Новиков говорил уверенно.
В его движениях чувствовалась сила, чуть притупленная скрытым напряжением. Поседевшие короткие волосы отливали серебром под солнечными лучами. И Саша отчего-то с грустью подумала, что теперь он стал улыбаться реже, чем в юности. А ведь улыбка так освещает его лицо и глаза делает такими глубокими и лучистыми…
Расписывая чиновникам, что нового было сделано в санатории за последние годы, он отзывался о директоре Воронцове с исключительным уважением. Прямо-таки превозносил его заслуги. Александра помнила, что обещала матери постараться выяснить скрытые мотивы Новикова. Но пока в речи его ни разу не прозвучало ничего предосудительного – такого, что мать могла бы принять за интриги против отца. С другой стороны, Саша прекрасно отдавала себе отчет, что Лидия Сергеевна со своими параноидальными идеями смогла бы найти негативный подтекст в любой, самой невинной фразе Андрея.
Будучи юристом, Александра неплохо разбиралась в людях и привыкла доверять своей интуиции. Сейчас она подсказывала ей, что все страхи матери абсолютно беспочвенны. Не создавалось ни малейшего ощущения, что Новиков копает под нынешнего директора, стремясь занять его место. Но ведь зачем-то он пригласил этих людей именно сейчас, когда отец без сознания…
К тому же могла ли она, однажды уже так сильно обманувшаяся в этом человеке, быть уверена, что может судить о нем правильно? Возможно, в случае с Андреем ее интуиция просто не работала?
Ответа на этот вопрос Саша не знала.
– Послушайте, Андрей Павлович, – лысый с утиным носом как-то брезгливо скривил губы. – Нам известно, что в девяносто втором году трудами Воронцова санаторий был частично переведен на самоокупаемость. С этого момента на «Владимирское» несколько раз выделялись крупные государственные дотации. Могли бы вы предоставить документы, объясняющие, куда именно и как пошли эти средства?
– Разумеется, все документы в порядке. Мы можем пройти в архив, там сохранены все копии, накладные… – начал объяснять Андрей.
Сашу отчего-то до черных мушек в глазах взбесил этот лысый чиновник. Омерзительная рожа, рубашка с засаленным воротом. Да на что он, собственно говоря, намекает? На то, что Алексей Михайлович воровал выделенные государством деньги? Это ее-то отец?!
Конечно, человеком он был тяжелым, вспыльчивым, властным, но о его кристальной честности и преданности своему детищу – «Владимирскому» – можно было бы легенды слагать!
– Послушайте, уважаемый, – вмешалась она. – Я как юрист готова прямо сейчас проконсультировать вас по всем документам, касающимся государственных дотаций, поступавших в санаторий за последние годы. Если вы сочтете необходимым, я могу подготовить для вас специальный отчет, детально отражающий всю деятельность «Владимирского»…
– А вы, собственно, кто будете? – заморгал, смутившись от такого натиска, лысый.
Саша вынула из сумочки визитку и вручила ее лысому:
– Александра Воронцова, корпорация «Ричардс и Тейлор», Чикаго, партнер.
– Ну, хорошо, хорошо, – отступил лысый. – Собственно говоря, нет никакой спешки. Конечно, документы мы посмотрим…
А Андрей, вдруг оказавшись рядом с Сашей, незаметно протянул руку и благодарно сжал ладонью ее пальцы. От этого мимолетного прикосновения ей стало жарко, и кровь тяжело застучала в висках.
Александра не знала, правильно ли сделала, что вмешалась в разговор. Возможно, она, сама того не понимая, подыграла Андрею в каких-то его тайных планах, или наоборот…
Так или иначе – годами выпестованная выдержка на этот раз изменила ей, но она отчего-то не чувствовала ни малейших сожалений.
Экскурсия продолжалась еще несколько часов.
Гости осмотрели корпуса санатория, лаборатории, отделение спортивной медицины с бассейном и тренажерами, побеседовали с некоторыми пациентами. Затем Андрей угощал их обедом, приготовленным в столовой санатория.
