Стягивая шорты, Ася успела быстрым взглядом окинуть комнату. Успела заметить коллекцию минералов, гордо выставленную на книжной полке, карту мира на стене, над кроватью, исчерканную какими-то рисунками и заметками, глобус на письменном столе…
Понятно, что тут живет будущий геолог.
Избавившись от остатков одежды, она смущенно отвернулась от Артема, быстро пробежала до кровати и юркнула под одеяло. Артем тоже уже успел обнажиться и теперь нерешительно подступал к кровати.
Ася искоса поглядывала на него. Вот он какой, оказывается, худой и жилистый, выпирающие ключицы и косточки на бедрах, а плечи усыпаны веснушками, словно мелкой золотой крошкой…
Он опустился на кровать, уже потянулся к ней под одеяло и вдруг остановился, тяжело дыша, глядя на нее расширенными зрачками.
– Слушай… – сбивчиво начал он. – Слушай, если ты не уверена…
– О, ради бога! – оборвала Ася. – Ты что, собираешься разразиться речью на тему: ты не обязана этого делать, если не хочешь? Лучше заткнись и забирайся ко мне! – она призывно откинула одеяло.
– Ага, – в который раз за вечер буркнул Артем и скользнул к ней.
Его тело оказалось гладким и горячим.
Под одеялом было мучительно жарко, но они почему-то не сбрасывали его, наоборот, нырнули под него с головой, слепо тычась друг в друга, как новорожденные котята, впервые исследуя друг друга руками, губами, подушечками пальцев, всей кожей. Наверно, они были неловкими и неуклюжими, некрасиво кривили губы, издавали разные нелепые звуки, только Асе это было все равно. Внутри у нее как будто медленно разгорался огонь, проникал в кровь, растекался по жилам, подсвечивая изнутри кожу, осыпаясь искрами с кончиков пальцев. И от него было так горячо, так хотелось выплеснуть его из себя, поджечь парня, сосредоточенно водящего губами по ее животу, и сгореть вместе с ним, превратившись в две обугленные головешки…
И когда – лишь на мгновение – ей стало больно, пламя вырвалось наружу и охватило уже их обоих, спаивая крепко, навсегда!
Ася вскрикнула и вцепилась в плечи Артема изо всех сил, а он все прижимал ее к себе, ознобно дыша в висок.
Потом они лежали, не в силах расцепиться, остывая от разразившегося пожара.
Над головой медленно крутился в полутьме склеенный из пластмассовых деталей самолетик, подвешенный к потолку на леске.
Гроза прошла, в приоткрытое окно пахло водой, свежестью, и слышно было, как хрипло пробует голос какая-то ночная птица…
– Тебя дома не хватятся? – спросил Артем, перебирая пальцами Асины кое-как высохшие и торчавшие теперь во все стороны волосы.
– Да пошли они! – дернула плечом Ася. – Они там все слишком заняты, наследство делят. Никто и не заметит, что меня нет.
– Ты… – он чуть отстранился, поднял голову и пристально посмотрел на нее. – Ты поэтому ко мне пришла? Поссорилась с родней и решила – ну, типа: назло маме отрежу уши?
– Чего? – с недоверчивым смешком протянула Ася.
Но потом, рассмотрев в полутьме, какое напряженное стало у Артема лицо, как дрогнули и сжались в тонкую линию его губы, она, поерзав и отводя глаза, выпалила резко:
– Слушай, давай сразу во всем разберемся и покончим с этим разговором раз и навсегда. Я тебя люблю, понятно? Мне не то чтобы легко об этом говорить, поэтому повторяться я не буду. Просто прими к сведению – и не задавай больше тупых вопросов, хорошо?
– Ладно, – сказал Артем и тихо рассмеялся в темноте. – Ладно. Ты тогда тоже прими к сведению. Я тоже тебя люблю.
7
Руку обожгло что-то горячее.
Это было первое, что почувствовал Алексей Михайлович, пробудившись от какого-то странного забытья.
Собственное тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, в голове гудело. Он почти ничего не ощущал, словно погруженный в вакуум, не понимал, где находится, не помнил, что произошло…
И только это горячее прикосновение было чем-то реальным, удерживающим его на краю, заставляющим цепляться за обрывки вновь ускользающего сознания.
– Дедушка, – произнес словно бы в отдалении, прорываясь сквозь густой вязкий туман, знакомый полудетский голос. – Дедушка, но я же ведь не такая? И ты не такой. Ты прямой и честный, а я похожа на тебя, правда?
Он хотел было отозваться, сказать, что это правда.
