— Твои губы дрожатъ, — замѣтилъ ему призракъ. — А что это у тебя блеститъ на щекѣ?
— Ничего, — прошепталъ растроганнымъ голосомъ Скруджъ, — увѣряю тебя, что страхъ тутъ не причемъ. Веди меня, пожалуйста, куда хочешь!
— Узнаешь ли ты эту дорогу? — спросилъ духъ.
— Узнаю-ли? — съ горячностью воскликнулъ Скруджъ. — Да я бы слѣпымъ узналъ ее!
— Тѣмъ болѣе странно, что ты могъ ни разу не вспомнить о ней впродолженіи столькихъ, долгихъ лѣтъ, — промолвилъ духъ. Идемъ дальше!
Путники продолжали свое странствованіе и Скруджъ узнавалъ по дорогѣ каждый холмикъ, каждый столбъ, каждое дерево.
Наконецъ вдали показалось небольшое предмѣстье со своими мостомъ, церковью и текущей серебряной лентою рѣкою.
Въ это время они увидѣли нѣсколько малорослыхъ, съ длинными гривами, деревенскихъ лошаденокъ, на спинахъ которыхъ сидѣли ребятишки, перекликавшіеся съ другими дѣтьми, ѣхавшими въ сельскихъ телѣжкахъ. Всѣ дѣти, чрезвычайно веселыя и оживленныя, наполняли воздухъ тысячью разнообразныхъ звуковъ. Все окружающее обширное пространство было переполнено этой ликующей музыкой, и, казалось, самый воздухъ отвѣчалъ ей радостнымъ смѣхомъ.
— Это все тѣни былого; онѣ даже не сознаютъ нашего присутствія, — сказалъ духъ.
Веселые маленькіе путешественники все приближались и по мѣрѣ ихъ приближенія Скруджъ узнавалъ то одного, то другого, называя ихъ по имени. Все это были его сверстники, веселые товарищи юныхъ лѣтъ…
Почему его радость видѣть ихъ была больше, чѣмъ это возможно выразить? Почему взглядъ его, обыкновенно безжизненный и тусклый, теперь загорѣлся? Почему сердце такъ радостно трепетало въ груди? Почему душа его переполнилась счастьемъ, когда онъ услыхалъ, какъ дѣти, разъѣзжаясь по домамъ, чтобы встрѣтить Рождество, поздравляли одинъ другого?
Что такое въ сущности было веселое Рождество для Скруджа? Къ чорту веселыя святки! Что они радостное когда-нибудь принесли ему?
— Школа еще не совсѣмъ опустѣла, — сказалъ духъ. Въ ней остался маленькій мальчикъ, позабытый всѣми родными и близкими.
Скруджъ отвѣчалъ, что знаетъ объ этомъ, и горько зарыдалъ.
Свернувъ съ большой дороги, они пошли по тропинкѣ, хорошо извѣстной Скруджу и вскорѣ подошли къ огромному, темнокрасному кирпичному зданію, надъ которымъ возвышался небольшой куполъ съ колоколомъ. Это когда то роскошное строеніе своимъ видомъ указывало на превратности судьбы! Прилегавшія къ нему обширныя службы были заброшены; стѣны дома отсырѣли и обросли мхомъ; стекла въ окнахъ были разбиты; двери пришли въ полную негодность. Куры и пѣтухи разгуливали по пустымъ конюшнямъ, полы сараевъ и амбаровъ проросли травой. Внутренность дома также ничѣмъ не напоминала о своемъ прошломъ величіи. Достаточно было войти въ мрачную, грязную прихожую и черезъ открытыя настежь двери бросить взглядъ на цѣлый рядъ комнатъ, чтобы убѣдиться, какъ онѣ одиноки, пусты, холодны! Воздухъ въ нихъ былъ пропитанъ чѣмъ то затхлымъ, нежилымъ. Все здѣсь дышало холодомъ, леденящимъ душу, и заставляло думать, что обитатели этого уголка, часто встаютъ засвѣтло и не очень сытно ѣдятъ.
