Это было важно, поскольку Рабочев как никто другой понимал, что, о чем бы ни говорили, рано или поздно переходят к разговорам о политике. Другое дело, к женщинам это правило относилось в гораздо меньшей степени, чем к мужчинам, но все равно – имело место быть. В конце концов, по косвенным признакам он выяснил, что Марфа Иоанновна Голицина – заведующая Фондом – была истым белогвардейцем в юбке, и говорить о пролетарской справедливости и уповать на социальную потребность общества при ней не стоило. Это намного упрощало дело, и Рабочев, словно змей-искуситель, стал втираться к ней в доверие.
Для первого очного знакомства – а оно состоялось на приеме, устраиваемом Фондом по случаю дня Русского Самодержавия – он специально заказал в ателье особый наряд: кашемировое пальто, исполненное по образу и подобию гоголевской шинели, и сюртук с золочеными позументами и галунами, которые были в ходу у гражданских служащих на излете Российской империи. Таким образом, ему сразу удалось выделиться из толпы и позиционировать себя, как рьяного монархиста и апологета истинного устройства России – без всяких тебе большевиков и прочих интернационально ориентированных маргиналов. И хоть многие из присутствующих на дне Самодержавия смотрели на него, как на клоуна, но зато его наряд и манеры нашли живой отклик в сердце Марфы Иоанновны Голициной – недаром в тесных партийных кругах Рабочев имел репутацию человека, способного влезть без мыла, куда угодно, и многие очень завидовали Ивану Ивановичу, что у него есть такой способный малый на побегушках.
Марфа Иоанновна, как организатор, сидела в президиуме, и просто так подойти к ней без веской причины было невозможно. А принимая во внимание, что Рабочев получил приглашение на прием кружным путем (он не мог использовать связи Ивана Ивановича напрямую – учитывая, что его хозяин был видным новым русским коммунистом и, мягко говоря, не пользовался любовью среди московских монархистов), поэтому ему пришлось уже на месте соображать, как реализовать свой шанс.
Прием был разделен на три отделения. Первое – официальная часть, в которой произносились речи в честь русской невинно-убиенной монархии, озвучивались надежды на появление на Руси нового царя и принималось коллективное решение придать анафеме большевиков – прошлых и нынешних. Рабочев погрустнел: после всего здесь услышанного стоящая перед ним задача представлялась ему все более и более неразрешимой – трудно было представить, что Марфа Иоанновна могла хоть на мгновение подумать о том, чтобы выделить казенное помещение под художественную галерею видного коммуниста.
Во втором отделении был бал. Дамы в платьях до пола и кавалеры во фраках и смокингах кружились в танце, и мелодии, льющиеся с балкона (где музицировал специально приглашенный симфонический оркестр имени царедворца Гришки Распутина) обволакивали гостей нежными чарующими звуками вальсов, полонезов, а напоследок – даже мазурки. К тому времени Рабочев окончательно пришел к выводу, что впервые в жизни он не знает, что предпринять. Ссылаться на авторитет Ивана Ивановича было даже еще более опасно, чем ему представлялось прежде. Если бы присутствующие прознали, что Рабочев является коммунистическим агентом, его бы прогнали сквозь строй шпицрутенов, обваляли бы в перьях и залили бы смолой, а потом выгнали бы с позором на мороз. И он решил просто напиться – благо, в распоряжении гостей были разнообразные качественные напитки и непростая закуска.
Можно сказать, что Рабочеву повезло. Он махнул пару стопочек коньячку и почувствовал себя много лучше. Голова опустела, излишние мысли куда-то ушли, и тут на счастье как раз заиграла мазурка. И Рабочев, сделав вывод, что терять ему все равно уже нечего, решил напоследок оттянуться в зажигательном танце. Пары для него не нашлось, но одет он был представительно и, поддавшись внезапному внутреннему порыву, дерзнул пригласить на танец саму Марфу Иоанновну. Он бегом поднялся в президиум и упал на одно колено перед управляющей, смотревшей на него ничего не понимающим взором, быстро схватил ее за руку и осыпал ее страстными поцелуями. Потом прижал к сердцу и срывающимся голосом попросил ее разделить с ним танец – чем она окажет ему великую честь и навсегда завоюет себе еще одного страстного поклонника.
От такой пылкости глаза Марфы Иоанновны увлажнились, и она милостиво согласилась. Рабочев подхватил ее за руку и вывел в центр залы. Остальные пары расступились, с удовольствием предоставив им возможность продемонстрировать свое умение. Рабочева охватил настоящий кураж: он чувствовал в себе силы, способные искривить земную ось, а мазурку обожал еще с детства – когда родители сбыли его с глаз долой в студию классических и современных, и народных танцев. Но здесь необходимо небольшое пояснение.
