Отлично. Врачиха придет однозначно, и это грамотный ход, как ни крути. Жерар теперь ни за что не догадается, что это прием в его честь. Собрать гостей в субботу, за четыре часа, по их меркам нереально. Так что пусть он думает, что просто удачно вписался в заранее спланированный званый вечер…
Кстати, неплохо бы еще и Галке позвонить. Давно не показывала ей нашего пуделечка, а сегодня она, я думаю, с радостью осмотрит его, как говорится, и за харчи. Да и мне тогда не придется мотаться в эту вонючую ветеринарку на край Москвы. Главное, чтоб не на дежурстве была в выходные, а то ведь она обожает дежурить. Понятное дело: одинокая, невостребованная, зарплата мизерная, а за дежурства в выходные полагается двойной тариф…
— Алло, Галюсик! Ты свободна?
— Сейчас приеду!
Вот за что ценю, так это за быстроту реакции. И за безотказность. Умею я, что ни говори, окружать себя хорошими и нужными людьми!
— Не торопись, Галюсик, — успокаиваю я ее, — приезжай к четырем, будет интересно. — И после паузы для пущей важности добавляю: — Есть шанс наладить личную жизнь.
…Славная уже компашка складывается: семейный доктор, семейный ветеринар. Надо бы еще интеллектуалку, что ли, какую позвать? Для поддержания, так сказать, адекватной беседы. Умную, одинокую и… невзрачную.
— Ты мужа кормить думаешь? — отвлек от размышлений обиженный голос. Совсем увлеклась, надо исправляться. Голодный муж — злой муж.
— Лечу, лечу, любовь моя!
Чик-чик, и готов омлет с грибами. Вдогонку — горячие бутерброды и кофе с соевым молоком. Завязывать надо с этим кофием. Пора переводить Дусика на зеленый чай. Здоровее будет. Только не крепко заваривать — в чае кофеина тоже предостаточно.
— Что задумала состряпать на вечер, хлопотунья моя ненаглядная? Чем гостя хочешь удивить?
— Давненько не стряпала я кулебяку с капустой.
— Почему не с мясом?
— Насколько я знаю, он вегетарианец. Или что-то вроде того. Уместнее будут расстегаи с семгой… как ты считаешь? Или… рулет со шпинатом. Сыр, милый, потребуется нескольких сортов — под вино… придется на рынок сгонять… ну, а там… поглядим по ситуации… грибочков-солений всяческих… ох, извини… да какие же соления к чаю? Хотя чай — это только повод. Пусть убедится в очередной раз, как умеют принимать гостей у нас. Пусть-пусть…
— И это все — ради единственного гостя?
— Ты прав, любимый, слишком жирно будет одному! О! Ты натолкнул меня на светлую мысль: давай пригласим Татьяну Тимофеевну! Неудобно, давно ее не приглашали, а она столько для нас делает! Или Галочку. Ее мы тоже давно не видели… Пусть хоть раз выберется в люди, от животных своих оторвется, угостится, отдохнет… не все ж нам ее эксплуатировать?! Как ты думаешь? Ну, и Валентину можно… заодно.
— Странная, однако, компания. Не считаешь?
— Ничего странного. Татьяна Тимофеевна с дочкой собираются летом во Францию, язык учат. Посмотрит на парижанина со стороны, попрактикуется в общении… Она же мне никогда не отказывает в консультациях! Сделать ей приятное — дело нашей с тобой чести. А Валечку просто надо поддержать… она сегодня опять сильно печалилась из-за своего ковбоя. Так плакала!
— Добрая моя, славная моя девочка, как же ты обо всех печешься!
Ну все, поплыл…
— И не лень тебе будет на такую ораву готовить?
Смотрит нежно и влюбленно.
— Ну что ты, конечно не лень! Ты же знаешь, главное для меня — чтоб в нашем с тобой доме всегда было уютненько и вкусненько… и чтоб ты не переставал мной гордиться…
— Горжусь-горжусь. Только как-то это подозрительно… напоминает клуб знакомств.
— Ну и что с того, что мои неустроенные подруги познакомятся в нашем доме с мужчиной? Что в этом плохого? Мне лично не жалко, например…
— Все, все! Убедила. Тогда у меня к тебе просьба: позови Анечку. Что-то, мне кажется, она захандрила в последнее время. Да и я давно ее не видел. Соскучился.
…Вот так дела! Его Анечка ну никак в мои планы не входила!
Вечно он со своей премудрой племянницей как с писаной торбой носится! То на работу ее надо устроить, то личную жизнь помочь обустроить… Мало мне двух его спиногрызов?! Но те сами, к счастью, к нам не шибко набиваются: мать их, похоже, накручивает. И весьма, надо признать, успешно. Мальчики, люди говорят, всегда ближе к матери, чем к отцу. Вот они и стараются — изо всех сил демонстрируют свою близость. Мне, правда, это только на руку. Чем дальше они от отца — тем ближе он ко мне. А я — к цели.