Александра несколько раз порывалась уйти, но каждый раз ловила на себе мягкий взгляд Андрея, просивший ее остаться. И почему-то соглашалась, следовала дальше вместе со всей процессией.
Лишь ближе к вечеру чиновники наконец отбыли, кажется, довольные всем, что увидели. Лысый долго жал Андрею руку, приговаривая:
– Что ж, на мой взгляд, у вас тут все просто образцово работает. Лично я не вижу никаких причин, чтобы… Впрочем, я не могу решать подобные вопросы в одиночку. Но на мое положительное мнение вы можете рассчитывать.
Что бы ни значили эти слова, у Андрея они вызвали наконец ту самую, словно освещавшую лицо изнутри, улыбку.
И Саша с удивлением осознала, как она по ней соскучилась.
– Пойдем, провожу тебя немного, – предложил Андрей, когда гости уехали.
Они медленно побрели по обсаженной высокими елками аллее, ведущей от административного корпуса к воротам.
– Тебе понравилось? – спросил Андрей, искоса поглядывая на Сашу.
– Впечатляет, – кивнула она. – Здесь действительно многое изменилось. А ты был очень убедителен. – Она пристально взглянула на Андрея. – Сразу видно, что ты по-настоящему увлечен своим делом. Знаешь, мне теперь стало понятнее, почему ты когда-то сделал такой выбор. Действительно, когда приходится выбирать между делом твоей жизни и отношениями, решение кажется очевидным…
Андрей нахмурился:
– Я опять тебя не понимаю. Что ты имеешь в виду? Какой выбор я сделал?
– Боже, Андрей, перестань, – через силу усмехнулась Александра. – Я говорю о том, что двадцать лет назад ты выбрал отказаться от… нас, но остаться в санатории. Тогда мне казалось, что ты поступил как беспринципный карьерист, а теперь я понимаю, что…
– Постой! – резко оборвал ее Андрей.
Он схватил ее за запястье, заставляя остановиться, резко развернул к себе, всматриваясь в ее глаза:
– Я никогда – слышишь ты? – никогда не отказывался от нас. Это ты решила остаться в Америке и порвала со мной!
Они стояли посреди главной аллеи, тяжело дыша, напряженно глядя друг другу в глаза.
Мимо то и дело сновали люди – персонал санатория, пациенты из тех, кому разрешалось выходить на улицу, навещающие…
Александра ловила на себе любопытные взгляды – еще бы: всем, конечно, было чертовски интересно, с какой это посторонней бабой выясняет отношения главврач «Владимирского»?! Разведенный, одинокий, положительный, он, наверно, слыл тут первейшим женихом, и внезапное появление Александры внесло сумятицу в стройные ряды заинтересованных в Новикове женщин.
До Саши донеслись сдавленные смешки и перешептывания, но она не обратила на них внимания. Все это сейчас не имело значения, потому что Андрей произнес нечто такое, что переворачивало с ног на голову все ее представление о прошлом.
– Зачем ты врешь? – сдавленным шепотом произнесла она.
Андрей коротко оглянулся по сторонам, тоже заметив нездоровый интерес окружающих к их паре, потом дернул Сашу за руку:
– Пошли! Надо поговорить!
Он тащил ее за собой через идеально подстриженный газон, пригибая голову, пробирался под разросшимися липами, несся на всех парах мимо цветущих кустов шиповника. Саша дважды оступилась – ее строгие черные туфли совершенно не подходили для подобного бега с препятствиями!
Андрей увлек ее за собой в самый отдаленный угол парка, и вскоре она поняла, куда он ее ведет.
Новиков втащил ее за собой в старую, полуразрушенную беседку.
Здесь не было ни души. Лишь нагретый за долгий летний день воздух, казалось, густо струился в пространстве. Да оглушительно стрекотал кузнечик где-то в траве…
– Я никогда не отказывался от нас, слышишь ты или нет? – повторил Андрей, начиная с того же места, где они остановились. – Никогда! Не знаю, что ты себе надумала…
– Ты лжешь! – почти спокойно констатировала она.