Что если чем и гордится в жизни, так это тем, что всегда был честен, никогда ни копейки чужой себе в карман не положил, и работал на совесть, и жену не обманывал, и детей старался воспитать порядочными людьми…
Но голос не слушался, да и веки отказывались подниматься.
Воронцов постарался сосредоточиться, понять, где он находится и кто это говорит рядом и так горячо прижимается к его руке.
Он вспомнил свой кабинет, солнечные лучи, воробьев, дерущихся в кустах сирени…
И телефонный звонок.
Ему позвонили из министерства, сообщили, что новый начальник выдвинул идею закрыть санаторий как неликвидный. Вспомнил, как трудно стало дышать, как запылало и словно налилось тяжестью лицо, а затем резкая боль – и чернота.
Вот оно что. Инсульт.
Это большая удача, что он пришел в сознание и сохранил способность мыслить нормально. Вот только… подвижность может и не вернуться. Что же, он так и будет лежать тут – все слышащим и понимающим бревном, пока окружающие будут думать, что ему мозги отказали?!
Нет, такого не произойдет.
Андрей наверняка определит, что он пришел в сознание, проведет необходимые тесты. Андрей – толковый врач, он все сделает, чтобы поставить его на ноги. Да и сам Алексей Михайлович еще чего-то стоит, не совсем развалина! Он еще поглядит: может, этак постепенно, понемногу и придет в себя окончательно. Ведь валялся же без сознания неизвестно сколько времени. А теперь вот – слышит, понимает, запахи ощущает! – пионы эти чертовы, Лидия рассадила по всему саду, а у него всегда от их сладкого духа голова болела.
Пионы…
Значит, он дома.
Это хорошо. Это поможет.
А кто с ним разговаривает?
«Дедушка… Я не такая…»
Ася. Внучка. Он помнит. Прекрасно!
«Стервятники! Чуть не передрались из-за наследства, а ведь ты еще жив…»
Минуточку! А это что значит? Какое еще наследство? Кто чуть не передрался?
Воронцов испытывал мучительное в своем бессилии желание рвануться вперед, сесть на кровати, тряхнуть девчонку за плечи и выведать всю правду.
О ком она говорит? О его детях? Они, что же, съеха-лись к постели умирающего отца и тут же начали делить имущество?
Да нет, быть того не может!
Потомки у него, конечно, получились не самые удачные. Тут и спорить нечего. Ни один в медицину не пошел! Макс – тот еще недоумок, самому уже под сорок, а этот болван вечно ввязывается в истории – и вытаскивай его потом. Ника – красивая девка вышла, конечно, только вот ума, как у кошки. Но не злая, этого нет. Саша… Ну, Саша еще ничего, спасибо, стала человеком. Волевая, целеустремленная – это в него. На старшую у него времени еще хватало, пытался внести свою лепту в воспитание, это младших уже Лидка к рукам прибрала и испортила своим бабьим воспитанием. Саша – да, человек… Только вот холодная, чужая, родителей не ставит ни во что – самостоятельная. Ладно, и на том спасибо, что свою жизнь устроила.
Нет, не могут его дети, какими бы они ни были, начать при живом отце грызню из-за наследства!
Внучка еще что-то говорила…
Воронцов отмечал, что постепенно сознание возвращается все плотнее. Вот уже и слух стал лучше, голос Аси уже не прорывался сквозь ватную пелену, а звучал громко, четко, прямо над его ухом. Вот уже, кажется, и слабый свет стал пробиваться сквозь плотно сомкнутые веки.
Ничего. Ничего-о-о. Он еще всем покажет!
Девочка выскочила из комнаты через окно – судя по тому, как скрипнула оконная рама и пахнуло в комнату дождливой свежестью. От сквозняка дверь в комнату, скрипнув, приоткрылась, и стали слышнее голоса домочадцев.
– Ася в чем-то права, – донесся до старика голос старшей дочери, Александры. – Не по форме, конечно, я не оправдываю ее несдержанность, но по существу. Нет никакого смысла сейчас решать, что делать с домом. Вполне возможно, что ничего делать и не придется.
– А раньше ты, Сашенька, говорила, что происходит всегда тот вариант, который никто не предусмотрел, – поддела Вероника.
– А это, Никыч, было до того, как Саша узнала, что дом записан на маму, – ядовито отозвался Макс. – Теперь ей, конечно, нужна пауза, чтобы пораскинуть своими юридическими мозгами и решить, как она может вывернуть это в свою пользу. Ты погоди, мамик, наш адвокат дьявола еще на тебя в суд подаст.
– С какой стати? – Воронцов услышал голос законной супруги, звеневший горделивым возмущением. – Этот дом, если вы забыли, построил мой отец. И то, что мы оформили собственность на меня, абсолютно естественно.
