то мелодии. Я хочу сказать, что все, что есть в нашей работе чудесного – то есть наиболее значимое в ней – существует вне времени.
31 мая 1949 года
Иногда я чувствую, что вся наша работа – это устанавливать связи. Если мы сможем установить и укрепить внутреннюю связь с последователями Успенского по всему миру и нейтрализовать все ложные понимания, которые мешают внутренней связи, и если эта сеть связей в свою очередь будет связана с Успенским, тогда через такое целое будет протекать огромная сила, проявляющая себя в равной степени в любой своей части в любом месте.
1 ноября 1949 года
Все, что нам дано, кажется совершенно несоизмеримым с нами самими, с нашими усилиями, надеждами и прочим, но соизмеримым с огромной, бесконечной удачей. И я понимаю теперь, почему Успенский часто говорил об «удаче» – ее нельзя не принимать в расчет. Ибо все данное нам совершенно несоизмеримо с тем, что представляем собой мы сами или чем могли бы когда-нибудь стать. Странно, что понимание этого – что человек никогда не заслужит того, к чему стремится – делает очень близким и достижимым то, что до этого казалось невозможно далеким. Это изменяет точку зрения на все.
Все прошлое до сего дня (а также и будущее) показывает, что великий план, который стоит за тем, что мы видим, развивается, и что все мы имеем к нему некоторое отношение – просто тем, что отвечаем на определенное влияние. Поэтому, может быть, все, что нам нужно делать, это всего лишь не препятствовать осуществлению этого плана, не создавать причин, направленных против него, и нейтрализовать ошибочные причины, которые сейчас нам мешают. Иногда кажется, что все, что нам нужно делать, это проглатывать сначала собственную, а затем и негативность других людей. Сколько яда способен проглотить человек? Может быть, все дело в этом.
22 февраля 1950 года
Мне все больше кажется, что некой силой за сценой было сделано огромное усилие, чтобы объединить в понимании (не внешне) всех, кто достиг определенного уровня и может принимать участие (даже не зная об этом) в раскрытии новых возможностей на очень большой шкале. Возможно, это огромное усилие роста пропорционально тем огромным опасностям, перед которыми стоит человечество. Но я чувствую это все сильнее, потому что происходит так много интересного, так много установлено связей и так много открыто возможностей, которые не только намного выше всего, на что мы могли рассчитывать или надеяться, но даже каким-то образом выше любого круга влияния, который можно было ожидать от одного учителя, пусть даже самого великого.
27 марта 1950 года
В свете какой-то большой цели, большого плана, человек должен исчезнуть. Его личное «Я», с которым он живет почти все время, слишком мало для того, чтобы вступать в какие-то отношения с этим. Поэтому оно должно исчезнуть, если человек хочет понять. Чем больше оно исчезает, тем больше он сумеет понять.
Это может быть очень болезненно – какое-то время. Потом это уже совершенно противоположное чувство, и, наоборот, именно вмешательство личного «Я» становится болезненным, а его отсутствие – счастьем.
Есть две стороны нашей работы, и они должны идти параллельно. Первое – это постепенное ослабление и окончательное разрушение этой ложной стороны, личного «себя», которое сейчас управляет нашей жизнью. Другая – это постепенное приобретение чего-то нового, нового постоянного управляющего принципа сознания, которого у нас пока еще нет. Нам нужно утратить нечто имеющееся и создать нечто еще несуществующее. Отказ от своеволия показывает путь к первому, а самовоспоминание – путь ко второму.
9 июля 1950 года
Я думаю, чувство абсолютной неважности своей личной жизни и психологии – это ключ к связи с неким невидимым эзотерическим потоком. Я это чувствую не как смирение или самоуничижение – просто «независимая» личность теряет всякое значение, и поэтому нет смысла ни относиться к ней со смирением, ни гордиться ею. Гордость и смирение – это, кажется, две стороны одного и того же состояния – серьезного принимания себя как отдельного существа.
27 декабря 1950 года
Для меня все становится яснее, когда я стараюсь представить себе нашу работу как одно целое – во всех частях света, во всем ее протяжении во времени. Единство и структура действительно существуют. «Мы члены одного тела, члены друг друга», – как говорили первые христиане. Если мы говорим «функции» вместо «члены», это более созвучно языку нашего времени, а функции очень различны, и они должны становиться более особыми, при этом еще лучше служа целому и понимая его.
