Остается только сказать, что подвальчик с вином, конечно, хорош, и мы бы и сами не прочь иметь такой, но повествование требует от нас идти дальше – наверх, по направлению к звездам – принимая во внимание, что каждые четыре шага от поверхности (по вертикали) приближает нас на целых три метра к ближайшей нам Альфе Центавра. И это с учетом того, что шагала дама среднего роста, а если говорить о господах – то и еще ближе.
Настала пора заглянуть, собственно, в сам особняк. Как и заведено в домах такого уровня, первый этаж служил общим антуражем, который должен был давать гостям наглядное представление о состоянии и статусе владельца. Особняк был выполнен в виде центрального основного ядра и двух крыльев, которые, как им и положено в природе, шли от основного тела влево и вправо. К крыльям мы еще вернемся, а пока что и на первом этаже есть, на что посмотреть.
Первое, что бросалось в глаза вошедшему, была несомненная роскошь, которой окружил себя хозяин. Пожалуй, не стоит подробно останавливаться на качестве и стоимости мебели, диванов и ковров, и так понятно, что здесь все было на самом высшем уровне. Для внутренней отделки особняка были использованы полированные мрамор и кварцит, красное и темное дерево, карельская береза, бамбуковый шпон и натуральный медвежий и песцовый мех. Дизайнеры не жалели сил, чтобы дом получился эксклюзивным – а иначе и нельзя, поскольку Иван Иванович был не абы кто, а человек серьезный (и даже не состоятельный, а просто богатый), и где ему было найти покой и душевный комфорт, кроме как у себя дома?
Дом встречал гостей просторным холлом, откуда наверх шла раздвоенная винтовая лестница. Рядом с холлом была обустроена громадная гостиная с барной стойкой и небольшой кухней, которая, конечно, была отделена от основного помещения дверью. Если в дом к Ивану Ивановичу приезжали гости, то для начала им предлагалось пройти в гостиную, где они могли расположиться и перекусить – к их услугам были напитки и закуски по желанию (прислуга всегда была наготове) – и дожидаться появления хозяина. Но обычно хозяин не заставлял себя долго ждать – только в том случае, если Иван Иванович по независящим от него причинам задерживался где-нибудь в дороге, или же у него были неотложные дела либо переговоры. К нему обычно наведывались люди серьезные, и он никогда не позволял себе по пустякам унижать их достоинство долгим ожиданием.
Здесь же на первом этаже находилась курительная комната, специально оборудованная собственной вытяжной вентиляцией и системой кондиционирования. К услугам хозяина и его гостей были несколько сортов первоклассных кубинских сигар, дорогие трубочные табаки из Европы – английский, голландский, кальяны и смеси для них. В комнате так же хранились всевозможные курительные принадлежности и хитрые приспособления, которые, конечно же, всегда греют душу настоящих ценителей табака. Ну и, само собой разумеется, время от времени здесь пили виски или коньяк. Сам Иван Иванович – если и курил, то очень нечасто и только сигары. Он набирал полный рот дыма, держал его немного и выпускал, словно огнедышащий дракон из старых детских фильмов. Но, опять же, повторимся – редко. А обычно комната использовалась исключительно по желанию гостей.
Рядом с курительной комнатой был оборудован второй кабинет хозяина, использовавшийся для приема посетителей, которые, хоть и могли попасть в дом к Ивану Ивановичу, но не имели надлежащего статуса пройти наверх – туда, куда он приглашал только самых близких или дорогих ему людей. Кабинет, в отличие от остальной обстановки первого этажа, был обставлен чрезвычайно просто – можно сказать, даже аскетично. Здесь не было отделки стен мрамором, но только теплое дерево, причем не экзотический бамбук, а просто сосна. Но зато запах и атмосфера в кабинете была самой располагающей для общения.
Здесь стоял большой письменный стол, несколько кресел, на столе – монитор, подключаемый к ноутбуку, а на стене висела двухметровая плазменная панель – что было единственным видимым проявлением богатства хозяина. Это сейчас подобной игрушкой никого не удивишь, а тогда такая техника была доступна только избранным и неминуемо привлекала взгляд своим футуристическим дизайном и несомненной дороговизной. В кабинете была библиотека, но, так сказать, тематическая: множество книг и справочников, посвященных винам, виски, коньякам, водкам и наливкам, партийные альманахи, книги из серии: «Кто есть кто в новой России» и подшивки газет и журналов, которые (на взгляд хозяина дома) представляли для него определенную ценность. Библиотека занимала два больших книжных стеллажа до потолка.
