Он читал только что опубликованную поэму «Двенадцать».
Ну что ж, поначалу публика воспринимала ее строфику – неуклюжую, словно бы ужаснувшуюся тематикой, – весьма снисходительно, а когда речь зашла о Кате толстоморденькой, у которой на шее шрам не зажил от ножа, отмякла и даже начала улыбаться. Ну как тут не порадоваться призыву:
Или:
А еще лучше:
Что и говорить, внимательно слушали чтеца. И даже не кричали: «Скорей давай, чего развел шарманку!» – хотя поэма длинная. Но вот Игорь дошел до последних строк:
Настало молчание. Потом кто-то неуверенно захохотал. А затем встал какой-то матрос, опоясанный, как водится у этой братии, пулеметной лентой, и, лениво, буднично проговорив:
– Какой тебе, к непотребной матери, Христос?! Контру в наших революционных рядах разводить не дам! – разрядил в грудь Игоря Вознесенского свой маузер.
Он и Клару, наверное, пристрелил бы, да опомнились братки, заступились за «арфистку». Они же помогли обезумевшей, рыдающей Кларе увезти мертвого Вознесенского в морг.
Клара не смогла описать того матроса, того убийцу: страх стер у нее память. Вроде рыжий он был, огромного роста. А Саша вдруг вспомнила, как они стояли с Игорем на площадке госпитальной лестницы и он говорил – тихо, бессвязно, словно в бреду: «Я, понимаете ли, трус. Однажды видел сон о том, как меня в упор расстреливает какой-то рыжий и ражий мужик… стреляет раз, и два, и три, стреляет из маузера, пули вырывают из меня кровавые лохмотья, а я все живу да живу, распадаюсь на части, но никак не могу умереть… Страшный сон, согласитесь?»
Сон оказался не только страшным, но и пророческим…
Игоря Вознесенского похоронили тихо. На погребении было несколько актеров да жена его, приехавшая из деревни. Но с тех пор смотрела за его могилой только Александра. Кларе было совсем уж не до того, особенно с тех пор, как она стала гражданкой Кравченко. Ну а жена Игоря в городе больше не появлялась. О ее судьбе, о судьбе сына и дочери Игоря никто не знал. Возможно, они стали жертвой расправы над всеми «бывшими», над всеми помещиками – страшной, кровавой расправы, прокатившейся по губернии. Тогда и Маргарита Владимировна Аксакова, свекровь Саши, мать Дмитрия, погибла. Наверное, и Елена Вознесенская – тоже.
То, что Игорь умер, ничего для Саши не изменило. Как любила его неизбывно, так и продолжала любить. Прежде был он для нее недоступен – оставался таким и теперь. Но эта любовь затмевала в ее сердце все другие чувства: к живым она была просто привязана – к отцу, брату, дочери, а его, мертвого, – истинно, вечно, самозабвенно любила. И хоть, идя на кладбище, она вроде бы шла навестить тетю Олю, Даню, Тамару, стариков Русановых, отцовых родителей, – на самом деле приходила она к Игорю и ради Игоря.
Именно ради него бросилась Александра нынче утром на Петропавловское кладбище, назначенное к сносу, – ради спасения его скромного, покосившегося за двадцать-то почти лет деревянного креста, на котором написано – «Вечно любимому». Надпись сделала жена Игоря, но вышло так, что любить его – вечно любить! – предназначено было Александре.
* * *«Правду она говорит или провокация?»
Сердце билось в горле.
Господи, зачем, зачем ему это? Да какой черт принес ее сюда, сумасшедшую девчонку!
У Дмитрия было такое ощущение, будто он шел себе мирно по улице, и вдруг девица в дурно сшитом сером костюме кинулась на него – ни с того ни с сего! – и расцарапала ему лицо, да так, что кровь падает на панель. Боль пронизывала все его существо.
Зачем, зачем она лишила его душевного покоя, чувства обретения утраченного, давно забытого счастья и уверенности в завтрашнем дне?