Помнится, поначалу мне приходилось нелегко — никаких тебе желаний, никаких (упаси боже!) требований. Только — нежность, понимание и — круглосуточное выслушивание потока страданий.
Несколько месяцев — исключительная покорность судьбе и полное невмешательство в оставшуюся за бортом семейную жизнь возлюбленного. Необходимо было переждать, пока его бывшая делала глупости — бесилась и запоздало отвоевывала позиции. Эх, курица! Раньше надо было дергаться. И как только за столько лет женская интуиция ни разу не просигналила ей, что нельзя относиться к мужу, как к мальчику для битья?! Если каждый день пилить, критиковать, изводить ревностью — любой бы давно сбежал. Только не этот. Она ему: «Ну да, ты ж великий! Тебе все можно! А нам, земным, ни-че-го?..» И далее, по самой же навязанной теме, вкручивать уже что угодно…
А он, бедолага совестливый, умудрялся еще и детьми заниматься, и деньги зарабатывать.
И при этом продолжать расти — совершенствоваться, знаменитеть… Как впрягся сдуру в семейный воз в молодости, так потом по привычке и тянул, тянул… И даже представить не мог, что есть ДРУГАЯ жизнь.
Я ему ее показала.
Сдыхал бы уже сейчас, бегая по кругу под привычные удары хлыста! Если бы на его жизненной арене не появилась яркая, сочная, пышущая здоровой молодой энергией я.
«Женщина и ставит на ноги, и валит с ног», — любила приговаривать моя бабушка. Сама она обладала нетрадиционными, как теперь говорят, способностями, которые передались ей по наследству. Возможно, она и хотела обучить этому искусству свою родную дочь, но выдав ее замуж за моего отца — военного и убежденного члена КПСС, сама же потом сделала выбор в пользу личного жизнеустройства дочки.
Ворожба и партийная карьера вещами в те времена были несовместимыми, а этого бабушка, несмотря на наследие предков, как-то не предусмотрела. Меня же она тихонечко обучила всяческим хитростям-премудростям, и в дальнейшем они мне очень пригодились. А самое главное — она донесла и укоренила в моем сознании абсолютную убежденность в том, что для меня не должно существовать никаких препятствий в достижении целей… Жизнь моей матери никогда не являлась примером для подражания; скорее, бабушка осознавала свою давнюю ошибку и пыталась поправить ее через устройство хотя бы моей судьбы.
Я чуть ли не с младенчества знала, чувствовала, что меня ждут великие свершения. Откуда? Что могло давать мне такую уверенность, кроме прочитанных книг и тайных знаний бабушки?
До пятнадцати лет, помнится, мое зеркальное отражение меня не радовало. Скорее наоборот: причиняло лишь жгучее разочарование в связи с полным отсутствием зримых вторичных половых признаков.
Все изменилось как по мановению волшебной палочки, когда после окончания девятого класса нас отправили на прополку овощей. (Подобная эксплуатация детского труда именовалась тогда летней практикой.)
Я выбрала себе капустные ряды, так как они показались мне не только наиболее чистым вариантом, но и, главное, самым доступно-питательным. Кормили нас скудно и невкусно, поэтому вечное урчание желудка я научилась подавлять поеданием государственной капусты. Я потребляла ее как кролик — прямо на грядке. Снимешь пару грязных верхних листьев и хрусти себе на здоровье сочными остальными хоть целый день. Так незаметно и дохрустелась я до неведомо откуда возникших выразительных округлостей.
Мама ахнула, взглянув на меня по возвращении, а отец даже смутился. И наконец-то перестал заходить в мою комнату без стука.
А ошарашенные взгляды моих одноклассников да жадные встречных мужиков на улице лишь подтверждали изменения в нужную сторону и укрепляли мою растущую самооценку.
Да что там одноклассники — даже отцовские друзья стали заглядываться: в гости так и зачастили! Странно, что отец не видел очевидного… Или не хотел? Или делал вид, что ничего не замечает? Для собственного удобства…
Когда я впервые заикнулась о решении поступать в театральный институт, отец принялся буквально метать молнии:
«Куда-куда? В артисточки? — громыхал он. — Может, сразу на панель? — И — трах! — огромным кулаком о стол.
Я сперва сдрейфила, но потом рискнула ослушаться. Хотя в нашей семье это каралось сурово. Просто вид тихой, забитой мамочки — вечной труженицы и добровольной страдалицы — со временем перестал вызывать во мне жалость.
