На пленке вздох, затем – грустный голос преподавателя:
– Ox, да, помню… Конечно, помню, хотя сколько уж лет прошло. Бедная Леночка…
– Абсолютно естественная реакция, – прокомментировал Дима. – Он не вздрогнул, не отшатнулся, не побелел, не покраснел…
– А фамилия ее была… – продолжил “диктофонный” Дима.
– Коновалова. Леночка Коновалова. Красавица. Умница. Талантливая…
– Вот так. Фамилия установлена, – гордо прокомментировал Полуянов.
– Да, я тоже слышал, – продолжил Дима внутри диктофона, – что человеком она была незаурядным. Но все-таки – что с ней тогда произошло? Неужели правда – из-за того, что завалила экзамен? Или – любовь? Или.., может, депрессия, мозг не выдержал перегрузок?
– Нет, Лена была не из тех, кто впадает в депрессии. Всегда следила за собой, какие-то травы заваривала, зимой все на катке пропадала… Веселая, хохотушка. Но учиться тоже успевала, отличницей была круглой… Она сама из пригорода, из К. На первом курсе дома жила, переехала в общежитие только на втором, когда предметов прибавилось. В электричке, говорила, ей учиться тяжело… Не нравилось ей сначала у нас в общаге, после маминых-то пирогов, а потом – ничего, привыкла.
– А правда, что в тот день она не сдала экзамен ?
– Правда. Тензорное исчисление. Этот профессор… Как его фамилия-то, господи… Романишин!.. Зверь!.. С похмелья, что ли, тогда был… Восемь двоек поставил. Восемь!.. И Леночке в том числе. А она – отличница, ленинский стипендиат. В зачетке не то что тройки – ни одной четверочки не было… Ну, она и психанула…
В диктофоне – вздох, шипенье пленки. Потом – Димин голос:
– Но остальные-то живы…
– Почему живы? Профессор Романишин умер. От инфаркта. Через три года. Очень он этот случай переживал. Из университета ушел…
– Но другие-то студенты тоже двойки получали, но никто из окон не бросался… Так, может, все же любовь?
– Точно не знаю. Болтали про нее разное. И про любовь тоже… Но, по-моему, это чушь собачья. Я ее и с парнем-то ни разу не видел. Ни в университете, ни в Доме культуры, ни на катке… Нет, она совсем не синий чулок была. И в компаниях бывала. И танцевала на дискотеках.. Но, знаете, я ни разу не видел, чтобы она с кем-нибудь там целовалась, или шла в обнимку, или, простите, обжималась на лестнице… Чистая она была, светлая… Впрочем, извините, никогда не любил сплетни собирать. Так какой у вас ко мне вопрос?
– Говорят, у вас курс был замечательный. А были у вас на курсе, что называется, хранители традиций ? Те, кто организовывал, например, встречи выпускников…
– Да, есть такие… Вот Юлечка, например, Снегуркина… Она, кстати, недавно встречу выпускников проводила. Я, к сожалению, на ней не присутствовал – болел.
– Снегуркина, вы говорите? А по батюшке как?
– Юлия Павловна, в учебной части нашей работает. Так какой у вас ко мне все-таки вопрос?
– Я об этом, собственно, и говорю. Чем, на ваш взгляд, современные студенты отличаются от студентов вашего поколения ?
– Ленивые. Циничные. Ничего святого… Дима остановил запись:
– Там дальше еще немного бла-бла-бла – про век нынешний и век минувший… – Щелкнул ногтем по циферблату наручных часов:
– Учись, пока я жив, Надька. На все про все – тринадцать минут. А не два часа, как у некоторых.
– Чего мне учиться? – буркнула Надя. – У меня своя работа есть. – И добавила с ехидцей:
– А где ж твой вопрос про эпидемию?
– Дальше, – не моргнув глазом ответил Дима. – В самом конце. Согласно законам жанра интервью: о самом главном спрашивай, когда прощаешься.
– Зато я про диссертацию Резина тебе могу рассказать. В подробностях, – возразила, улыбаясь, она.