Дмитрий залпом осушил рюмку, зажал обожженный рот. Надо было запить, да вот и графин с водой. Однако он не понимал, что из графина можно налить воду в стакан, погасить пожар, бушующий в глотке. Все равно разгоревшееся горем сердце не могло пригасить ничто. Ничто!
Самое страшное, что незнакомка сдернула благостное покрывало со всех его затаенных страхов, опасений, подозрений… нет, не подозрений, а уверенности в том, что он совершил страшную, может быть, непоправимую ошибку, придя на рю Дебюсси… И теперь нет спасения ни для него, ни для его семьи. Он, как жалкий страус, прятал голову в песок, а между тем…
– Господи, – жалобно выдохнул он, – помоги…
Внезапно девушка, смотревшая на него неотвязным, прилипчивым, жадным взглядом, скользнула глазами в сторону, ахнула, подхватилась, прижала к груди руки и, бросив:
– Не выдавайте меня, соврите им что-нибудь! – кинулась к лестнице, ведущей в подвал, в приватные помещения бистро, в том числе и туалет.
Дмитрий, ничего не понимая, поглядел ей вслед и увидел, что спуститься она не успела: на первой же ступеньке была перехвачена… Сергеем. А он-то откуда здесь взялся?
Девушка билась в руках Сергея, потом подошли еще двое каких-то с простыми, несколько даже корявыми русскими лицами, странно смотревшимися в обрамлении мягких модных шляп и драповых пальто с подложенными ватой, по моде, плечами. Девушка посмотрела на одного, на другого – и покорно дала себя увести. Однако у самой двери вдруг обернулась, бросила на Дмитрия отчаянный взгляд… Дверь за нею захлопнулась.
На Дмитрия, на Сергея, застывшего около его столика, оборачивались посетители бистро.
– Пойдемте, – сердито сказал Сергей. – Тут невозможно разговаривать. Как бы полицию не вызвали.
В самом деле, такого можно было опасаться: стоявший за стойкой хозяин – с усами и вызывающим коком на лбу – с некоторой нерешительностью переводил взгляд с подозрительных русских на телефонный аппарат, висевший на стене.
Дмитрий напялил куртку, обмотал шею шарфом. Сергей застегнул свое добротное, такое же, как у тех двух мужчин в шляпах, пальто, тоже сунул нос в шарф и неразборчиво проговорил:
– Что-то куртка у вас легковата, я еще давеча хотел сказать. Не боитесь простудиться?
Дмитрий промолчал.
Сергей глянул исподлобья и приоткрыл перед ним дверь.
Дмитрий чуть обернулся и увидел, что хозяин бистро смотрит им вслед с нескрываемым облегчением. Да, для него все неприятности с уходом этих двоих закончились. А для Дмитрия?
Аксаков глубоко вдохнул влажный прохладный воздух и ощутил, как утихает пожар в глотке.
Огляделся. По набережной спешили редкие прохожие. Вдали светилась украшенная электрическими огнями Эйфелева башня. Пахло сыростью от Сены, медленно струящейся в гранитных берегах. Около бистро было пусто. Ни следа странной девицы и тех двоих в мягких шляпах, которые вывели ее. Но неподалеку приткнулся к тротуару приземистый черный «Шевроле». Стекла слепо, таинственно поблескивали в стремительно сгущавшихся сумерках. Такое ощущение, что там кто-то чиркнул спичкой, прикурил.
Наверное, в авто и сидят те двое и темноволосая девушка. А что, если кто-то из них прижигает ей сейчас спичками подбородок и требует сказать, что она наговорила в бистро своему собеседнику?
Дмитрия так и передернуло.
– Ну вот, я же говорил! – буркнул Сергей. – Зябко, да?
Дмитрий снова промолчал.
– Погодите. Давайте закурим, – приостановился Сергей, сойдя с крылечка на тротуар. – Хотите? – В руках его была пачка непременного «Gitanes».