Черезъ прихожую духъ и Скруджъ подошли къ двери, находящейся въ задней части дома. Она сама распахнулась передъ ними и ихъ взорамъ представилась длинная, мрачная и голая комната, казавшаяся еще болѣе неприглядной отъ разставленныхъ въ ней рядами простыхъ сосновыхъ столовъ и скамеекъ. На одной изъ нихъ сидѣлъ одиноко ребенокъ и при слабомъ мерцаніи свѣчи что-то читалъ. Узнавъ въ этомъ забытомъ, всѣми покинутомъ мальчикѣ самого себя, Скруджъ закрылъ себѣ лицо руками и горько заплакалъ. Самое слабое эхо въ домѣ, малѣйшій шорохъ мыши, возившейся за большимъ шкапомъ, звукъ падающей капля за каплей воды изъ водопровода на заднемъ дворѣ, слабый шумъ засохшихъ вѣтвей печальнаго тополя, лѣнивое качаніе двери амбара на полуоборванной петлѣ, еле слышное потрескиваніе умирающаго въ каминѣ огня, — всѣ эти звуки цѣлительнымъ бальзамомъ ложились на душу Скруджа, заставляя легче и обильнѣе литься его горячія слезы. Духъ, коснувшись его рукою, указалъ ему на ребенка, на этого второго «я» Скруджа, поглощеннаго своею книгою. Вдругъ, за окномъ ясно, какъ я вижу васъ, показался во весь ростъ какой то человѣкъ въ чрезвычайно странномъ одѣяніи, съ топоромъ на поясѣ, который велъ осла, навьюченнаго дровами.
— Вѣдь это Али-Баба! — воскликнулъ восхищенный Скруджъ. — Славный, старый Али-Баба! О, я узнаю его! Въ одно, давно, давно прошедшее Рождество, когда, вонъ этотъ ребенокъ также былъ здѣсь одинъ, всѣми забытый, всѣми покинутый, онъ пришелъ къ нему въ первый разъ, совершенно также одѣтымъ, какъ и сейчасъ. Бѣдный мальчикъ! А, вотъ и Валентинъ, продолжалъ Скруджъ и его братъ, Орсонъ, оба здѣсь! А, какъ звали того спящаго и почти что голаго, котораго положили у воротъ города Дамаска? А вотъ и конюхъ султана, перевернутый вверхъ ногами! Да онъ и теперь еще стоитъ на головѣ! Отлично! Поступите же съ нимъ такъ, какъ онъ этого заслуживаетъ. Ахъ, какъ я радъ всему этому! Кто его просилъ жениться на принцессѣ?!
Какъ велико было бы удивленіе коллегъ Скруджа, еслибы они могли слышать съ какимъ воодушевленіемъ, съ какою горячностью, то смѣясь, то плача, давалъ онъ волю всѣмъ нахлынувшимъ на него воспоминаніямъ и видѣть какою радостью и оживленіемъ горѣли его глаза!
— А вотъ попугаи, — продолжалъ онъ, — съ зеленымъ туловищемъ и желтымъ хвостомъ и съ хохолкомъ на головѣ, напоминающимъ кустикъ латука. — Однажды, когда Скруджъ возвратился домой послѣ катанья на лодкѣ вокругъ острова, онъ его прозвалъ бѣднымъ Робинзономъ Крузе. Вдругъ попугай закричалъ: «Бѣдный Робинзонъ Крузэ, гдѣ ты былъ»? Скруджъ думалъ, что онъ грезитъ; но нѣтъ попугай, желтый попугай, котораго вы всѣ знаете, дѣйствительно былъ передъ нимъ. А вотъ и Пятница, бѣгствомъ спасающій свою жизнь! Ну, скорѣе, не теряй бодрости! Такъ, такъ!