Иван Иванович, как уже было сказано выше, принимал здесь персон незначительных, до которых снисходил – в прямом и переносном смысле этого слова: в прямом – со второго этажа на первый, в переносном – ну, вы сами понимаете. Что, впрочем, никак не отражалось на его внимании и видимом уважении, с которыми он общался с просителями и ходоками. В кабинете не было места партийным и социальным разговорам – для этого существовал офис, призванный подчеркнуть незамысловатость быта и приближенность к простому народу новорусских коммунистов – а здесь решались, в основном, бизнес-проблемы – но не очень серьезного уровня.
Кроме холла, гостиной, курительной и второго кабинета, на первом этаже была художественная студия, в которой любил коротать время Иван Иванович, если на него внезапно нападала тоска по прекрасному. Конечно, рабочие будни и повседневная вовлеченность в круговорот событий отнимали у него львиную долю времени, но иногда он брал в руки мольберт, краски, готовил холст и начинал творить – наподобие великих фламандских (русских, французских и прочих, а также Эпохи Возрождения) мастеров…
Глава 3. Страсти по прекрасному
Итак, студия. Вы когда-нибудь бывали в художественной студии? Наверняка, бывали. И не раз. А, может быть, наоборот – ни разу. Тогда вы ничего не потеряли, потому что, в принципе, все они – студии – похожи друг на друга. Как похожи друг на друга квартиры в однотипных домах, как похожи друг на друга типовые деревянные домики от одного застройщика, или, например, как похожи друг на друга два шампиньона на рыночном развале.
Да не обидятся на нас люди от искусства, но – если они еще не поняли – это была шутка. Поскольку, конечно, двух одинаковых студий не бывает. Ведь это не просто некое физическое пространство, окруженное каркасом из бетона, кирпича, дерева или же тривиальной фанеры – нет, это пространство буйства абстрактных энергий, пространство поиска сакрального выхода из скудости бытия и попытка прорыва в достижении абсолюта.
Если не верите – значит, вы, действительно, никогда в художественной студии не были, а, может быть, и вообще – даже художников не видели в глаза, а только на картинках или в телевизоре. Так вот, примите к сведению, что художественная студия – это отдушина, это пролом между мирами, это прорыв в неизведанное, это территория, находящаяся во власти экзистенциальных энергий и стонущая под гнетом воли творца – т. е. художника. Впрочем, то же самое можно сказать и о кабинете писателя и даже о кульмане проектировщика ракетных кораблей. Но с кораблями сложнее, потому что полет фантазии здесь разбивается о неприступные скалы физических и аэродинамических законов и ограничен вульгарным железом и тривиальными технологическими возможностями.
Что еще можно сравнить с художественной студией? Наверное, храм. Храм перевоплощения, в котором каждодневно свершаются маленькие, подчас незаметные глазу чудеса. Вот перед Вами всего лишь небольшая баночка с краской и чистый белый лист картона. Обычного – купленного в магазине «Канцтовары» или в супермаркете «Ашан» за пятьдесят рублей. У вас есть палитра, кисть, карандаш. У вас есть мольберт и фартук в красочных переливчатых разводах, оставшихся от предыдущих творческих потуг. И у вас есть замечательный берет с пером южноафриканской птицы Додо (а, может, не Додо, а какой-нибудь другой – потому что, вполне вероятно, такой птицы не существует на свете). Но зато Вы прекрасно понимаете, что название не имеет никакого значения, а важны только чувства. И если Вы чувствуете, что эта птица именно Додо, а не вульгарные какаду или ара, то так оно и есть.
Чувства – самое главное, чем мы обладаем. После разума, конечно. Но, кстати, насчет первичности разума многие сомневаются – мол, нечего нас здесь головой попрекать, если мы такие чувствительные! И мы, конечно, не будем – попрекать. И согласимся, что, да – для художника чувства важнее, а разумом пусть управляет мозг в голове, а спинной – ему помогает. А в то время как они оба работают и стоят на страже координации и механических телесных навыков, художник должен быть сконцентрирован на главном – поиске пути. Ведь он должен впитать в себя насущное и взорваться всплеском созидательного проявления божественного начала в каждом из нас. В смысле, в каждом из них. Или наоборот. Словом, Вы поняли.