Дмитрий качнул головой. Еще в тридцатом, в период особенно острого безденежья, он бросил курить из экономии и не хотел больше начинать. Сначала запах табака, вкус сигареты даже снились, а потом перестали. Ну и ладно, зато стал лучше различать ароматы. Как остро чувствуется сейчас влажный дух опавшей, умирающей платановой листвы, раздавленной ногами прохожих…
– Ну и что она вам наговорила, эта сучка? – спросил Сергей. Оттого, что он в ту минуту закуривал, голос его звучал неразборчиво.
Дмитрий все молчал. Он ждал подобного вопроса. Ну и какой толк, что ждал? Как ответить? Опять соврать, как соврал недавно про Шадьковича? Но Сергей сразу понял, что он врет. Ему не откажешь в проницательности, этому большевизану! Однако смятенные слова Шадьковича – просто детский лепет по сравнению с тем, что обрушила на него девица в сером. И вообще, Шадькович – одно, а незнакомка – совсем другое. Там, можно сказать, боевой офицер, ну, не офицер, но врач, бывший военный, проведший всю Гражданскую по ту же сторону баррикад, что и Дмитрий. В бою нужно защищать товарища, если его оружие вдруг дало осечку. Дмитрий и защитил, прикрыл Шадьковича. А молодая женщина, которая причинила ему столько боли… Кто она? Откуда взялась? Как ее зовут? Чего ради Дмитрий должен из-за нее подвергать опасности свою жизнь? И не только свою… А то, что опасность сейчас подступила очень близко, Дмитрий чуял всем существом. Понятно, что деятельность свою здесь русские (вернее, советские) ведут наполовину на нелегальном положении. Не стоит удивляться, что они подозрительны и так или иначе избавляются от всех, кого подозревают. Дмитрий, слава богу, давно уже не мальчик в матроске, прекрасно понимает, какой Рубикон перешел, когда переступил порог дома на рю Дебюсси. И любой его неосторожный шаг чреват бедой не только для него, но и для близких.
– Ну и что она вам наговорила, эта сучка? – спросил Сергей. Оттого, что он в ту минуту закуривал, голос его звучал неразборчиво.
Дмитрий все молчал. Он ждал подобного вопроса. Ну и какой толк, что ждал? Как ответить? Опять соврать, как соврал недавно про Шадьковича? Но Сергей сразу понял, что он врет. Ему не откажешь в проницательности, этому большевизану! Однако смятенные слова Шадьковича – просто детский лепет по сравнению с тем, что обрушила на него девица в сером. И вообще, Шадькович – одно, а незнакомка – совсем другое. Там, можно сказать, боевой офицер, ну, не офицер, но врач, бывший военный, проведший всю Гражданскую по ту же сторону баррикад, что и Дмитрий. В бою нужно защищать товарища, если его оружие вдруг дало осечку. Дмитрий и защитил, прикрыл Шадьковича. А молодая женщина, которая причинила ему столько боли… Кто она? Откуда взялась? Как ее зовут? Чего ради Дмитрий должен из-за нее подвергать опасности свою жизнь? И не только свою… А то, что опасность сейчас подступила очень близко, Дмитрий чуял всем существом. Понятно, что деятельность свою здесь русские (вернее, советские) ведут наполовину на нелегальном положении. Не стоит удивляться, что они подозрительны и так или иначе избавляются от всех, кого подозревают. Дмитрий, слава богу, давно уже не мальчик в матроске, прекрасно понимает, какой Рубикон перешел, когда переступил порог дома на рю Дебюсси. И любой его неосторожный шаг чреват бедой не только для него, но и для близких.
Почему он должен строить из себя благородного рыцаря Байярда? Может быть, девица – вульгарная провокаторша, подосланная тем же Сергеем. А если даже и нет, если ее слова шли от сердца, кто даст гарантию, что сейчас там, в машине, уличенная и припертая к стене, может быть, избиваемая и пытаемая (что ж, à la guerre comme à la guerre, если хочешь, чтобы с тобой обращались, как с женщиной, не лезь в мужские игры!), она не льет крокодиловы слезы, не кается в том, что было и чего не было, не выворачивает наизнанку всю ситуацию и не чернит Дмитрия такой черной краской, от которой он уже никогда не отмоется. Да и Бог бы с ним самим – черная, смертельная тень падет на его семью.
