Глеб удивленно воззрился на Киру.
— Сережка сам это видел, — с нажимом сказала она. — Но в протоколе осмотра об этом не было ни строчки. Руководство все списало на несчастный случай. А единственный свидетель той аварии исчез.
Глеб помолчал. Потом сказал:
— Твоему брату могло показаться. Ему вечно что-нибудь кажется.
Кира посмотрела Глебу в глаза и проговорила необычайно серьезным голосом, в котором Корсаку послышались нотки настоящей тревоги:
— Я тебя предупредила. А дальше… поступай как знаешь.
Кира поднялась со стула и направилась к двери, ведущей в административную часть кафе.
Глеб подозвал официантку и попросил счет. Затем достал бумажник, намереваясь отсчитать нужную сумму, но обнаружил, что наличные почти закончились. Как и каждый русский человек, Корсак чувствовал себя неуютно, не имея в кошельке определенного количества шуршащих купюр.
Он решил, не откладывая дела в долгий ящик, разыскать банкомат и снять деньги.
Принесшая счет официантка сообщила, что ближайший банкомат находится в «Пруссбанке». Припомнив, что банк этот принадлежит господину Гееру, Глеб не удержался от усмешки. Во всем этом ему виделась какая-то провиденциальность.
Десять минут спустя, промокший из-за внезапно хлынувшего дождя, Глеб Корсак вошел в офис «Пруссбанка», чей хозяин считался самым богатым человеком города.
Он подошел к банкомату, снял нужную сумму, но уходить не спешил. Повинуясь застарелой журналистской привычке, Корсак прошел в основной зал банка, чтобы осмотреться. Прошел — и остолбенел.
На стенах зала была развешаны живописные полотна. И первое же полотно повергло Глеба в ступор. На огромной картине, занимавшей полстены, были изображены таинственные существа. Они были белые, почти прозрачные, без выраженных половых органов, словно ангелы. Но Глеб смотрел не на их медузьи тела, а на их лица. Лица эти были очень бледные и чуть вытянутые, что-то среднее между собачьей мордой и свиным рыльцем. Глаза у созданий были темные, большие, да и не глаза это были вовсе, а обрывки теней, сгустившиеся в глубоких глазницах.
Возле Глеба остановилась симпатичная девушка-менеджер в синем пиджачке с эмблемой банка.
— Вам помочь? — с вежливой улыбкой осведомилась она.
Глеб оторвал взгляд от бледных лиц звероподобных ангелов-монстров и спросил у девушки-менеджера:
— Чья это картина?
— Картина принадлежит нашему банку, — с готовностью отозвалась она. — Так же, как и все картины, которые вы здесь видите.
Глеб нетерпеливо качнул головой:
— Я не об этом. Кто нарисовал эту картину? Кто автор?
— Автор? — Девушка посмотрела на картину и озадаченно нахмурила аккуратно нарисованные бровки. — А вам это очень нужно знать?
— Да, — выпалил Глеб так, что девушка испуганно попятилась.
— Хорошо, — с легким удивлением в голосе сказала она. — Я пойду, узнаю у коллег.
Пока она ходила, Корсак обратил внимание на еще одну картину. На ней была изображена обнаженная девушка, но вместо человеческого лица у нее тоже была звериная морда. Такая же белая и заостренная, как у людей на предыдущей картине — что-то среднее между лисьей мордой и мордочкой хорька, однако в звериной внешности этой девушки прослеживалось что-то миловидное, рот ее не был оскален, а изгибался наподобие безгубой, лукавой улыбки.
Обнаженное тело девушки, безупречное, гибкое, с острыми белыми грудками, художник изобразил с любовью и даже страстью. Было видно, что эта девушка (если, конечно, она существовала на самом деле, а не являлась лишь плодом фантазии) была для художника объектом обожания.
Глеб отвел было от картины взгляд, но вдруг на секунду замер, а потом снова медленно повернулся к полотну. Подошел ближе и уставился на изображение удивленным взглядом. На левой груди девушки, чуть ниже соска, темнели две крошечные родинки. Те самые родинки, которые когда-то, больше двадцати лет тому назад, свели с ума самого Глеба и которые он так и не смог выбросить из головы.
— Простите, что вам пришлось ждать.
Голос девушки-менеджера заставил Глеба вздрогнуть.
— Ничего страшного, — глухо проговорил он.
Сотрудница улыбнулась дежурной вежливой улыбкой:
— Картину нарисовал наш местный художник.
Его имя Павел Базаров. Он очень талантливый, его картины висят в музеях и в заграничных коллекциях.
— Вот как?
— Да. — Девушка посмотрела на полотно. — На данной картине он изобразил духов — хранителей нашего города, — с улыбкой доложила она.