– О'кейчик, Надя, ты умница. Но давай, миленькая, собираться к Снегуркиной. Будем надеяться, что хранительница традиций расскажет нам чего-нибудь интересненькое.
Глава 11
Наде сразу понравилась Юлия Павловна Снегуркина. Улыбчивая, милая, она встретила их с Димой с непоказным радушием.
– Проходите, молодые люди, располагайтесь. Хотите чайку?
– А кофейку не найдется? – спросил нахал Дима.
– Найдется и кофеек. Сейчас чайничек поставим. Выглядела госпожа Снегуркина в соответствии со своими сорока с чем-то годами: “гусиные лапки” у глаз, крашеные белые волосы, шею предусмотрительно прикрывает белый шарфик. Однако была она худенькой, легконогой, изящной, и Надя представила себе, что в молодости, когда женщина училась на мехмате, студенты называли ее, верно, Снегуркой или Снегурочкой. Пожалуй, это прозвище как нельзя лучше отражало ее светлую внешность и добродушный характер.
Чайник вскипел, Снегуркина налила всем кофе, с улыбкой поставила чашки перед Надей с Димой. А тут и солнце вдруг появилось из-под низких питерских туч, проникло сквозь чисто вымытые окна, легло прямоугольным пятном на стену – совсем ласково стало в кабинете.
– С чем пожаловали к нам, москвичи? – проговорила Снегуркина. В ее обращении “москвичи” не прозвучало сарказма, какой обычно вкладывают жители Северной столицы в это слово, – одно только радушие.
– Мы готовим для нашей газеты, “Молодежных вестей”, – начал Дима, – материал под условным названием “Двадцать лет спустя”: как сложились судьбы тех студентов, что закончили вуз двадцать лет назад? Как прожили они эти непростые годы, изменившие страну? Чем занимаются сейчас?
"Вот ведь – врет и не покраснеет, – подумалось Наде. – Все они, журналисты, такие. Ректору Дима лепит одно, главврачу – другое, этой Снегурке – третье… А если Снегуркина с тем же Резиным встретится? Сличит наши, так сказать, показания?.. Впрочем, мы с Полуяновым тогда уже будем далеко… На это Дима и рассчитывает”.
– Ваш ректор говорил мне, – продолжал Полуянов, – что у вас, мехматовцев, выпускников восемьдесят первого года, курс был необыкновенный. Это правда?
– Ректору, конечно, видней… – улыбнулась женщина. – Но я наш курс очень люблю.
– Говорят, именно вы, Юлия Павловна, встречи выпускников обычно устраиваете?
– Есть такое дело.
– А в этом году вы двадцатилетие окончания праздновали?
– Праздновали.
– Много народу съехалось?
– Около ста человек…
– О-о!..
– ..Правда, весь выпуск у нас составлял двести пятнадцать человек. Многие не смогли приехать. Кто-то живет и работает у вас, в Москве, кто-то – в других городах. Занесло наших и в Америку, и в Израиль, и в Канаду. Трое работают в Австралии, один человек даже в Чили… Ну, кто-то не приехал по болезни или по материальным соображениям – есть, к сожалению, и такие. Кто-то сильно загружен. Трое, увы, уже скончались…
– А кто среди ваших однокурсников особенных успехов добился?
– Все, по-моему, неплохо устроились, – лучезарно улыбнулась Снегуркина. – Резин, например, – профессор, доктор, завкафедрой…
– Мы с ним уже встречались, – вклинилась Надя.
– Прекрасный ученый и человек необыкновенный, правда?.. – восхищенно проговорила женщина.
Надя согласно покивала и подумала: “Зануда он необыкновенный” – А есть те, кто изменил своей профессии? – продолжал плести свою паутину Дима.
– Вовочка Коростылев, – улыбнулась Снегуркина. – Он стал астрологом.
– Астрологом?
– Да. Вы его, наверно, по телевизору видели. Бородатый такой. Он часто на телевидении выступает.