Да ради Тани и Риты он…
Дмитрий вскинул голову. Сергей уже прикурил, затянулся и сейчас держал сигаретку на отлете, рассеянно водя глазами по сторонам, будто ответ Дмитрия и не имел для него никакого значения и ему все и так заранее было известно.
А если в самом деле так?
Дмитрий угрюмо сказал:
– Она села ко мне за столик и сказала, что шла за мной от самой рю Дебюсси, от того дома, где ваше «Общество». Ну да, я мельком видел ее там, но не заметил, как она за мной следила. Она сказала, что вы все – страшные люди, убийцы, что я должен немедленно бежать, если не хочу погибнуть сам и погубить свою семью.
Сергей перевел на него взгляд:
– Все?
– Мало, по-вашему? – буркнул Дмитрий, удивляясь его спокойному голосу.
Но тут же выяснилось, что спокойствие было обманчивым.
Сергей швырнул на тротуар недокуренную сигарету и раздавил ее ногой с такой яростью, словно она была его злейшим врагом, повинным в самых страшных бедах.
– Мерзавка… Все это провокация, Дмитрий Дмитриевич. Провокация, вызванная мелкой личной местью. Девушка – ее зовут Рената – дочь одной эмигрантки, совершенно никчемной особы. Впрочем, мамаша здесь вполне прижилась, нашла себе какого-то состоятельного покровителя. Дочь решила вернуться в Россию, хотя о нашей стране ничего толком не знает, почти не помнит ее. Что ж, мы только приветствуем искреннее желание молодого поколения обрести истинную родину! Рената казалась очень воодушевленной, стремилась быть максимально полезной. Мы взяли ее на работу секретарем в наше «Общество возвращения». Какое-то время она честно трудилась, но потом… потом началось такое… – Он махнул рукой.
– Что, отказалась на вас работать? – проворчал Дмитрий. – Или предала кого-то?
– Да нет! – досадливо махнул рукой Сергей. – Честное слово, иногда я даже думал, что лучше бы она что-то в таком роде сразу и сделала, тогда было бы совершенно ясно: враг. А с врагами мы не церемонимся. Эта же идиотка… Вы даже вообразить не можете, что она натворила! Ну вот попробуйте догадаться…
– Да что за детство? – дернул плечом Дмитрий. – В загадки играть не собираюсь, вовек недогадлив был. Хотите – говорите сами, не хотите – нет.
– Стыдно сказать, – громко, протяжно вздохнул Сергей. – В общем, девчонка влюбилась!
Дмитрий только моргнул растерянно:
– В кого?
– В вашего покорного слугу! – воскликнул Сергей и сделал такой жест, словно снимал шляпу, чтобы раскланяться, но поскольку шляпы на нем не было, жест оказался нелепым и шутовским. – В меня, да-с! Я по возрасту ей в отцы гожусь, у меня дочь ее лет. Она с моей дочерью, между прочим, дружила, та ее домой приглашала, с матерью, ну, моей супругой, познакомила. У меня ведь семья тоже здесь, в Париже, помогает мне в работе, – заметил он как бы в скобках. – Причем я своей жене всю жизнь хранил нерушимую верность, измены чуждался и презирал всякие там пошлые романчики на стороне. А тут такое… Причем я сначала ничего не понял, но Рената начала мне делать авансы, и даже такой простак, как я, догадался. Один случай был просто вопиющим! У меня на квартире, куда она явилась в отсутствие моей семьи… – Сергей брезгливо передернулся. – Я ее просто-напросто выгнал вон. Зря, конечно. В том смысле, что надо было сделать девчонке отеческое внушение, но я не сдержал возмущения. Грубо с ней обошелся, что да, то да. И она затаила обиду. Однако назавтра на службе была как шелковая, извинилась передо мной, сказала, что не смогла совладать с чувствами, что ничего подобного больше не повторится. Вот я и пожалел девчонку, не стал портить ей жизнь. Но прежних дружеских отношений между нами уже не было и быть не могло. Вскоре она заявила, что намерена выйти замуж за одного молодого человека, который тоже желает вернуться в Россию. Привела его в нашу организацию. Приятный, с виду очень порядочный человек. Вот именно, с виду…
Сергей снова закурил, и Дмитрий со странным чувством ожесточения смотрел на огонек, вспыхнувший между его сложенных ковшиком ладоней. Курить захотелось – просто до изнеможения, до сосущей тошноты в желудке. Еще мгновение – и он бы попросил у собеседника сигарету, но тот отбросил и спичку, и нераскуренный «Житан». Казалось, он так возмущен, что почти не соображает, что делает.