20 апреля 1951 года
Для меня именно ощущение великого плана примиряет «видение» всего и «видение» противоречий. Ибо на самом деле все в работе высшей школы* является частью великого плана. Воспринятый как целое, этот план представляет собой единство, видимый в своих деталях, контрастирующих друг с другом, он представляется противоречием. Это всего лишь иное фокусирование взгляда – как когда вы смотрите в окно и фокусируете взгляд на широкой панораме за ним или фокусируетесь на оконном стекле и видите отдельные капли дождя и пылинки.
Для меня внешние противоречия и внешняя борьба – если просто проглатывать их – все больше видятся символами различных частей плана, который, вероятно, слишком обширен, чтобы охватить его взглядом целиком, и виден только в этих противоречивых частях. А единственный практический способ примирить эти два видения, свести их вместе – это внимание.
14 ноября 1951 года
В работе необходимо, чтобы учитывались все точки зрения, чтобы оставлены были нужные следы, чтобы все было пристойно и в хорошем вкусе, чтобы была создана атмосфера любви и содружества. Но за всем этим есть сила в тысячу раз более мощная, которая, будучи освобожденной, способна раздробить на части горы, трансформировать распятия и расколоть наш будничный мир сверху донизу. И в свете этого первое исчезнет как свеча на солнце.
15 ноября 1951 года
Моя цель состоит в том, чтобы все время жить в этой чудесной атмосфере или, по крайней мере, в постоянном знании и памяти о ней.
В такие моменты я все меньше чувствую необходимость личной работы, а все сильнее и настоятельнее ощущаю требование действовать как чистое и понимающее орудие в осуществлении великого плана. Для меня это означает безупречно правильное поведение по отношению к каждому отдельному человеку и каждой ситуации, твердость, когда требуется твердость, мягкость, когда нужна мягкость, и так далее. Это означает правильные действия по отношению к отдельным людям, к группам, ко всем линиям работы. Коллин-Смит просто не участвует в этом. Он не представляет достаточного интереса. Но если то, что осознано как необходимое для плана, исполняется добросовестно, то это составляет всю ту работу, которая необходима самому Коллину-Смиту. Именно это я подразумеваю под все меньшей важностью личной работы. Фокусирование взгляда должно сместиться на что-то другое, а все остальное придет само.
Мне кажется, это какое-то богохульство – в то время, когда открыты или требуются большие вещи, говорить: «Пожалуйста, обратите внимание на меня, Коллина-Смита», и я думаю, такое отношение зиждется на великой иллюзии «Я». Если эта иллюзия умирает, то личная работа улетучивается. Такой вещи не существует.
Это чувство очень сильно окрашивает мое понимание физических требований. Конечно, физические требования будут включать такие вещи как пост, удерживание вытянутых рук, вставание по ночам для проделывания каких-то упражнений и тому подобное, что выполняется для того, чтобы сохранять чувствительность и хорошую форму. Они также включают, мне кажется, такие задания, как пребывание в совершенной неподвижности какое-то время или, наоборот, безостановочное движение. На самом деле, любое действие тела, совершаемое намного дольше своей нормальной длительности, становится физическим требованием. Но помимо всего этого физическое требование означает для меня, что человек должен потребовать от своего физического тела, чтобы оно стало чистым орудием школьного замысла и его сострадания. Чтобы можно было потребовать от него утешать, лечить, стимулировать, шокировать или поддерживать других, как это требуется в работе.
Это означает, что прежнее уклонение от контактов или желание комфорта для прежнего тела Коллина-Смита должно быть преодолено, и необходимо заставить его делать все, что требуется, полностью и свободно. Ибо вспоминая о физических требованиях, как и обо всем остальном, я слышу голос Успенского, говорящий: «Но для чего? Вот в чем весь вопрос». Мне кажется, многое можно сделать с позиции превращения тела в чистое орудие тех действий, которые от него требуются – таких как быть чистым воином, чистым мастеровым, чистым влюбленным в Бога, и соответствующие роли для тел женщин. Мы еще не знаем, как своей волей потребовать от тела быть неистовым, благоговейным, сострадательным, щепетильным или нежным. Но это то, чему мы должны научиться, прежде чем сможем служить школе полностью и безлично.