– “Тот самый К.”, – вслух произнесла Надя. Дима метнул на нее взгляд, в котором читалось:
"Молчи, сам догадался!” – и продолжил допрос:
– У этого Коростылева, наверное, много друзей было…
– Нет, почему вы решили? Он, наоборот, все время наособицу был.
– А в СТЭМе Коростылев выступал?
– Да нет, что вы. Он все больше с книжками. Фантастику читал. Правда, никто и подумать не мог, что он астрологом станет. Тогда и профессии-то такой не было. Лженаука!..
Дима глянул на Надю. Еле заметно покачал отрицательно головой. Она ответила ему понимающим взглядом: “Я тоже думаю, что Коростылев не тот самый К, из дневника Евгении Станиславовны”.
– А других знаменитостей с вашего курса не вышло? – продолжал наседать на Снегуркину журналист. – Актеров, писателей, телеведущих?
– Депутат Госдумы – такого человека можно считать знаменитостью? – лукаво произнесла женщина.
– Депутат? – округлил глаза Дима. – Думы? Государственной?
– Государственной, – засмеялась женщина. – Самой что ни на есть Государственной.
– И кто это? – подался вперед Полуянов.
– Костя Котов. Точнее – Константин Семенович Котов.
Надя с Димой опять переглянулись. “Вот он, тот самый “К.”?"
– Что-то я не слышал о таком депутате… – тщательно маскируя азарт, произнес Полуянов.
– Ну что вы… Он в Москве уже давно. С самого Первого съезда народных депутатов, с восемьдесят девятого года. И все это время – в парламенте. В девяносто первом году вместе с Ельциным Белый дом оборонял. В девяносто третьем – наоборот, в отличие от многих коллег, Ельцину сдался. Потом его снова выбрали, уже в Думу… Но, – спохватилась Снегуркина, – Костя парень хороший. Я, правда, сама к нему никогда не обращалась – но некоторые наши ребята к нему за помощью ездили. И он всегда принимал. И помогал, чем мог. А то, что вы о нем ничего не слышали, неудивительно. Он не мельтешит, на трибуну не лезет. Работает спокойно в своем комитете или там подкомитете. Костя всегда таким был. Спокойный, умный, обстоятельный. Отличник, спортсмен – но держаться предпочитал в тени…
– Он в общаге жил?
– Да. Он откуда-то с Севера. Из Череповца, что ли.
– В комсомольской работе, наверно, участвовал… – вслух предположил Дима.
– Нет. Вы знаете – нет. От общественной работы Костя тогда уклонялся.
– А в СТЭМе выступал?
Снегуркина засмеялась каким-то своим воспоминаниям.
– Знаете, любил Костька театр. Но, как говорится, без взаимности. Таланта сценического в нем не было. Так что он вечно вокруг нашего факультетского театра сшивался, но был в основном на подхвате. Реквизитором, осветителем, суфлером… Только раз ему дали роль – почти без слов. Изображал Костя в одной миниатюре ребеночка-дебила. Ему там папаня говорит: “Что ж ты такой у меня неуч, такой тупой…” – и по голове ему стучит. А Костька делал лицо придурочное и говорил:
"Папаня, стучат…” Очень у него это “папаня, стучат” хорошо получалось. Очень к его лицу – довольно простодушному на первый взгляд – подходило. Зал обычно просто со смеху покатывался. Котова даже дразнили одно время этим “папаня, стучат”. Это его звездный час был. Он в этой роли переиграл даже того, кто роль отца исполнял – а им сам Шепилов был…
– Кто?! – в один голос воскликнули Надя и Дима – они оба вспомнили инициал Ш., стоявший в тетради Евгении Станиславовны рядом с “тем самым К.”.
– Шепилов, – удивилась их реакции Снегуркина. – А вы что, знаете его?
– Нет, – быстро сказал Дима. – А кто это?
– Друг Кости Котова. Тоже с нашего курса. Отличник, звезда… Вот у него, в отличие от Котова, настоящий театральный талант был…
– Значит, Шепилов с Котовым дружили? – уточнил Дима.