Многие из нас еще помнят СССР. Да что там многие – очень многие! Но есть уже и те, что родились в так называемой «Новой России», которая, конечно, является только самым большим осколком бывшей когда-то, действительно, могучей и великой империи. А в ее развале виноваты, как раз, коммунисты, к коим и относил себя Рабочев. В связи с чем, его иногда мучили угрызения совести, хотя он был и не виноват.
Так вот, Советский Союз (хоть теперь его модно презирать и недооценивать) был совсем не таким дремучим, как представляется при взгляде с позиции сегодняшнего дня. Тогда было много хорошего, например, государственная программа всестороннего развития детского творчества и спорта. И еще много чего – впрочем, как и спорного, и даже совершенно неприемлемого.
Например, в студии танца, куда ходил Рабочев, были отличные преподаватели, и трудились они за совесть. Они учили детей не только пролетарскому гопаку и лезгинке, но и вполне себе буржуазным и империалистическим танцам: вальсам, танго, гавотам и даже мазурке. Которая особенно нравилась маленькому Рабочеву – поэтому именно в ней он и преуспел. Он даже несколько раз принимал участие в общегородских танцевальных конкурсах, где занимал места не ниже десятого. И это умение ох как пригодилось ему сегодня.
Когда пара Рабочев – Марфа Иоанновна вышла в центр залы, оркестр по мановению дирижерской палочки грянул знаменитую мазурку из польского акта «Жизни за царя» «Ивана Сусанина» Глинки. Рабочев всем телом ощутил подлинный восторг от наполняющей пространство чарующей музыки, подхватил свою партнершу и вовлек ее в грациозный вихрь попеременных танцевальных па. Сказать по правде, поначалу он несколько сомневался в способностях Марфы Иоанновны его поддержать, но она не ударила в грязь лицом и наглядно подтвердила свою принадлежность к древней аристократической фамилии. Она кружилась с Рабочевым в безумном завораживающем танце, и ее движения были настолько свободными и органичными, что им могли бы позавидовать даже видавшие виды преподаватели хореографии старой школы – не говоря уж о новых так называемых профессионалах.
На протяжении всего танца никто из гостей так и не рискнул составить им конкуренцию. Они кружились в полном одиночестве, и музыка звучала только для них. Когда же она закончилась, и Марфа Иоанновна и Рабочев остановились, на них обрушился гром аплодисментов, сравнимый разве что с грохотом разверзнувшегося чрева вулкана в момент очередного приступа. Триумф был налицо, а сама Марфа Иоанновна была настолько возбуждена и довольна, что пригласила Рабочева к себе в президиум с целью продолжить такое внезапное и такое бурное знакомство.
А здесь уже Рабочев оказался в своей тарелке: он балагурил без остановки подобно поручику Ржевскому, завлекающего даму на французское барбекю где-нибудь на высоком берегу Сены, рассказывал анекдоты и всячески заострял внимание на том, что сам он истый монархист и всегда готов послужить на благо Романовых, ну, или кто там будет вместо них. Марфа Иоанновна благосклонно взирала на него и даже чуть-чуть улыбалась: ей уже нравился этот галантный молодой кавалер во френче и с замашками настоящего драгунского офицера. Или гусарского? Но, впрочем, это казалось совсем неважным, ведь и те, и другие отличались пылкостью, прямотой и любвеобильностью. И Марфа Иоанновна даже на минуту вообразила себя графиней серебряного века (или даже княжной!), и ей стало хорошо и очень тепло на душе.
Рабочев видел, что продвигается в правильном направлении и всячески старался развить успех. Он уже полностью вжился в роль и теперь подлинно чувствовал себя потомственным царским офицером, награжденным за храбрость в боях золоченой именной шашкой и Егориями всех степеней, начиная с четвертого. Что не могло не сказаться на отношении к нему других. Сразу же стали понятными и френч, и пуговицы с позументами, и его умение танцевать мазурку.
Вскоре Рабочев стал для Марфы Иоанновны совсем за своего. А ведь не прошло еще и двух часов, как она его впервые увидела! Рабочев вызывал в ней подлинное восхищение своим красноречием, и она могла бы слушать его еще несколько часов кряду, но настала пора переходить к третьей заключительной части, во время которой должны были вручаться премии и гранты особо ревностным почитателям монархии, чьи имена заранее определило авторитетное жюри посредством закрытого голосования.