— Духов-хранителей? — Глеб чуть прищурился. — А кто они? Что это за духи?
Сотрудница странно-прямым и немигающим взглядом посмотрела Корсаку в глаза и пожала плечами.
— Я не знаю, — сказала она. — Я всего лишь сотрудница банка, а не краевед. А вы, собственно, почему спрашиваете?
— Спасибо.
Глеб повернулся и пошел к выходу.
— Вы почему спрашиваете? — донесся до него голос девушки-менеджера.
Он не остановился.
— Вы почему спрашиваете? — в третий раз окликнула она.
И на этот раз в голосе ее было нечто такое, что заставило Глеба оглянуться. На миг его словно ледяной водой обдало — лицо девушки-менеджера чуть вытянулось вперед и побелело.
Этого не может быть!
Глеб зажмурился, затем снова открыл глаза. С девушкой все было в порядке. Она стояла с хмурым лицом и неприветливо смотрела вслед Корсаку.
Глеб помахал ей рукой…
Дурацкий жест. Зачем я это сделал?
…отвернулся и вышел из банка.
2Узнать адрес художника Павла Базарова для бывшего журналиста Глеба Корсака не составило особого труда и не отняло много времени.
Уже полтора часа спустя он вел свою машину по обновленной бетонке, ведущей к дачному поселку, который когда-то был маленькой прусской деревенькой Böttchersdorf, но семьдесят лет назад стал Малой Вороновкой.
Эти места были неплохо знакомы Глебу. На ближайшем повороте, намереваясь срезать и зная, как это сделать, Корсак свернул с бетонки на лесную дорогу. До дачного поселка отсюда было километров шесть. Лесная дорога помогала сэкономить десять-пятнадцать минут.
Дорога была ужасная, сплошные ухабы, однако Глебу было не привыкать. Он открыл окно и с наслаждением вдыхал ароматный запах леса. Недавний дождь прибил пыль и растревожил листву, поэтому воздух здесь был свежим и бодрящим.
Вскоре дорога вынырнула из леса, и его взору открылся небольшой дачный поселок.
Дом Базарова стоял на небольшом возвышении, на самой окраине поселка, поэтому его было видно издалека. Рядом примостились несколько ветхих деревянных изб, перед которыми располагался небольшой вытоптанный пустырь, служивший местной детворе футбольным полем.
На краю пустыря стояли три покосившиеся скамейки, а на скамейках сидели несколько скучающих подростков в заношенных куртках и, смоля сигаретки, лениво поглядывали на подъехавшую «крутую тачку».
Глеб остановился и, высунувшись из окна, спросил у мальчишек:
— Пацаны, где здесь дом художника Базарова?
— Да вон он — самый большой в поселке! — Мальчик указал на большой дом из белого кирпича с красными башенками на крыше.
Глеб поблагодарил и тронул машину с места.
…Возле дома художника Глеб выбрался из машины и прошел к железной калитке. Нажал на кнопку электрического звонка. Подождал с полминуты и нажал снова.
Где-то в глубине двора хлопнула дверь. Вслед за тем Глеб услышал звук приближающихся шагов.
Потом замок лязгнул, и дверь открылась. Глеб увидел перед собой высокого темноволосого парня, которого уже имел возможность лицезреть в баре. У Базарова было смуглое, красивое лицо и голубые глаза. Он был одет в полосатый, испачканный красками халат и кожаные шлепанцы.
— Добрый день! — улыбнулся парню Глеб. — Меня зовут Глеб Олегович. Я к вам по поручению Федора Сергеевича Геера.
— Здравствуйте! — поприветствовал его Базаров. — Проходите.
Базаров широко распахнул калитку и посторонился, пропуская Глеба внутрь.
Двор был небольшой. Несколько асфальтовых дорожек. Крошечный бассейн с искусственными лилиями. Гамак.
Они вошли в дом. Базаров закрыл дверь на засов и повернулся к Глебу.
— Входите в дом. Можете не разуваться, у меня все равно бардак.
Узкий коридорчик сворачивал налево и вел в кухню. Глеб пробежал по ней взглядом, отметил для себя обилие хрусталя и посуды из разноцветного стекла — на полках красовались красные, синие, желтые фужеры, а также приземистые маленькие кувшинчики с длинным горлышком, предназначенные неизвестно для чего.
В комнате было тепло. Горел камин. Вдоль одной из стен протянулись книжные полки с толстыми томами собраний сочинений классиков. Корешки книг выглядели так, словно к ним никто никогда не прикасался.