– Не буду вдаваться в подробности, но у нас началась утечка очень важной информации, а вслед за тем неприятности с парижскими властями. Нас шпыняли, как шпионскую организацию! Мы заподозрили мужа Ренаты, проверили – так и вышло. Предавал, продавал, пользуясь теми обрывками сведений, которые выуживал у болтливой Ренаты. То есть она сознательно нам не вредила, виновен был муж. Мы вызвали его на конспиративную встречу, однако по пути произошел несчастный случай – он угодил под автомобиль и погиб.
– Ого… – пробормотал Дмитрий, вскинув на Сергея пристальный взгляд. – Ого!
– Никакого «ого», – так же пристально посмотрел на него Сергей. – Я понимаю, что вы подумали. Я вас насквозь вижу, все ваши мысли! – раздраженно погрозил он пальцем, словно учитель – нерадивому ученику. – А зря, зря! Не следует подозревать нас в том, в чем мы не замешаны. И впрямь произошел несчастный случай, чистой воды. Рената все видела, у нее хватило совести подтвердить в полиции, как все произошло: ее муж был очень озабочен и неосторожен… Но потом она, такое ощущение, немного повредилась в рассудке. Стала обвинять меня в смерти своего мужа: якобы я толкнул его под машину из ревности. А меня на том злосчастном перекрестке даже и близко не было! – возмущенно воскликнул Сергей. – Я находился в то время в своем кабинете и не видел ничего! Но для нее никаких разумных доводов не существовало. Она от горя сошла с ума. Конечно, пришлось ее уволить, отдалиться от нее, елико возможно. Я побеседовал с ее матерью, объяснил, что Рената может погубить себя, что за ней нужно присматривать. Но мамаша такая клуша! – отчаянно простонал он. – Ладно, господь с ней. Рената убегала из дома и беспрестанно толклась на рю Дебюсси. Стоило ей увидеть человека, который входил в нашу дверь, а потом выходил из нее, как она натурально набрасывалась на него со всякими глупостями. Сначала была просто какая-то досужая болтовня, но постепенно она перешла всякие границы. Такие случаи, как с вами, повторялись не один раз. А я-то удивлялся, откуда в людях возникала настороженность, недоверчивость, предвзятость… Те, с кем был установлен полный, доверительный контакт, вдруг отказывались от встреч, срывали порученные им дела, вели себя как самые настоящие враги. Наконец мы стали подозревать Ренату, начали следить за ней. Однако сейчас вышли на нее совершенно случайно: когда она шла за вами от метро, ее заметил один из моих сотрудников, провожавших меня домой. Я ведь тут, неподалеку, живу, – махнул Сергей рукой куда-то в сторону, Дмитрий так и не понял, в направлении какой из множества узких улиц. – Когда увидел ее с вами, знаете, просто голову потерял от такой наглости. Стоило мне представить, как она может навредить: вы же человек, еще не вполне убежденный, сомневающийся… Я же чувствую, я людей хорошо знаю. На самом деле, я даже не уверен, что вы меня сейчас внимательно слушали, что поверили мне. Может быть, для вас все мои слова – пустой звук, вы этой чертовке поверили…