Рабочев видел, что продвигается в правильном направлении и всячески старался развить успех. Он уже полностью вжился в роль и теперь подлинно чувствовал себя потомственным царским офицером, награжденным за храбрость в боях золоченой именной шашкой и Егориями всех степеней, начиная с четвертого. Что не могло не сказаться на отношении к нему других. Сразу же стали понятными и френч, и пуговицы с позументами, и его умение танцевать мазурку.
Вскоре Рабочев стал для Марфы Иоанновны совсем за своего. А ведь не прошло еще и двух часов, как она его впервые увидела! Рабочев вызывал в ней подлинное восхищение своим красноречием, и она могла бы слушать его еще несколько часов кряду, но настала пора переходить к третьей заключительной части, во время которой должны были вручаться премии и гранты особо ревностным почитателям монархии, чьи имена заранее определило авторитетное жюри посредством закрытого голосования.
Гости уже вдоволь насладились напитками и закусками, обсудили все последние сплетни и наряды друг друга и теперь с нетерпением ждали объявление имен победителей. Ими оказались: Аполлон Афанасьевич Держимордов-Козельский, Либертус Львович Победный-Громов и Ария Федоровна Салтычиховская-Герштруббо. Стоит особо заметить, что победили они в честной и благородной борьбе, и зал встретил их очень тепло и совершенно без всякой зависти и пересудов.
Однако самое интересное было еще впереди. Марфа Иоанновна громогласно объявила о начале всеобщего голосования на выявление главного монархиста вечера, и вскоре Рабочев с большим удивлением для себя обнаружил, что этим человеком стал именно он. Он даже немного смутился, когда его пригласили на кафедру, установленную впереди и чуть сбоку от президиума, и попросили произнести речь. Постучав пальцем по микрофону, который при этом издал громкий непристойный звук на все благородное собрание, Рабочев пару раз откашлялся, прочищая горло, выпил полстакана воды, заботливо предложенной ему ассистентом и, представив, что он Ленин на броневике, возвысил голос:
– Уважаемые дамы и господа! Я, как монархист вечера, хочу вам без ложной скромности и напускного фальшивого пафоса сказать, что именно мы, здесь присутствующие, являемся сейчас лучшими людьми России – ее ядром и надеждой! – Рабочев сделал паузу и подождал, пока в зале не стихнут бурные аплодисменты.
– Вы все без исключения, впрочем, как и я, ваш покорный слуга, – он скромно потупил глаза и раскланялся публике, – отпрыски самых древних и самых влиятельных русских аристократических семейств, которые взошли на Голгофу в результате гнусного большевистского переворота в начале века. И с тех пор несчастная Россия пожинает его плоды! – голос Рабочева сорвался в пронзительный фальцет, он вскинул одну руку вверх в жесте праведного гнева, а другой попытался расстегнуть верхнюю пуговицу френча – как будто ему не хватает воздуха. Восторженный одобрительный рев в зале послужил ему ответом.
– Так вот, время, увы, назад повернуть невозможно – так же, как и то, что произошло со всеми нами. А очень хотелось бы! – Рабочев большими глотками допил воду из стакана и повелительным жестом потребовал принести ему еще. – И я бы собственными руками уничтожил бы всех, кто разрушили мою драгоценную Россию и принес хаос и запустение в наш отчий дом! – Он обвел собрание налитыми кровью глазами, подспудно анализируя, не слишком ли он перегибает палку. Но нет – перед собой он видел только лица единомышленников, которых тоже переполнял совершенно искренний праведный гнев.
– Так, что же делать? Как быть? Как нам всем наверстать упущенные годы, вернуть былое величие русской монархии и обуздать расплодившуюся большевистскую сволочь? – Рабочев взял театральную паузу, а потом, встав на цыпочки и выкинув руку вперед – точь-в-точь, как Ильич с балкона Кшесинской Матильды Феликсовны (которая, как мы знаем, была содержанкой и любовницей всех на тот момент известных великих князей Романовых) – выкрикнул теперь уже низким страшным басом в зал:
– Объявить о возрождении монархии прямо здесь и сейчас!