Обстановка была, что называется, на уровне. Мягкие кресла, диван, журнальный столик. На стене — огромный телевизор с двумя высокими колонками, стоящими на полу, под ним — стеклянная тумбочка, заваленная десятками DVD-дисков в пестрых коробках.
— Присаживайтесь, где вам удобнее, — пригласил Базаров.
Он смахнул с кресла футболку и тренировочные штаны.
— Можете здесь.
Глеб уселся в кресло и закинул ногу на ногу. Павел Базаров подошел к журнальному столику, взял бутылку с яркой позолоченной этикеткой и повернулся к Глебу:
— Виски?
— Если только немного, — ответил Глеб.
Художник кивнул и разлил виски по стаканам. Один стакан протянул гостю, другой взял сам. Сел на диван.
— Я готов вас выслушать, — сказал он.
Глеб припомнил, с каким почтением относилась к этому парню нагловатая и задиристая «золотая молодежь», и сейчас, глядя на художника, понял, в чем секрет. От парня веяло какой-то уверенной и невозмутимой силой, а во взгляде его голубых глаз, задумчивых и спокойных, было то, что принято называть «магнетизмом». Несмотря на молодость, Базаров явно был из тех редких людей, которые, даже надев на себя замызганный халат, выглядят как аристократы, а в любой компании, едва влившись в нее, тут же становятся негласными лидерами.
Глеб кашлянул в кулак и заговорил:
— Дело в том, что Федор Сергеевич собирается купить еще несколько ваших картин.
— Вот как, — неопределенно проговорил молодой художник.
— Но сперва он хочет провести экспертную оценку. То есть, грубо говоря, господин Геер хочет выяснить, являются ли ваши картины настоящим произведением искусства.
Художник спокойно выслушал Глеба, а когда тот закончил, с вежливой улыбкой уточнил:
— А вы — тот человек, который способен это сделать?
— Именно так, — продолжал врать Корсак. — Я представляю Московский экспертный совет при госуниверситете. А также экспертную группу «Арт-бизнес».
— Значит, вы ученый?
— Я доктор искусствоведения, — ответил Глеб. — Закончил кафедру эстетики МГУ. Если вы не против, я задам вам пару вопросов.
— Хорошо, задавайте. — Базаров отхлебнул виски и выжидательно посмотрел на Глеба.
— Ну, прежде всего, я хочу удовлетворить собственное любопытство. Что за звероподобные существа изображены на ваших картинах? Что они олицетворяют? Почему у них звериные головы?
— Они олицетворяют простую, но грубую истину, — спокойно ответил художник. — Человек — это зверь. Вся мощь человека, вся его воля к жизни — от зверя. Все остальное: слабость, душевные терзания, страх смерти, ощущение потерянности в мире — лишь хрупкая, недолговечная надстройка над мощным основанием.
— То есть, мораль, нравственность, религия, попытки поиска смысла — это всего лишь «хрупкая надстройка»?
— В некотором роде, да.
— Значит ли это, что вы не верите в Бога?
Базаров улыбнулся:
— Вы говорите как миссионер. Я ничего не говорил о вере в Бога. Я хотел сказать, что, отдавая дань тому мощному и сильному, что есть в человеке, я всего лишь чту память тех, от кого мы произошли. Тех, кому мы обязаны своей силой и волей к жизни. Той волей, которая позволила нам подняться над природой.
Он отхлебнул виски и посмотрел на Глеба, ожидая, по всей вероятности, возражений.
— То есть, вы подчеркиваете силу звериного начала в человеке? — уточнил Глеб.
— Да.
— Но это, в некотором смысле, антихристианство, — заметил Корсак.
— Возможно, — не стал спорить Базаров. — Ницше называл христианство религией слабых, немощных и больных. Мне кажется, что в этих словах есть большая доля истины. По сути, Иисус Христос — плачущий бог, не способный ни на что. Он всего лишь Богочеловек. Будь на его месте Человекозверь, он бы не позволил себя распять. Он бы уничтожил своих обидчиков.
— Человекозверь… — с улыбкой повторил Глеб. — Звучит почти как оборотень.
Базаров усмехнулся и пожал широкими плечами:
— Не стоит понимать меня буквально. Все это лишь метафора.
— Что ж, со звериными головами все ясно, — резюмировал Глеб. — Но вот что странно: если звериные головы выполнены на ваших картинах весьма условно, то человеческие тела вы прописываете с чрезвычайной, почти фотографической точностью.
— Я пишу только с натуры, — сказал Базаров. — Как мой любимый художник Микеланджело да Караваджо.
— Всегда? — уточнил Глеб.
— Абсолютно. Главное для меня — точность и внимание к деталям. Только детали могут оживить материал.
— А как же Сальвадор Дали? Он часто срисовывал свои пейзажи с фотооткрыток.