За время, потребовавшееся им, чтобы дойти до беседки, ей удалось хоть немного взять себя в руки.
– И я не понимаю, зачем… Ведь прошло уже столько лет, и все это не имеет никакого значения. Нам обоим известно, что мой отец тогда пригрозил тебе выставить тебя из санатория, если ты не откажешься от наших отношений, и ты…
– Чушь! – вдруг яростно выкрикнул Андрей и обрушил тяжелый кулак на шаткие перила. Из-под деревянной окантовки посыпалась на пол какая-то прелая труха. – Кому это известно? Может быть, тебе? Лично я впервые об этом слышу. Я даже не видел твоего отца в тот вечер.
Саша в смятении шагнула назад, оступилась и рухнула на скамейку.
– Как? – сдавленным голосом произнесла она. – Но ты же сказал, что говорил с моими родителями…
– Этого я и не отрицаю, – раздраженно подтвердил Андрей. – Если быть точным, не с родителями, а с матерью. В тот вечер она позвонила мне в общежитие, на вахту, попросила, чтобы я срочно приехал. Я думал, что-то с Алексеем Михайловичем, раз он не звонит сам, и примчался, как только смог. Твоя мать уже ждала меня на платформе, ходила туда-сюда. И я понял, что случилось что-то на самом деле ужасное – в жизни не видел, чтобы Лидия Сергеевна находилась на улице одна в такой поздний час. Она поблагодарила меня за то, что приехал, и рассказала все. Про Америку. Про то, что через неделю у тебя самолет, что ты мечтала об этой поездке многие годы, старалась, работала ради этого. Что ты очень хочешь лететь, но боишься, что я не смогу тебя понять, разочаруюсь, брошу… Я совершенно охренел от всего этого. Я же ничего не знал, для меня эта Америка была как обу-хом по голове. Твоя мать… Она утешала меня, просила не сердиться на тебя: ты, мол, слишком боялась мне сказать. Она сказала тогда: «Андрей, я полагаюсь на тебя. Если ты по-настоящему ее любишь, ты должен ее поддержать, успокоить, сказать, что, когда она уедет, все между вами останется по-прежнему. Ты будешь ждать ее столько, сколько потребуется. Она, конечно, будет протестовать, уверять тебя, что не хочет ехать. Но мы же с тобой знаем, как на самом деле обстоят дела. Она мечтала об этой поездке всю жизнь, и, если сейчас откажется, пожертвует ею ради тебя, она никогда потом не простит ни тебя, ни себя. Андрей, вы ведь только начинаете жизнь, а эта поездка будет всегда стоять между вами. Не допусти этого. Пускай она едет – в конце концов, это всего два года, вы все еще наверстаете!»
Саша слушала его как оглушенная.
Не было сомнений, что Новиков говорил правду.
Так похоже имитировать речь ее матери он бы не смог, Александра буквально узнавала знакомые интонации. Но – господи! – это значило, что мама нарочно все это подстроила.
Зачем?
– И ты поверил, – глухо произнесла она. – Ты ей поверил?
– Как я мог не поверить, Саша? – возразил Андрей. – Все это было так похоже на тебя. Ты же была отличница, медалистка, такая целеустремленная, четко идущая к цели. Вся эта наша история явно не вписывалась в план твоей жизни, тормозила тебя, доставляла неудобства. Конечно, я поверил, что ты не знаешь, как аккуратнее мне объяснить, что очень хочешь свалить от меня в свою Америку. И – черт бы меня побрал, если бы я позволил себе встать у тебя на пути…
– Я ничего не понимаю, – растерянно пробормотала Александра. – В тот день отец пригрозил мне, что, если я не уеду, он пошлет нас с тобой куда подальше, что ты можешь забыть об интернатуре – он тебя и близко не подпустит к санаторию! А мать все твердила, что ты со мной только ради того, чтобы поближе подобраться к отцу. Я поссорилась с ними, убежала из дома, пришла к тебе в общагу, но тебя там не было. А наутро ты пришел и сказал, что говорил с моими родителями и что я должна ехать. И я уверена была, что отец тебе пригрозил и ты согласился на его условия.