– С какой стати? – Воронцов услышал голос законной супруги, звеневший горделивым возмущением. – Этот дом, если вы забыли, построил мой отец. И то, что мы оформили собственность на меня, абсолютно естественно.
– Неужели? – снова вступила Александра. – То есть это не на папины деньги здесь все перестраивалось? И не у папы на иждивении ты все эти годы жила? Ловко как вышло, что ты ему вроде как ничего и не должна.
– Я… – голос Лидии оскорбленно подрагивал. – Я всю свою жизнь положила на вас. И на вашего отца! Я отказалась от своей специальности, от своего призвания, чтобы заботиться о вас! Чтобы быть образцовой женой и матерью. Да где бы сейчас был ваш отец, если бы не я! Если бы я не поддерживала его, не мирилась с его характером, не гасила эти постоянные вспышки ярости. Не выслушивала, не поддерживала… Вы все с ним жили, неужели вы не знаете, каким тяжелым человеком он был? Да, конечно, знаете, вы же все, в конце концов, отсюда сбежали. А я осталась! И теперь ты еще смеешь меня попрекать! Утверждать, что я – какая-то нахлебница, бездельница. Да я на Алексея и на вас троих работала, как каторжная, чтобы воспитать из вас настоящих людей!
– Надо признать, этот твой проект не слишком удался, – устало вздохнула Александра. – Вряд ли настоящие люди стали бы грызть друг другу глотки из-за наследства еще не умершего отца.
– О, Сашенька включила благородство, – тут же вступил Макс. – Слушай, ну, если тебе все это так противно, если ты хочешь быть настоящим человеком – давай, просто подпиши отказ от наследства и избавься от всех контактов с нами, ненастоящими!
– А если ты так жаждешь прибрать к рукам дом, почему бы тебе просто не пойти и не убить отца, не дожидаясь у моря погоды? – жестко оборвала его Саша.
В этот момент вдруг что-то грохнуло, зазвенело, и Лидия ахнула:
– Ника! Твои оборванцы выбили стекло на веранде!
Послышался топот ног, голоса стали удаляться, и вскоре все стихло.
Алексей Михайлович старался дышать глубоко и ровно.
Плескавшийся в груди гнев душил его, хотелось вскочить на ноги, ворваться к не ожидающим его появления членам семьи, грохнуть кулаком по столу:
– Похоронили меня, засранцы? Врете! Я еще жив!
Но тело все еще не слушалось, удалось лишь приподнять веки и чуть пошевелить пальцами правой руки. Обездвиженный, он буквально задыхался от ярости. Неудивительно, что его внучка тут плакала, а потом сбежала от своей гребаной семейки через окно. Это же надо такое! Выродки! И жена Лидия, заботливая супруга, в первую очередь торопится отхватить кусок пожирнее!
Нет, пожалуй, он не станет сейчас себя выдавать. Не нужно этим уродам знать, что он пришел в себя. Пусть еще повыкаблучиваются друг перед другом, думая, что отцу пришел конец. А он послушает, посмотрит на них. Пусть уж все маски слетят разом, чтобы он хоть представлял, с кем имеет дело…
Вечером придет Андрей. Этот, конечно, сразу все поймет, но Воронцов постарается с ним договориться, убедит пока не выдавать его. Все равно лживые слезы и выражения заботы его потомков ничем ему не помогут. Так пусть пока остаются в неведении и продолжают драться из-за дома, который им не доста-нется.
Ну, Лидия! Ну, стерва!
«Этот дом построил мой отец, справедливо, чтобы он принадлежал мне!..»
А сколько он вложил в эту развалюху тогда, сколько вбухал денег и сил, чтобы проложить новые трубы, провести отопление – практически перестроил весь дом. А сколько лет вся эта кодла жила на то, что он зарабатывал. Лидия за всю жизнь копейки не заработала, Сашу учиться в Америку отправил, про Макса и Нику и говорить нечего – эти и до сих пор у него на горбу сидят! И все, понимаешь, право голоса имеют – отец плохой, жестокий, вспыльчивый, тяжелый в общении. Пусть поскорее подохнет, чтоб нам с ним больше не мучиться, и дом нам оставит…
Ладно, ладно. Он еще послушает, до чего они договорятся.
Вот только бы Андрея убедить…
Но вечером Новиков не пришел. Вместо него явилась медсестра из санатория, старательная и безмозглая. Провела все необходимые процедуры и, разумеется, ничего не заметила.
Потом наступила ночь.
Его домочадцы еще о чем-то поговорили в столовой, на этот раз – без ругани: видимо, выложились по полной за обедом, а потом разошлись по своим комнатам.