Художник творит – он видит и понимает мир иначе, чем мы – просто и незамысловато ходящие по грешной земле. И поэтому может донести до нас гармонию творения, пропущенную через собственное чувственное восприятие и реализованную в доступных нашему пониманию образах. Или же, напротив, в недоступных – поскольку мы пока еще не доросли. И не сомневайтесь, он в два счета докажет Вам, что если Вы чего-то не понимаете, то это исключительная ваша недоработка и заскорузлость мышления – и зияющие дыры в образовании. А потому что нечего было спать на уроках ИЗО, пока остальные трудились акварельными красками!
И если Вам стоит хоть раз усомниться в его профессионализме и умении передавать простую визуальную картинку, например, задав невинный вопрос: «Мама, а мама, а что это такое дядя здесь нарисовал?», то Вы уже никогда не отмоетесь и будете всю свою оставшуюся жизнь нести на себе позорное клеймо человека недалекого – невежи и подлого быдло-совка, лишенного тяги к прекрасному и, кроме того, элементарной душевной гармонии и тонкой внутренней настройки. Не говоря уж о сопереживании, политкорректности и толерантности по отношению к творчеству создателя вдохновенного образа.
Не знаю, как Вы, уважаемый читатель, а нам на своем веку пришлось много раз быть обвиненными в полном или частичном непонимании (недопонимании) творческого художественного замысла, в неумении видеть суть и скрытую подоплеку, в нежелании отделить зерна от плевел, в неспособности попытаться взглянуть во вне или же, наоборот – под. А все потому – что мы иногда задавали неудобные вопросы из разряда: «А что ты хотел этим сказать?», или: «А что это значит?». Однако мы росли и постепенно учились и отделять требуху от вырезки, и искать горсть гороха в амбаре, набитом пшеницей, и иголку (понятно, в гигантской), нет, не копне – а куче таких же иголок, только пока что еще не до конца заточенных.
И вскоре уже могли изображать из себя настоящих знатоков и ценителей – и при этом совершенно не напрягаться, а даже иногда получать удовольствие. В конце концов, совершенно неважно, что перед Вами на стене висит какая-то непотребная мазня размером два метра на два метра – ведь шедеврами можно хоть каждый день наслаждаться в Третьяковской галерее или в Художественном музее, а здесь главное – прислониться к творческому поиску мастера, попытаться измерить угол, под каким он видит на мир, и попытаться вникнуть в скрытый внутренний язык его образов.
В противном случае, приглашения на выставку Вы больше не дождетесь, и на Вас наклеят ярлык мужлана и селюка – но никак не лица, достойного вовлечения в бомонд. И все, что Вас ожидает в дальнейшем – безысходная необходимость ходить по Эрмитажам и Пушкинским музеям и смотреть что-то там неинтересное и не в тренде.
Но, конечно, не стоит мерить всех одним аршином и чесать под одну гребенку. Есть еще – есть еще мастера и в наши дни, который могут и хотят! Настоящие – и их немало, кто бы Вам что ни говорил.
Здесь, как заведено, небольшое отступление. А без него – никак. А потому что везде владычествует метафизика, и нет устоявшихся правил и проторенных дорог. Вот взять отступление. Вроде, и неважно оно, и можно без него спокойно обойтись. А вдруг – не так? А, вдруг, именно в нем и суть, а все остальное – только канва и подведение к истоку?
Язык художественных образов доступен каждому, и все, что нам только нужно – это техника. А совокупность техники, воображения и высокой гармонии и рождают талантливые или, вообще, гениальные произведения. Технике же можно научиться.
Как известно, учиться никогда не поздно и никогда не рано. Вот посмотрите: перед Вами прелюбопытнейший экземпляр – вороватый и нечистый на руку менеджер в коммерческой организации или даже в государственной корпорации. У него есть все, или почти все, но жизнь идет, и переломный возраст не за горами. И когда приходит ощущение, что его жизненный путь свернул в сторону своего неминуемого логического завершения, то менеджер несется, как оголтелый, и записывается на курсы поваров по приготовлению тигровых креветок или же ландшафтных дизайнеров. А все потому, что теперь одних лишь только наворованных денег ему мало – а нужно еще успеть проявить себя в творчестве и прикоснуться к вечному.