– О, не разлей вода!
Надя с Димой переглянулись, и Надежда, опережая журналиста, выпалила:
– А где он сейчас – Шепилов?
– Он тоже у вас, в Москве. И тоже – большой человек.
– Кто конкретно? – быстро спросил Дима.
– Бизнесмен. Довольно крупный. Торгует лесом, нефтью, тракторами… Всем подряд. Он приезжал в феврале на встречу курса. Все как полагается: “Мерседес” с шофером, костюм от “Хьюго Босс”… Но он, знаете ли, без этих… – Снегуркина изобразила пародийно на обеих руках “пальцы веером”, – ..новорусских понтов. По-прежнему милый парень. Без выпендрежа. Половину нашего стола тогда, в феврале, оплатил. Ой, что это я говорю!.. Не записывайте! Он же просил меня никому об этом не рассказывать!
– Это останется между нами, – успокоил женщину Полуянов. И подался вперед:
– А Шепилов с Котовым до сих пор дружат?
– В последний раз Кости Котова на встрече выпускников не было – он как раз ездил с парламентской делегацией в Страсбург. Но у меня создалось впечатление, что Котов и Шепилов дружат. Пусть не близко, как раньше, – но они порой пересекаются, там у вас, в Москве.
– Шепилов-то давно в бизнесменах ходит?
– Да. Он в Ленинграде был одним из первых кооператоров. Еще в конце восьмидесятых. Потом в Москву перебрался.
– Может, это Котов перетащил его в столицу?
– Скорей уж наоборот, Шепилов с его-то деньгами помог Косте депутатом стать. Но это мои домыслы! Не пишите!.. Вернее всего: они оба друг друга стоят. И никто никого никуда не тащил. Оба – ребята умные, дельные. И карьеру каждый сделал сам по себе.
– А они. Котов с Шепиловым, дружили в университете только вдвоем? – продолжил выспрашивать Дима. – Или у них целая компания была?
На Полуянова приятно было посмотреть: разрумянился, глаза разгорелись. Похоже, он понял: они вышли на след, и Снегуркина – для них бесценный источник информации: много знающая, бескорыстная, говорливая и обаятельная. Однако последний вопрос омрачил легкой тенью лицо их информаторши. И тут, как по заказу (или как в книге), солнце, словно решив, что хватит ему освещать гранитный северный город, исчезло за тучами. Сразу стало видно, что уже глубокая осень, и скоро сумерки, и со дня на день пойдет снег. Снегуркина вздохнула:
– С Котовым и Шепиловым еще один дружил. Да, они втроем всюду ходили. Третьего Толиком звали. Толик Желяев.
И снова Надя глянула на Диму и по его лицу поняла, что тот тоже вспомнил: третье загадочное имя в записной книжке Евгении Станиславовны, рядом с К, и Ш. начиналось на Ж… Неужели?.. Неужто они отыскали троицу друзей из семьдесят восьмого далекого года?
– Желяев – как пишется: через “е” или “и”? – спросил Дима, и голос его от волнения дрогнул, впервые за весь разговор.
– Через “е”.
Дима быстро записал фамилию в блокнот. Выстрелил следующим вопросом:
– А этот Желяев – что он за человек?
– Желяев? Очень обыкновенный. Спокойный, ровный, даже суровый. Слова из него не вытянешь.
– А они, Желяев, Шепилов и Котов, когда в университете учились, между собой ругались? Может быть, дрались?
– Дрались? Да нет, ну что вы. Никогда о таком не слышала.
– А кто он сейчас, Желяев?
– Он служит где-то в ФСБ.
– Вот как! – не удержался, чтоб не воскликнуть, Дима.
– Да, и тоже у вас в Москве. Уже в изрядных чинах. Может, полковник, а может, даже генерал.
– А не знаете, Юлия Павловна, – заторопился Дима, – они, все трое – Желяев, Шепилов и Котов, – сейчас друг с другом отношения поддерживают?