И переходя отъ одного къ другому, съ живостью, совершенно ему не свойственной, Скруджъ вдругъ опять проникался безконечной жалостью къ этому покинутому, одинокому ребенку, своему второму я, и шепча:- «бѣдный, бѣдный мальчикъ», опять горько рыдалъ.
— Мнѣ бы такъ хотѣлось, — тихо проговорилъ Скруджъ, отеревъ глаза, кладя руки въ карманы и оглядываясь, — мнѣ бы такъ хотѣлось… но теперь вѣроятно слишкомъ поздно…
— Что такое? — спросилъ духъ.
— Ничего, — отвѣтилъ Скруджъ, — ничего. Я просто вспомнилъ о ребенкѣ, который вчера вечеромъ пѣлъ рождественскій гимнъ у порога моей двери. Мнѣ такъ жаль, что я ничего не далъ тогда. Вотъ и все.
Призракъ задумчиво улыбнулся, двинулъ рукою, и промолвилъ:
— Взглянемъ на другое Рождество.
При этихъ словахъ Скруджъ увидѣлъ свое второе я выросшимъ, а комнату ставшей еще болѣе мрачной и болѣе грязной. Въ стѣнахъ виднѣлись щели, окна покосились, на полу валялись куски упавшей штукатурки съ потолка, на которомъ обнажилась драница. Но какимъ образомъ всѣ эти превращенія могли произойти такъ неожиданно, внезапно? Скруджъ также мало могъ объяснить себѣ это, какъ и вы. Онъ зналъ лишь, что все это дѣйствительно такъ было, что это онъ самъ находился тамъ, совершенно одинокій, всѣми забытый, въ то время, какъ его товарищи весело проводили рождественскіе праздники среди своихъ родныхъ.
Теперь онъ уже болѣе не читалъ, а съ отчаяніемъ въ душѣ ходилъ вдоль и поперекъ комнаты. Скруджъ взглянулъ на духа, покачалъ головою и съ выраженіемъ безпокойства и ожиданія ежесекундно взглядывалъ на дверь.
Вдругъ она распахнулась и маленькая, крошечка дѣвочка, гораздо моложе, чѣмъ мальчикъ, какъ стрѣла влетѣла въ комнату, кинулась къ нему, обвила его шею руками и цѣлуя его нѣсколько разъ, шептала:
— Милый, милый братъ! Я пріѣхала, чтобы увезти тебя домой, милый, милый братъ, — повторяла она, хлопая въ ладоши, своими маленькими, худенькими ручками и чуть не падая отъ охватившаго ее безумнаго, радостнаго хохота. — Я сейчасъ увезу тебя домой, домой, домой!
— Домой, маленькая Фанни? — повторялъ за ней мальчикъ.
— Да, домой! — сіяла она. — Домой и навсегда! Папа теперь сталъ такой добрый, хорошій, и теперь у насъ стало гораздо лучше, теперь настоящій рай! Онъ разъ вечеромъ такъ ласково говорилъ со мною, что я даже рѣшилась еще разъ спросить его, можно ли тебѣ вернуться домой? Онъ мнѣ отвѣтилъ, что, конечно, можно, и сегодня же послалъ меня за тобою на почтовыхъ лошадяхъ. Ты скоро сдѣлаешься настоящій мужчина! — съ гордостью прибавила она, широко раскрывая свои огромные глаза. — И ты больше ни когда, никогда не вернешься сюда. Но самое главное это то, что мы проведемъ праздники вмѣстѣ и намъ будетъ ужасно, ужасно весело!
— Ты настоящая женщина, маленькая моя сестренка! — вскрикнулъ мальчикъ. Она радостно забила въ ладоши и вновь расхохоталась. Потомъ попробовала погладить, его волосы, но для этого она была слишкомъ мала. Это ее опять ужасно разсмѣшило и она встала на ципочки, чтобы поцѣловать его. Въ своемъ дѣтскомъ увлеченіи, она стала толкать его къ выходу и онъ радостно слѣдовалъ за нею, не испытывая ни малѣйшаго сожалѣнія покинуть эту мрачную комнату.