Он бы, может, и хотел не только готовить креветки, резать укроп и петрушку и готовить соус, а, например, стать современным Дюрером, Куинджи или же Верещагиным, но нет возможности. Нет времени учиться, нет таланта и нет потребности положить свою жизнь на алтарь искусства. И сил нет, и поэтому остаются только лишь зеленые насаждения на даче и кухня с русскими щами и свиным международным эскалопом. А будь у него время и возможности – может быть, вскоре, как из гусеницы родится прекрасная порхающая бабочка, и из него вырос бы гениальный скульптор, портретист или же автор множества книг и эссе, способный перевернуть мир мощью и монолитом слога, цельного и свирепого в своем устремлении? Ведь для того, чтобы хорошо и складно писать, вовсе не нужно заканчивать Литературный институт. Или нужно?
Кстати, этим вопросом я и завершаю свое небольшое отступление, потому что именно ответ на него и пытался в свое время найти для себя Иван Иванович, но потом пришел к выводу, что в писательском ремесле он не силен, и поэтому станет художником.
Как и подобает человеку серьезному, Иван Иванович не стал разбрасываться на всякие мелочи – натюрморты, пейзажи небольшого размера, мимолетные зарисовки, графику и другую блажь, а сразу перешел к созданию монументальной композиции с массовкой, видами гор, минеральными источниками и кораблями под парусом вдали на волнах – и, конечно, с красивыми обнаженными дамскими формами, услаждающими взгляд и дух. Дело в том, что у него совершенно не было времени идти проторенным путем – от малого к большому, но созданием (пусть только и одного) эпического полотна он мог увековечить свое имя на художественном Парнасе. Поэтому он принял решение сразу сосредоточиться на первой решительной попытке.
Поскольку все силы были брошены на написание шедевра, то к художественному процессу следовало подойти как можно серьезнее. И Иван Иванович вспомнил былые дни и свои инженерные и научные навыки и решил взять на вооружение полученные им в свое время методики и способы усвоения новой информации.
Для начала он закупил несколько книг: «Энциклопедия начинающего художника», «Художества для чайников», «Ты художник за два дня», «Высокохудожественное мастерство на кухне под рукою» и «Портретное полотно, как верх художественного искусства» и неспешно прочитал их от корки до корки. Следует заметить, что Иван Иванович (что стало откровением даже для него самого) легко понимал и пропускал через себя новый материал и впитывал его, как губка поглощает воду. Кроме того, еще в бытность свою научным сотрудником он хорошо запомнил урок, преподанный ему как-то его руководителем и наставником, который многократно повторял, что любую книгу нужно читать от корки до корки и от начала и до конца, включая предисловия и послесловия – и даже то, что напечатано внизу маленькими-маленькими буковками. Ведь иногда в этих маленьких буковках и скрыта вся суть.
После того, как Иван Иванович разобрался с теоретическими знаниями, он перешел к практическим занятиям. Но поскольку это было для него делом новым и необычным, то начал он с самых первых шагов и очень осторожно. Первое, чему нужно было научиться, это готовить холсты. Иван Иванович долго думал, не пойти ли ему по стопам старых мастеров и не соткать ли холст самому, но потом решил, что это будет чересчур, и нужно просто купить его в магазине. Но тут возникла проблема – полотна нужного размера там не оказалось, и это даже несмотря на то, что он объездил несколько магазинов кряду.
Тогда он пошел другим путем. Начал с создания подрамника. С этим было проще – Иван Иванович позвонил отцу (старику Капитонову) и попросил его изготовить деревянную раму нужных размеров (четыре метра на восемь) с горизонтальными и вертикальными внутренними перекладинами для крепления полотна. Тут была одна хитрость – рама с перекладинами должна была иметь совершенно незначительные отклонения в размерах – чтобы холст лег ровно и гладко. Но старик знал свое дело, и вскоре в дом к Ивану Ивановичу прибыл грузовик, который привез огромную деревянную раму, выполненную из редкого сорта бразильской гевеи. Ее сняли, с трудом перетащили в студию, и Иван Иванович воздал должное мастерству отца – рама была изготовлена идеально и, кроме того, украшена резьбой с изображением замысловатых узоров с тыльной стороны.
Резьба оказалось очень кстати, поскольку по замыслу Ивана Ивановича после завершения картины он будет демонстрировать ее гостям и на выставках не только с лицевой, но и с обратной стороны. И тогда они увидят, что мастер подошел к делу серьезно, и даже сзади у него есть, что посмотреть.