Я сперва сдрейфила, но потом рискнула ослушаться. Хотя в нашей семье это каралось сурово. Просто вид тихой, забитой мамочки — вечной труженицы и добровольной страдалицы — со временем перестал вызывать во мне жалость.
Мне не хотелось следовать ее примеру. Категорически! Жить исключительно интересами мужа, мотаться за ним по гарнизонам, стряпать, мыть, чистить, терпеть его разнузданное поведение, пьяные загулы, романы на стороне? И все это смиренно, без единой жалобы?! Ни-ког-да!
А ведь она была первой красавицей в институте!.. Однако выйдя замуж за военного, умудрилась так раствориться в своей всепоглощающей любви к нему, что полностью разлюбила себя. И мне всегда внушала, что отец — самое важное ее достижение в жизни, что без него она — ничто и что вообще служение мужу — главное предназначение любой женщины.
Я же верила в иное свое предназначение. Прочитанные книги, помноженные на богатое воображение, позволяли разыгрывать перед зеркалом потрясающе увлекательные сцены.
В кого я только не перевоплощалась!
Завернувшись в простыню, превращалась, например, в Семирамиду — рабыню, позже ставшую царицей Ассирии. Ко мне в руки слетались горлицы, к моим ногам склонялись цари…
Или — вживалась в образ Клеопатры, правительницы Рима. И что особенно важно, будто наяву видела своих великих мужей — Птоломея, Цезаря, Антония…
Мыслила себя супругой Наполеона Жозефиной, затмившей в жизни великого полководца всех прочих женщин.
Воображала себя прекрасной Еленой, из-за которой была развязана Троянская война…
Сама вела в бой войска и погибала на костре вместо легендарной Жанны д’Арк…
Карала и благоволила, будучи Екатериной Медичи…
Сводила с ума, можно даже сказать, жонглировала мужчинами — как обворожительные Жаклин Кеннеди и Элизабет Тэйлор…
Втихаря из старой гипюровой занавески бабуля сшила мне роскошный прикид — короткое пышное платье с глубоким декольте. Получилось настоящее воздушное пирожное — на длинных ногах, с кудрями до плеч и, самое главное, со сладкой сливочной начинкой. Разумеется, для тех, кто понимает! Понять хотели многие. А вот помочь — другой вопрос.
В театральный я провалилась на первом же творческом экзамене.
— Достаточно, барышня, — остановил меня на полуслове известный артист, набиравший себе курс, хотя я прочитала всего лишь абзац из «Легкого дыхания» Бунина.
— Но… почему? — задохнулась я.
Год репетировала! Часами читала этот отрывок перед своим любимым зеркалом, зная, что Бунин — безошибочный материал.
— Вы слишком… э-э-э… жеманны, — ухмыльнулся он снисходительно и кивнул головой на дверь: — Следующий!
Но ведь Мэрлин Монро, на которую я страстно старалась походить в тот момент, говорила именно так — жеманно, вкрадчиво, сексуально! Дорого же мне далась попытка подражания ей!
Выходит, был неверно выбран объект?
Или — что?!
Я подкараулила своего экзаменатора, с огромным трудом проникнув в ресторан Дома Кино, где он ужинал, и попросила прослушать меня еще раз. Отдельно. Тогда я еще не думала, сколько у него таких, как я: в своем волшебном платье я ощущала себя необыкновенно привлекательной, единственной и неповторимой! И он… оценил мою обворожительную дерзость. Я правильно выбрала место и время.
Он сделал для меня исключение — «оценивал» в течение целого месяца. Но несмотря на все мои старания, на все мои ухищрения, так и не взял к себе на курс. Разыгрывала-то я перед ним в реальной жизни все грамотно, но вот говорила, к сожалению, по-прежнему слишком жеманно…
Однако мир не без добрых людей — нашлись желающие помочь хрупкому талантливому цветку пропихнуться во ВГИК! На киноведческий, правда, факультет. Точнее, не сдаваясь и находясь в неутихающем поиске, я сама нашла их — тех добрых людей.
Не хочу сейчас вспоминать всех Сцилл и Харибд, которых мне пришлось обойти, ловко лавируя в океане закулисных страстей. Главное, что я справилась со всеми препятствиями: преодолела все скалы, выкарабкалась изо всех впадин… Правдами-неправдами, стараниями-уловками, наукой бабушки, природным обаянием несостоявшейся, погубленной завистливыми врагами Актрисы…
Дома же жить становилось все невыносимей. Отцовский диктат с каждым днем разрастался и принимал порой неприемлемые формы. Кажется, его возмущало во мне все — от выбора института до манеры одеваться. Слово «панель» стало буквально ключевым в его ежевечерней заключительной проповеди. Чтобы вырваться из атмосферы постоянных скандалов, мне необходимо было куда-то сбежать. К примеру, замуж. Но оглядевшись по сторонам в поисках избранника, я, подобно Данте, очутилась в сумрачном лесу: меня окружали либо инфантильные юнцы, не представлявшие собой никакого достойного материала для формирования опоры в семейной жизни, либо чудаковатые научные исследователи-бессребреники, либо недосягаемо высоко парящие Мэтры культуры.