– Представления не имею. Кости Котова, как я уже сказала, на последней встрече не было. А Шепилов с Желяевым на этой встрече держались друг с другом, я заметила, довольно отчужденно. На шею, во всяком случае, друг другу не бросались. Да что вы все только о них троих расспрашиваете?
– Они чинов достигли известных, – не моргнув глазом, ответил скрытой цитатой из Грибоедова Дима. – К тому же, вы говорите, они звездами вашими факультетскими были. Стройотряды, общественная работа, самодеятельность…
– Ну, Желяев в самодеятельности никогда не блистал. Если не считать, конечно, песен под гитару. – Снегуркина саркастически скривила рот. – Причем непременно, как тогда говорили, “высокого патриотического звучания”: “Слышишь, время гудит: БАМ, на просторах крутых: БАМ!.."
– А вы не любите Желяева, – заметил Полуянов.
– Почему же не люблю? – возразила Снегуркина. – Просто я к нему абсолютно равнодушна.
Тут раздался телефонный звонок. Снегуркина сняла трубку и со сдержанной гордостью проговорила в телефон:
– У меня тут корреспонденты из Москвы. Давайте через часок, ладно?
– У меня такое впечатление, – улыбнулся Полуянов, когда та положила трубку, – что половина вашего курса в Москву уехал. Это что – тлетворное влияние фильма “Ирония судьбы”?
Снегуркина от души расхохоталась.
– Ну, бросьте, у нас и в Питере немало ребят осталось.
– А арабы у вас на курсе учились?
– Арабы?! – удивилась неожиданному повороту разговора женщина. – Нет. – Задумалась на секунду, подтвердила:
– Точно – нет. Был болгарин, трое немцев учились – естественно, из Восточной Германии, пара кубинцев… Чех по фамилии Правда. Двое монголов. Фамилия у парня монгола была, – Снегуркина улыбнулась и единым духом произнесла:
– Баззаракчагийн. А девушку звали Батджанцагийн.
– Ну, у вас и память, – восхитился Дима.
– Так ведь я старостой потока была. Помогала начальнику курса переклички устраивать. А сейчас, в феврале, приглашения на встречу рассылала… Правда, из иностранцев не приехал никто. Письма некоторые прислали. Трудно им сейчас живется, в бывших братских странах народной демократии.
– А в “академку” у вас многие уходили?
– Ну, в основном девушки, в декрет, – улыбнулась Снегуркина. – На старших курсах… У нашего курса теперь в общей сложности (мы в феврале анкеты рассылали) сто пятьдесят три ребенка, а также уже трое внуков!..
– А у вас лично?
– И у меня двое. Мальчик, – рассмеялась Снегуркина, – и мальчик. Четырнадцать лет и семь.
– Значит, вы лично в “академку” не уходили… – понимающе улыбнулся Дима.
– Бог миловал. Получала от государства полноценный больничный.
– Ну а если не в декрет, – мягко вернулся к разговору Дима, – кто-нибудь по болезни от курса отставал?
Женщина задумалась, потом покачала головой.
– Очень мало. Наташа Гринько – из-за операции… На первом курсе Эдик Мирзоев сессию не сдал и, чтоб в “академку” уйти, попросил, чтоб друзья ему руку сломали…
– О господи!.. – содрогнулась Надя.
– Да, представляете? Выпили они тогда как следует для анестезии и пошли в общаге в постирочную с ломом… Только в конце концов Эдик струхнул, и его все равно отчислили…
– Скажите, Юлия Павловна, – перебил женщину Полуянов, – ас более старших курсов, после “академки”, к вам кто-то приходил?
– Бывало. Тоже в основном под конец учебы, курсе на пятом, на дипломе: девочки из декрета.
– А из парней? – быстро спросил Дима. Снегуркина задумалась. Потом проговорила:
– На втором курсе Миша Шахновский, он из-за стенокардии год пропустил… На третьем – Сережка Бельский, он за сборную страны по гимнастике выступал, ну и побился тогда сильно… А уже ближе к диплому, на пятом курсе, к нам после “академки” пришел Коля Ефремов…