22 ноября 1951 года
Я очень глубоко чувствую, что все целое работы Успенского приближается к новым пониманиям, подходит к более непосредственному осознанию влияния высших сил. И я ощущаю, что во многом работа последних трех лет состояла в том, чтобы постепенно удалить старые препятствия и противодействия входу чудесного.
Работу Успенского питает божественное влияние, влияние великой школы, влияние внутреннего круга человечества, и лично он сам как представитель всего этого для нас. Но как нам получить такое питание?
Около двух лет назад я стал понимать очень ясно, что самовоспоминание* – которое всегда было ключом всего нашего пути – должно, как любое другое явление, являться произведением трех сил. Наша старая двунаправленная стрелка показывала нам, как разделенное внимание дает сознание двух из этих трех сил одновременно – меня и мира вокруг. Но что есть третья, без которой нет истинного самовоспоминания? Мне кажется, это вспоминание самого себя и другого объекта, существующих одновременно в присутствии некой высшей силы, одновременно купающихся в неком высшем влиянии, если хотите – одновременно купающихся в свете солнца.
Стало ясно, почему было трудно говорить об этой третьей силе, ведь каждому человеку она представляется в ином облике – как учитель, учение, идеал, солнце, Бог, но, в любом случае, это некая сила с высшего уровня, одинаково объемлющая два других фактора.
В начале этого года одна фраза из Евангелия от Иоанна произвела на меня очень сильное впечатление: «О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам».
Одно из самых сильных впечатлений во время смерти Успенского – особенно в один из периодов – это невероятно сильное ощущение руководства всем происходящим некой высшей силы или существа, кого-то, сравнимого с Христом, существа настолько же выше Успенского, насколько Успенский был выше нас. Вся цепь восхождения, о которой писалось в последней главе «Вечной жизни», было не только идеей, но тем, что я ощущал в то время на самом деле. Я думаю, это и есть то, что может нас питать. И я полагаю, что первый шаг к этому новому питанию – осознание Успенского как живой силы, постоянного посредника между нами и высшими силами, через которого можно просить обо всем.
Мне очень интересно, что новые люди начинают говорить и спрашивать больше на языке религии, меньше на психологическом языке. Вместе с тем я вижу, что научное знание – это особая способность нашего времени. Но мне кажется, что научное знание и религиозное понимание находятся только в самом начале слияния, и эти два языка только начинают соединяться. И что когда это произойдет, начнет развиваться истинная форма новой эпохи.
Фанатик – это тот, у кого всегда есть уверенность, но нет полного понимания. Он увидел цель, но не видит того огромного поля, что лежит между ним и ею. По мере расширения взгляда он начнет терять фанатизм.
7 января 1952 года
Это закон, что если поднялся учитель, то могут подняться и ученики. Благодаря специфическим отношениям учителя с учениками в школе они могут разделять его достижения. Мы еще не догадываемся, до какого уровня поднялся Успенский; поэтому, я думаю, мы вряд ли понимаем, какие возможности этот подъем означает для нас. Он означает, что мы должны ожидать большего, просить большего. Ибо, вероятно, то, чего мы просим, теперь достижимо.
6 марта 1952 года
В жизни человек может сказать что угодно, но в работе он не имеет права говорить, пока не сделает хоть какого-то усилия в связи с тем, о чем он говорит. Только если он это знает, жизнь становится работой, и поэтому в итоге нет никакой разницы.
13 марта 1952 года
Эннеаграмма* – это структура, модель космоса. Каждый космос содержит все возможности, включая и возможность возрождения. Человек также является космосом, но ему недостает знания и силы, чтобы осознать в себе возрождение. Земля также является космосом, но процесс ее возрождения, развивающийся на геологической шкале времени, слишком медленен, чтобы дать что-то отдельному человеку с его сроком жизни в восемьдесят лет.
Поэтому работа великой школы заключается в том, чтобы создать искусственный космос, который находится между шкалой человека и Земли, и внутри которого каждый способен участвовать в возрождении на новой шкале. Создание такого космоса – задача для нас почти непредставимая. Но мы знаем наверняка, что он соответствует модели эннеаграммы. Понимая эннеаграмму, даже в элементарной форме, начинаешь понимать структуру христианской драмы.