Остановила свой выбор я на капитане дальнего плавания. Он бы вхож в наш дом, и каждая нечастая встреча с ним убеждала меня в особом, трепетном его ко мне отношении. На вопрос отца «Отчего не женишься?» он обычно пожимал плечами и нес какую-то несуразицу вроде: «Не родилась еще, понимаешь, моя невеста…»
Я смотрела на него и взвешивала: взрослый, основательный, высокий, плечистый, хорошо зарабатывающий. Романтическая профессия, сопряженная с частыми и длительными отсутствиями. За год учебы я, наглядевшись на киношников, поняла, что ловить среди них нужно долго, кропотливо, глубоко. Да и то не факт, что «рыбалка» увенчается крупным уловом. А этот — чем не жених? На данный, «горящий» момент он показался мне единственно достойным кандидатом. Не предел мечтаний, конечно, но может рассматриваться хотя бы как хороший промежуточный вариант. Удобный перевалочный пункт. Если вдруг не срастется.
Он же, похоже, и не подозревал о моих раздумьях. Придется действовать самой. Главное — вырваться поскорее из-под нависающего дамокловым мечом отцовского диктата. И — доказать ему свою взрослость, независимость, самодостаточность.
Я пригласила капитана в театр. Он смутился, но отказать не смог.
Театр был лишь предлогом. Благо находился неподалеку от гостиницы, где жил капитан.
Сознательно опоздав, я разыграла перед ним сцену невыразимого огорчения, переходящего местами в самое натуральное отчаяние. Я так искренне извинялась, глядя на него распахнутыми глазами, полными почти настоящих слез, что он окончательно растерялся, не зная, как и чем меня утешить. Мне на удачу началась гроза.
— Может, мы пойдем на второе отделение? — растерянно предложил он.
В ответ я разразилась укоряюще-обиженной тирадой о том, как давно мечтала посмотреть этот спектакль с самого начала, и мои глаза вновь наполнились слезами.
— Ну… давайте тогда зайдем в кафе, — сказал он.
— Как вы можете?.. — с укоризной взглянула я на него. — В таком виде? — И для убедительности показала выразительную дырку на заранее порванном капроновом чулке.
— Но мы же не можем здесь стоять под дождем?! Посмотрите, у вас… о, да у вас вся одежда… и даже туфельки уже вымокли…
Он снял с себя пиджак и накинул мне на плечи, но было поздно: я дрожала от холода, а это уже выходило за рамки игры.
— Значит, так, — решительно заявил он. — Идемте.
— Куда? — спросила я, словно бы не догадываясь.
— Ко мне.
— В гостиницу? — неподдельный ужас в голосе.
— Да. Вам надо обсохнуть.
— Но… — легкое сопротивление для проформы.
— Никаких «но»! Командовать парадом буду я!
Мне понравилась его решительность.
Пока я принимала горячий душ, капитан вскипятил воду в стакане. Банного халата в его номере конечно же не оказалось, и он предложил мне свой спортивный костюм.
Я набросила на голое тело «олимпийку», как бы случайно проигнорировав совершенно неуместные штаны.
— Выпейте чайку, — пряча глаза, сказал он.
— Спасибочки, вы меня просто спасли, — ангельским голоском пропела я. — А с чем чаек?
— С чем? — озадаченно переспросил он. — Вот, сахар-рафинад… Могу сбегать в буфет. За баранками.
— А меду или малины случайно нет? Видите ли, я так замерзла, что боюсь заболеть.
— Нет ни того, ни другого, — сокрушенно пожал он большими плечами. — Только коньяк… тьфу, что я говорю…
— Ничего-ничего, коньяк тоже сойдет… ну, раз меда нет…
Он откупорил бутылку армянского коньяка и плеснул чуть-чуть в маленькую стопочку.
— А себе? Одна я не буду!
Налил себе. Чокнулись. Опрокинули.
— Ой-ой, как хорошо… тепло пошло… давайте еще, — и протянула рюмку.
— Вы уверены? Вам восемнадцать-то есть?
— Есть! — уверенно солгала я. До совершеннолетия оставался месяц.
Он смотрел на меня как на юного неопытного ангела, но правду это напоминало очень отдаленно. На самом деле к этому моменту я уже прокрутила несколько романов и, одержав ряд ошеломительных побед, чувствовала себя теперь достаточно опытной и умелой. Точнее, хорошо поднаторевшей в области отношений между полами.