– Саша, ты это серьезно? – ошарашенно произнес Андрей. – Мы же встречались больше года, ты хорошо меня знала… Ты в самом деле решила, что я мог так поступить?
– Не знаю, я не знаю, – в отчаянии вскрикнула она. – Все так сложилось, одно к одному. Тогда мне казалось, что все так и есть.
– А мое письмо? – требовательно спросил Андрей. – То, на которое ты ответила, что не собираешься возвращаться?
– Я его не читала… – простонала Саша.
Она сгорбилась на скамейке и закрыла лицо руками.
Голова кружилась, обрывки мыслей и чувств неслись в каком-то бешеном хороводе. Все, что она до сих пор считала истинным и неизменным, вдруг оказалось ложью, заблуждением. Неужели она сама, своими руками все разрушила, поддалась своим страхам и комплексам, уничтожила то единственное, что было тогда ценным в ее жизни?!
Как она могла поверить?
Она ведь знала отца, знала, что тот – человек вспыльчивый, несдержанный, но честный и прямой. Он может пригрозить, разнести в пух и прах, но использовать шантаж для достижения своих целей никогда не станет.
Андрей…
Ведь она верила ему, любила, больше года ходила за ним как привязанная и вдруг в один день позволила себе решить, что все это было притворством с его стороны!
А мать…
Почему, почему она так поступила?
Саша почувствовала, как Андрей подходит ближе, отрывает ее руки от лица и берет их в свои ладони. Они такие теплые, всегда теплые.
Господи, ее, кажется, трясет…
Андрей наклонился к ней, прошептал, тычась горячими губами в висок:
– Шурка моя, ну, что ты? Не надо… Мы просто… Просто, как обычно, не поняли друг друга, испугались чего-то… Струсили… Я так любил тебя, родная.
Он притянул ее ближе и принялся целовать – жарко, страстно, словно спеша отыграться за все эти потерянные годы. Губы его то приникали к ее губам, то прижимались к виску, щеке, то очерчивали линию подбородка. Руки скользили по ее плечам, прижимая, впечатывая ее в твердые мышцы груди, даря ощущение тепла и уверенности.
– Получил то твое письмо – и думал, под поезд сигану от боли. Напился страшно, – сдавленно шептал Андрей. – И все эти годы… Видеть тебя так редко и не сметь прикоснуться… Мне так было плохо без тебя. Я только теперь это понимаю.
Саша чувствовала, как к горлу подступают слезы.
Сердце отяжелело, словно разбухло, и ему стало тесно в груди. Она не могла разобрать, чего больше в этих исступленных поцелуях – боли или наслаждения. Все было слишком ярко, слишком сильно, слишком – больно…
И, не выдержав, она рванулась из рук Андрея, отлетела в сторону, выглядя, должно быть, как сумасшедшая – волосы в разные стороны, губы припухли, грудь вздымается, а глаза отчаянные, наполненные слезами.
Она тысячу лет не плакала!
– Я не могу, Андрей, не могу, – хрипло прошептала она. – Слишком поздно. У нас все равно ничего не выйдет. Я…
И, не договорив, бросилась прочь из беседки, спотыкаясь в разросшейся здесь, давно не стриженной траве.
Она еще дважды подворачивала ноги, пока спешила к дому.
Александра уже трижды прокляла себя за то, что не удосужилась взять в поездку удобной одежды. Почему-то казалось, что делового костюма, в котором она прилетела, и простого строгого платья на смену будет достаточно, не говоря уже о единственной паре туфель. Она рассчитывала пробыть здесь день-два и сразу улететь и уж точно не собиралась разгуливать по окрестностям.
А теперь…
Теперь все так спуталось, смешалось.