— Ты настоящая женщина, маленькая моя сестренка! — вскрикнулъ мальчикъ. Она радостно забила въ ладоши и вновь расхохоталась. Потомъ попробовала погладить, его волосы, но для этого она была слишкомъ мала. Это ее опять ужасно разсмѣшило и она встала на ципочки, чтобы поцѣловать его. Въ своемъ дѣтскомъ увлеченіи, она стала толкать его къ выходу и онъ радостно слѣдовалъ за нею, не испытывая ни малѣйшаго сожалѣнія покинуть эту мрачную комнату.
Вдругъ снизу, изъ передней до нихъ донесся ужасный голосъ:- «Давайте сюда вещи мистера Скруджа, да поживѣе!» — И въ то же мгновеніе въ дверяхъ классной показался самъ господинъ учитель, взглянувшій на мальчика со свирѣпою снисходительностью и неожиданно протянувшій ему въ знакъ прощанія руку, что повергло мальчика въ невѣроятное смущеніе. Послѣ этого онъ провелъ брата и сестру въ низкую, холодную и сырую, какъ погребъ комнату, гдѣ развѣшанныя по стѣнамъ географическія картины и разставленные по нишамъ оконъ земные и небесные глобусы, казались совершенно замерзшими. Онъ поставилъ передъ ними графинъ очень легкаго вина и нѣсколько ломтей очень тяжелаго торта. Угощая собственноручно эту молодую парочку подобными прелестями, онъ въ то же время послалъ человѣка, крайне невзрачной наружности предложить «что-нибудь» кучеру, на что тотъ отвѣчалъ, что очень благодаритъ барина, но что если его хозяинъ угоститъ тѣмъ самымъ виномъ, которымъ его когда-то тутъ угощали, то онъ предпочитаетъ отказаться отъ него. Тѣмъ временемъ успѣли привязать чемоданъ Скруджа на крышку кареты. Молодые люди, очень сердечно простились съ учителемъ и, сѣвъ въ экипажъ, съ легкимъ сердцемъ выѣхали изъ аллей парка. Быстро катящіяся колеса вздымали снѣгъ и иней съ придорожныхъ кустовъ.
— Это было всегда нѣжное, слабое созданье, которое малѣйшее дуновенье вѣтра могло погубить, — сказалъ призракъ. Но какое огромное сердце вмѣщало въ себѣ это маленькое существо!
— Да! — вскричалъ Скруджъ. — Ты правъ, и конечно не мнѣ оспаривать это. Сохрани меня Богъ!
— Она умерла, будучи замужемъ и кажется оставила двухъ сиротъ?
— Одного, — отвѣтилъ Скруджъ.
— Правда, — сказалъ духъ, — твоего племянника.
Скруджу видимо стало какъ-то не по себѣ, и онъ коротко отвѣтилъ «да».
Хотя они только что оставили школу, они уже находились въ самой многолюдной части Лондона, гдѣ сновали взадъ и впередъ безтѣлесныя существа, гдѣ двигались тѣни экипажей и телѣгъ, гдѣ все было полно гамомъ и сутолокой городской жизни. По праздничной одеждѣ толпы было очевидно, что здѣсь было Рождество. Наступилъ уже вечеръ и улицы были освѣщены.
Призракъ остановился у дверей одного изъ магазиновъ и спросилъ Скруджа, узнаетъ ли онъ его.
— Узнаю ли его? — воскликнулъ тотъ. — Да развѣ не здѣсь былъ я подмастерьемъ?
Они вошли. При видѣ стараго господина въ парикѣ, сидящаго за такою высокою конторкою, что будь онъ на два пальца выше, то ударился бы головою о потолокъ, Скруджъ сильно волнуясь, воскликнулъ:
— Тьфу ты, пропасть! Да вѣдь это старый Феззнунгъ! Онъ самый и есть, какъ живой!