— Я не люблю Сальвадора Дали, — сказал Базаров. — Он не художник, он — фокусник. Иллюзионист с ловкими руками.
Художник допил виски и поднялся с кресла:
— Пойду, принесу еще бутылку.
Он неторопливой походкой вышел из комнаты. Через пару минут в кухне загремела посуда.
Глеб тут же поднялся с кресла и подошел к двери, завешанной красной шторкой. Отдернул шторку, нажал на ручку и надавил на дверь. Она оказалась не заперта.
В комнате царил мрак. Глеб нащупал на стене выключатель и нажал на кнопку. Яркая лампочка озарила большую комнату, уставленную мольбертами и натянутыми на подрамники холстами. Вероятно, это была мастерская.
Глеб быстрой походкой прошел к ближайшему мольберту и взглянул на закрепленную на нем картину. Лицо Глеба вытянулось от удивления. Это был великолепно выполненный портрет обнаженной женщины со звериной головой и звериной мордой вместо человеческого лица.
Звероголовая женщина сидела за столом. Левая рука ее была опущена, и ее не было видно. В правой руке, лежавшей на белой скатерти, она сжимала ярко-красное яблоко. Из-за ярко-алого цвета яблока казалось, что рука женщины-монстра испачкана кровью. Глеб уже собрался отвести взгляд, но вдруг уставился на обнаженную грудь женщины.
Лицо его побелело, он вспомнил картину в банке и судорожно облизнул пересохшие от волнения губы.
— Я пишу только с натуры! — прозвучал у него в голове голос Павла Базарова. — Главное для меня — точность и внимание к деталям. Только детали могут оживить материал.
…Когда Павел вернулся из кухни с бутылкой водки в руке, Глеб как ни в чем не бывало сидел в своем кресле.
Художник уселся на диван, свинтил с бутылки пробку и плеснул немного водки в опустевший стакан Глеба. Потом налил и себе. Корсак посмотрел на часы и сказал:
— Знаете, мне уже пора.
— Вы серьезно? — приподнял черную бровь художник.
— Да. Я совсем забыл об одном срочном деле. Но я еще приеду. И тогда мы закончим наш разговор.
Глеб поднялся на ноги.
— Я вас провожу. — Павел встал с дивана.
…У калитки художник протянул Глебу руку и сказал:
— Приятно было с вами познакомиться, Глеб Олегович. Хотя ваш способ определения истинной стоимости художественных полотен представляется мне очень спорным.
В голосе художника сквозила явная ирония, и Корсак почувствовал себя немного глупо.
— Да, — ответил он, не глядя Базарову в глаза. — Мне тоже был приятно. Надеюсь, еще увидимся.
— Обязательно увидимся, — улыбнулся в ответ Базаров.
3Эльза была удивлена его визитом. Но, кажется, еще и обрадована. Поцеловав ее в губы, Глеб прошел в гостиную. Но не сел, остался стоять.
Эльза подошла к нему вплотную, потерлась о его плечо щекой и нежно проговорила, глядя ему в глаза:
— Как здорово, что ты пришел, Глеб! Принести тебе кофе?
Он покачал головой:
— Не надо. Просто присядь.
— Присесть?
— Да. Хочу с тобой кое о чем поговорить.
— Ладно.
Она привстала на цыпочки и поцеловала его, затем села на мягкий диван, подогнув под себя босые ноги, запахнула полы халатика, приготовившись слушать.
Глеб подошел к пианино, откинул крышку. Посмотрел на Эльзу, а потом опустил пальцы на клавиатуру и заиграл.
— Знакомая мелодия.
— Разумеется. Это Бетховен. «К Элизе». Мой дядя никогда не любил Бетховена, но в последнее время вдруг стал наигрывать эту пьесу. Как думаешь, почему она ему вдруг понравилась?
— Не знаю.
— Элиза… — тихо проговорил Глеб. — Эльза… Слушай, я хотел тебя кое о чем спросить.
— Что-то мне не нравится твой тон, — с шутливой опаской проговорила Эльза. — Но спрашивай.
— Твоя губная помада — это ведь «Шанель»?
— Да, — ответила Эльза. И улыбнулась: — Ты хочешь сделать мне подарок?
— Линия «Руж Коко»? — спросил Глеб.
Эльза взглянула на него удивленно:
— Да.
— Тон «восемьдесят восемь эсприт».
— Точно! — Эльза улыбнулась. — Не знала, что ты разбираешься в губной помаде. А уж тем более, в оттенках цвета.
Глеб опустил взгляд на клавиатуру и снова, неторопливо и задумчиво, проиграл несколько нот из пьесы Бетховена.