Она сама уже не понимала, что происходит. Ей казалось, что она тонет в нахлынувших вдруг эмоциях. Словно ледяная плотина, которую Саша выстраивала у себя внутри много лет, вдруг треснула, развалилась на куски, и чувства хлынули наружу бурным потоком…
Это пугало – Александра буквально захлебывалась в ощущениях, паниковала от того, что не могла больше их контролировать, держать в узде. Именно потому она и убежала от Андрея – поддалась приступу паники и по-детски попыталась спрятаться от того, чего не понимала и боялась.
Запыхавшись, она свернула на улицу поселка, ведущую к дому.
У забора, повернувшись к дороге спиной, стоял Макс и разговаривал по телефону.
«Странно, почему он здесь? – мимолетно подумала Саша. – Что за секретный разговор, который нельзя провести из дома?»
– Олег, ну хорошо, давайте начистоту, – не замечая ее, говорил Макс. – Я действительно не могу найти эти накладные. Подождите… Олег, я понимаю… Ну, разумеется, я все компенсирую. Послушайте, Олег, дайте мне отсрочку… В течение месяца деньги у меня появятся. Дело в том, что мой отец…
Максим воровато оглянулся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли кто, увидел приближавшуюся Сашу и поспешно бросил в трубку:
– Простите, я перезвоню.
Скулы его чуть побледнели, а глаза как будто стали еще темнее.
И Александре показалось, что на дне их плещется страх.
Однако брат быстро справился с собой и осклабился обычной глумливой усмешкой:
– Что еще за полет валькирии? Сашка, тебя что, черти драли?
– Отстань, – отмахнулась она и вошла во двор, на ходу приглаживая волосы.
Мать была на террасе, перебирала срезанные в саду цветы. Ее белые, полные, холеные руки споро сновали среди нежных соцветий и упругих зеленых стеблей. Зажав в пальцах большие садовые ножницы, Лидия Сергеевна ловко отхватывала кончики стеблей, обрывала сухие листья и ставила цветок в вазу. Воздух на террасе как будто струился сладким густым цветочным ароматом.
Саша поднялась по ступеням, и мать, бросив на нее быстрый взгляд, тут же отложила ножницы.
– Ну, что? – требовательно спросила она. – Что там происходит?
Александра остановилась напротив нее, тяжело – дыша.
Протянув руку, подхватила со стола одну из ваз, приготовленных матерью для цветов, и отпила из горлышка холодной сырой воды.
– Мама, – с трудом проговорила она. – Мама, зачем ты это сделала? Зачем заставила Андрея отпустить меня в Америку?
– Что-о? – протянула, округлив глаза, Лидия Сергеевна. – Какого Андрея? Какую Америку? Ты бредишь, моя дорогая? Я не понимаю, о чем ты…
– Ты все прекрасно понимаешь, мама! Не лги! – твердо сказала Саша. – Мне просто интересно… мне надо понять… Ты что же, так ненавидела его? Или меня, мама? Зачем ты сделала это? Неужели из мелочной бабской вредности?
– Я не понимаю, в чем ты меня обвиняешь, – выкрикнула мать. В голосе привычно задрожали слезы. – Это было двадцать лет назад, я совершенно не помню, кто кому и что говорил. И какое это теперь имеет значение? Боже мой, папа лежит при смерти, я еле держусь, а ты пристаешь ко мне с какой-то ерундой. Обвиняешь…
– Ты ведь сделала это нарочно, да? – Александра уже не могла остановиться.
Дрожащее лицо матери, ее наполненные слезами глаза, подрагивающий подбородок – это было так привычно, так обыденно. Она всегда так делала, когда хотела уйти от разговора. Но на этот раз Саша впервые в жизни не отступила.
– Ты внушала мне, что он со мной только ради связей. А ему – что я мечтаю об Америке, но не решаюсь ему сказать. Ты знала, что, если он начнет меня уговаривать ехать, я решу, что он отказался от меня, побоявшись ярости отца. Ты знала!
– Да что я такого сделала? – всплеснула руками мать.
Она случайно задела лежавшие на столе пионы, и цветы, подброшенные ее рукой, взлетели над скатертью и осыпались на столешницу багряно-розовым благоухающим дождем.