Въ это время старикъ Феззнунгъ положилъ перо, взглянулъ на стѣнные часы, показывавшіе семь пополудни, потеръ обѣ руки, поправилъ свой обширный жилетъ, расхохотался во все горло, содрогнувшись отъ этого смѣха отъ головы до пятъ, и хлопнувъ въ ладоши, крикнулъ звонкимъ и веселымъ голосомъ:- Кто тамъ? Эбенезеръ! Дикъ!
Другое я Скруджа, теперь ужъ въ видѣ взрослаго молодого человѣка, быстро вошло въ комнату въ сопровожденіи своего товарища, другого подмастерья.
— Это навѣрное Дикъ Вилькинсъ, — прошепталъ Скруджъ духу. — Да, да это онъ! Боже мой! Добрый, милый Дикъ! Какъ онъ любилъ меня!
— Ну, пріятели, — сказалъ Феззнунгъ, на сегодня шабашъ! Вѣдь сегодня рождественскій сочельникъ, Дикъ! Правда вѣдь, Эбенезеръ? Закрывайте-ка магазинъ въ одно мгновеніе ока! — весело кричалъ старикъ, хлопая въ ладоши.
Вы никогда не сумѣете представить себѣ, съ какимъ усердіемъ и быстротою юноши исполнили это приказаніе. Они кинулись на улицу со ставнями въ рукахъ — одна, другая, третья… всѣ поставлены на мѣсто; четвертая, пятая, шестая…. укрѣплены поперечины и винты; седьмая, восьмая, девятая… И ранѣе чѣмъ вы бы успѣли сосчитать до двѣнадцати, они уже вернулись обратно, запыхавшіеся, какъ скаковыя лошади.
— Браво, браво! — кричалъ старый хозяинъ съ невѣроятною живостью слѣзая со стула. — Уберемъ ка теперь комнату и вынесемъ изъ нея все лишнее!
Вынести все лишнее! Да развѣ могло быть что-нибудь, чтобы они не могли или не хотѣли сдѣлать для старика Феззнунга. Въ одно мгновеніе все было кончено. Что только можно было двигать было унесено, какъ бы навсегда спрятано съ глазъ людскихъ. Полъ былъ выметенъ и спрыснутъ; лампы заправлены, уголь подбавленъ въ каминъ; и магазинъ превратился въ такую уютную, теплую, сухую и свѣтлую бальную залу, о какой только можно было мечтать.
Вскорѣ съ нотами подъ мышками явился скрипачъ и устроившись около высокой конторки, загудѣлъ, какъ полсотни разстроенныхъ желудковъ! Затѣмъ появилась въ залѣ мистриссъ Феззнунгъ само олицетвореніе добродушія, за нею три сіяющихъ и очаровательныхъ миссъ Феззнунгъ, въ сопровожденіи шести вздыхателей съ разбитыми сердцами. Потомъ молодые люди, служащіе у хозяина, писцы и приказчики; а тамъ пришла и служанка со своимъ двоюроднымъ братомъ булочникомъ и кухарка съ пріятелемъ своего брата, молочнымъ торговцемъ, и маленькій подмастерье изъ дома напротивъ, котораго подозрѣвали въ томъ, что хозяинъ недостаточно кормитъ его. Онъ прятался за служанку сосѣдней квартиры, которой его хозяйка, что было доказано, надрала уши. Всѣ они входили одинъ за другимъ, нѣкоторые робко, иные смѣло, одни граціозно, другіе неуклюже, но въ концѣ концовъ такъ или иначе, вошли всѣ, желавшіе войти. А ото главное. Пустились танцовать всѣ сразу, паръ двадцать, держась за руки и образуя крутъ. Половина несется впередъ, потомъ возвращается назадъ; теперь очередь однихъ балансировать въ тактъ, другихъ увлекать тѣхъ впередъ; потомъ опять и опять они всѣ кружатся, то группами, то развиваясь длинною лентою. Старыя пары вѣчно путаютъ, а молодыя, очень довольныя этимъ, съ удвоенною быстротою несутся съ одного конца зала на другой. Наконецъ всѣ сбились, всѣ перепутались, не знали что и дѣлать. Пользуясь этимъ блестящимъ результатомъ, достигнутымъ танцующими, старикъ Феззнунгъ, чтобы окончательно прервать танцы захлопалъ въ ладоши и закричалъ веселымъ голосомъ: «Отлично», а скрипачъ погрузилъ свое разгоряченное лицо въ огромную кружку холоднаго портера, спеціально для этого приготовленнаго. Но, когда онъ вновь показался, презрительно отказываясь отдохнуть, и заигралъ еще съ большимъ одушевленіемъ, хотя зала еще была пуста, то казалось, что перваго скрипача обезсиленнымъ вынесли на ставнѣ отъ окна, а это явился новый замѣнить его, рѣшившійся побѣдить или погибнуть.