В доме стало тихо.
Воронцов лежал на кровати, ощущая, как постепенно возвращается жизнь в его ослабевшее тело. Вот он уже мог немного приподнять руку, пошевелить пальцами ног. Значит, скорее всего, подвижность вернется, его не парализовало. Постепенно, понемногу…
Ничего, он еще поработает. Узнать бы только, как там дела в санатории. Закрывают его все-таки или нет?
Ярость, душившая его днем, улеглась. Вместо нее пришло какое-то опустошение, мучительная тоска. Для него, человека прямого, привыкшего действовать быстро и решительно, говорить, что думает, она была особенно невыносима. Наорать, разнести в пух и прах, дать разгон зарвавшимся потомкам – это было легко. А вот так, когда вместо этого приходилось лежать неподвижно, переживая открытие глубоко в себе, было тяжело.
Почему так вышло, почему они стали такими?
Он всегда старался жить честно, по совести. И детей так воспитывал. Учил их, что нужно упорно трудиться, выполнять свой долг, не зариться на чужое, уметь довольствоваться малым. Что черствый кусок хлеба, честно заработанный собственными руками, вкуснее и полезнее, чем кремовый торт, доставшийся ни за что…
Он любил своих детей.
Правда же, любил?
Конечно, у него не всегда хватало времени уделять им внимание, вникать в их повседневные проблемы. Но, по крайней мере, ни одного из них он ни разу не бросил без помощи. Всегда старался воспитывать, хотя бы собственным примером.
Где он ошибся? В какой момент все пошло не так?
Внучка сказала: «Ты прямой и честный, дедушка!»
Прямой и честный…
И он тогда подумал, что это правда. Ни разу в жизни он никого не обманул, ни разу не поступил против совести.
Не сподличал…
Ой ли? Так-таки ни разу?
Воронцов шумно втянул носом воздух. Почему-то казалось очень важным сейчас докопаться до истины. Как будто, если он поймет, где в стройном пути его жизни закралась ошибка, все еще можно будет исправить.
Он всегда хорошо учился в школе, был трудолюбивым и целеустремленным. Никогда не хулиганил – как, например, Максим, из-за которого ему приходилось чуть не каждую неделю таскаться к директору. Доведись отцу Воронцова хоть раз сходить к директору из-за жалоб на сына, он бы так отходил своего Алешку ремнем, что тот неделю бы потом с кровати не встал…
Вот где, может быть, ошибка? Пороть их надо было как сидоровых коз?
А он, старый дурак, пальцем ни разу своих деточек не тронул…
Учился он всегда хорошо. А в восьмом классе им организовали поездку в Москву. Боже ты мой, как ему, мальчишке из провинциального пыльного и скучного города, где до сих пор в переулке, среди приземистых домов, можно было наткнуться на снулую неопрятную свинью, лениво дожевывающую киноафишу у забора, понравился этот город. Он буквально влюбился в него – высокие дома, светлые улицы, парки, бульвары, скверы, высотки, мосты!
И сразу пришло осознание: именно здесь он и должен жить, только здесь, и нигде больше.
Алеша Воронцов не был глупым мечтателем и фантазером. К цели нужно было стремиться, а не тратить время на пустые мечтания. И он стал стремиться – бросил все силы, чтобы за два года подготовиться к поступлению в Московский медицинский институт.
И поступил.
Сдал вступительные экзамены почти на «отлично», получил комнату в общежитии.
Жизнь представлялась ему тогда каким-то чудом…
Неужели это и в самом деле он, Алешка Воронцов, провинциал и лапоть, живет теперь в этом чудном городе, шляется по бульварам, пробивается локтями в суетливой московской толчее?!
Да не может такого быть!
Потом было многое – зубрежка до ломоты в висках, бесконечные лабораторные работы, вечный недосып, круглосуточно подводящий живот голод, заглушить который бутылкой кефира было довольно сложно…
Но все это как-то не замечалось, потому что было главное – молодость, увлеченность своим делом, Москва, друзья. Генка Баженов, Мишка Штерн и, конечно, Галка Каляева.
Галка, Галочка, Галчонок…
Ее имя удивительно шло ей – остренький носик, круглые, всегда будто чуть удивленные глаза, короткая челочка, вечно топорщившаяся надо лбом: она и в самом деле походила на встрепанного птенца. Но только внешне, по силе характера Галка могла дать сто очков вперед любому мужику! На первом их практикуме в морге, когда дочку декана Лидку Гладышеву попросту вынесли без чувств, а многие парни согнулись пополам и понеслись в уборную, Галка зеленела, утирала платком испарину на висках, но держалась твердо, даже голос не дрожал.