Затем он сбежал вниз к президиуму, схватил Марфу Иоанновну за руку и с силой потянул ее на кафедру. Марфа Иоанновна даже и не успела сообразить, как оказалась рядом с микрофоном, в который стоящий позади нее Рабочев уже снова кричал, обращаясь к массовке:
– Враги подло убили нашего царя! Да, так было! Но значит ли это, что нам нужно смириться? Нет, совершенно не значит! А это значит, что нам нужно выбрать нового монарха, как в свое время выбрали Михаила первого Романова! И никто не мешает нам сделать это прямо сейчас! А лучше всего – выбрать матушку-императрицу, поскольку только дама может в столь трудные годы навести порядок в государстве! И я предлагаю возвести на престол Марфу Иоанновну Голицину! – Рабочев вновь упал на одно колено (как и в момент приглашения Марфы Иоанновны на мазурку) и прижался губами к ее руке, потом вскочил и громким голосом запел «Славься!», перекрывая весь зал совершенно без помощи микрофона.
Действо, развернувшееся на сцене, было до того неожиданным и до того заворожило гостей, что некоторое время в зале стояла гробовая тишина, пока, наконец, в первом ряду не поднялся тучный, бородатый, перетянутый голубой Андреевской лентой мужичина, который низко поклонился Марфе Иоанновне, все еще ошалело стоящей на кафедре, и зычным глубоким голосом подхватил «Славься!» на полуслове – и теперь они с Рабочевым пели уже вдвоем. Это послужило толчком для всех остальных – один за другим то тут, то там со своих кресел вставали дамы и господа и присоединялись к общему хору поющих, а Марфа Иоанновна понемногу приосанилась, ее лицо приобрело слегка надменное выражение, и она горделиво спустилась с кафедры в зал, чтобы быть поближе к своим подданным.
Рабочев ей был уже не нужен. Он и сам понимал, что сделал свое дело, и теперь ему следует уйти слегка в тень – пока высокое благородное собрание будет праздновать возрождение русской монархии. Что, конечно, совсем не говорило о том, что он не напомнит Марфе Иоанновне о своих заслугах через некоторое время. А пока он незаметно отбыл в неизвестном направлении (точнее, прямиком в особняк Ивана Ивановича, чтобы рассказать хозяину о проделанной работе).
Никто, конечно, не ожидал от Рабочева такой прыти – стать крестным отцом самой русской императрицы, и теперь перед Иваном Ивановичем стояла непростая задача – удержать Рабочева при себе и не дать ему переметнуться в стан монархистов (а заодно и поменять фамилию на какого-нибудь Светлопрестольного). Пришлось Ивану Ивановичу вдвое повысить ему жалование и выбить для него просторную четырехкомнатную квартиру на Полежаевской через партийный фонды – но только с одним условием: если он и в самом деле загорится монархической идеей и решит на ней сделать карьеру, то квартиру отберут и всем разболтают, что Рабочев – чистый провокатор и большевистский агент.
Иван Иванович был, конечно, неглуп и хорошо разбирался в людях – уже после первого разговора он уловил в глазах Рабочева огонек неутоленной страсти – стать любовником самой императрицы! Что могло быть лучше? Так что ему пришлось предпринимать необходимые меры, чтобы уберечь Рабочева от необдуманных шагов. Впрочем, никто ему и не запрещал установить более близкие отношения с Марфой Иоанновной Первой – Императрицей всея Руси (без Малой и Белой и даже без Курляндии). Более того, и самому Ивану Ивановичу импонировала идея иметь своего человека в среде монархистов – и сразу на таком уровне.
Впрочем, его планам не суждено было сбыться – через некоторое время Рабочева раскусили – кто-то проболтался, что он верой и правдой служит видному русскому большевику. Разразился грандиозный скандал, и Марфа Иоанновна, как протеже коммунистического агента, была низложена общим голосованием, и сама идея возрождения монархии на Руси канула в лету. А вместе с низложением императрицы последовало ее увольнение с поста заведующей Фонда Культурного Наследия Москвы, и за назначение на этот пост сразу же развернулась настоящая грызня между патриотически настроенными силами (к коим относили себя и коммунисты – вот только с чего бы это?) и либерально-демократическими, которые вообще не могли понять, для чего они появились на свет. Иван Иванович принял в этом процессе живое участие, и в результате его личного вмешательства и помощи товарищей по партии вскоре во главе Фонда встал устраивающий всех человек, который оперативно расплатился со своими спонсорами по заслугам.
И Иван Иванович стал-таки обладателем нового двухэтажного здания (старого особняка) на Сретенке, которое передавалось ему городом в безвозмездное пользование для создания в нем Художественной Галереи Современного и Классического, Русского и Зарубежного, и Народнопромыслового Искусства под управлением Капитонова Ивана Ивановича. Впоследствии оно так и стало проходить по всем документам: «ХГСиКРиЗиНПИ под упр. К.И.И.», и все ответственные чиновники всегда понимали, о чем идет речь.