Опять пошли танцы, потомъ игра въ фанты, потомъ опять танцы, потомъ сладкій пирогъ, лимонадъ, огромныя блюда холоднаго ростбифа, или рожки съ фаршемъ и въ огромномъ количествѣ пиво. Но гвоздемъ вечера, былъ тотъ моментъ, когда музыкантъ (ну и тонкая же, я вамъ скажу бестія; ни вы, ни я не могли бы ему прибавить хитрости) заигралъ «Сэръ Роджеръ Коверли» [3]. При первыхъ же звукахъ этой музыки мистеръ Феззнунгъ поднялся съ мѣста и всталъ вмѣстѣ со своею супругою впереди всѣхъ танцующихъ.
Вотъ гдѣ пошла работа! Я вамъ скажу, это не шутка, вести за собою двадцать три или двадцать четыре пары, да еще такой молодежи, которая ужъ ежели пляшетъ, такъ не ходитъ, а мчится.
Но, еслибы танцующихъ было и вдвое больше, и втрое, и вчетверо, то и тогда ни мистеръ Феззнунгъ, ни его уважаемая половина не ударили бы лицомъ въ грязь. Въ этомъ сомнѣнья нѣтъ! Одно могу сказать, что его супруга была достойной ему парой, въ самомъ широкомъ смыслѣ этого слова. А если это не есть самая высшая похвала, то подыщите мнѣ болѣе подходящее выраженіе в я обѣщаю вамъ воспользоваться имъ. Изъ икръ мистера Феззнунга положительно сыпались искры; при каждомъ его движеніи онѣ сіяли, какъ двѣ звѣзды. Онѣ то появлялись, то пропадали, то становились еще болѣе яркими и не было никакой возможности отгадать во что онѣ обратятся въ слѣдующее мгновеніе. И когда мистеръ и мистриссъ Феззнунгъ исполнили весь танецъ, продѣлали всѣ фигуры:- «впередъ, назадъ, подайте руку вашей дамѣ, балансируйте, кланяйтесь, благодарите», — то въ заключеніе мистеръ Феззнунгъ сдѣлалъ такой смѣшной прыжокъ, что ноги его заболтались въ воздухѣ; по къ счастью ему удалось довольно удачно вновь встать на нихъ…
Когда стѣнные часы пробили одиннадцать, то этой семейной вечеринкѣ насталъ конецъ. Мистеръ и мистриссъ Феззнунгъ встали у дверей залы, дружески пожимая руки, онъ мужчинамъ, а она дамамъ, и по мѣрѣ того, какъ они выходили изъ комнаты, желали счастливаго Рождества. Когда въ залѣ никого болѣе не оставалось, кромѣ двухъ подмастерьевъ, то они и съ ними простились также радушно; потомъ веселые, оживленные голоса замолкли, и молодые люди весело пошли спать и еще долго разговаривали въ постеляхъ.