Глеб опустил взгляд на клавиатуру и снова, неторопливо и задумчиво, проиграл несколько нот из пьесы Бетховена.
Во взгляде Эльзы появилась тревога.
— Глеб, что происходит? — спросила она.
Глеб оборвал игру. Посмотрел ей в глаза и сухо произнес:
— Ты встречалась с моим дядей.
— Конечно, встречалась, — с легким недоумением отозвалась Эльза. — Мы ведь живем… жили в одном городе.
Глеб медленно покачал головой.
— Я не об этом. Ты с ним спала. Была его любовницей.
Зеленые глаза Эльзы расширились.
— Что ты такое говоришь?
Глеб дернул уголком губ.
— Хватит врать, Эльза, — с легким раздражением и усталостью произнес он.
Она закусили губу и несколько секунд сидела молча. Потом, не глядя Корсаку в глаза, произнесла негромким голосом:
— Хорошо. Я скажу правду. Хотя я не понимаю, почему я должна тебе об этом рассказывать. Ты спрашиваешь, была ли я любовницей твоего дяди? Да, была. У нас с ним был роман. Теперь ты доволен?
По лицу Глеба пробежала тень.
— Только не говори, что ты любила моего дядю, — сухо произнес он. — Он тебе в отцы годился.
— При чем тут возраст? Он был настоящий мужчина. Умный, волевой, добрый. — Заметив недоверие, промелькнувшее во взгляде Глеба, она тихо произнесла: — Я любила в нем мужчину.
Глеб вздохнул.
— Ты снова врешь?
— А ты снова мне не веришь?
Он качнул головой:
— Нет, не верю.
Эльза усмехнулась:
— Издержки журналистской профессии?
— Скорее результат богатого жизненного опыта.
Эльза посмотрела на него, прищурив зеленые «кошачьи» глаза.
— А если я скажу, что видела в нем тебя? Если я скажу, что любила тебя все эти двадцать с лишним лет? И что ждала твоего возвращения. Ты мне поверишь?
Глеб помолчал, о чем-то размышляя, затем сказал — сухо и холодно, почти презрительно:
— Ладно. Допустим. Допустим, что в твоих словах есть маленькая часть правды. Но как насчет художника Базарова? В нем ты тоже любила мужчину? Или «видела» в нем меня?
Лицо Эльзы слегка вытянулось.
— При чем тут художник Базаров?
Глеб устало вздохнул.
— Брось вилять, — с горечью проговорил он. — Я был у него в мастерской и видел твой портрет. И на этом портрете ты была полностью обнажена. — Глеб усмехнулся. — Правда, голова у тебя там была звериная.
— Вот как? Тогда почему ты решил, что на портрете — я?
— Потому что я видел тебя голую.
Некоторое время в комнате царила тишина. Первой молчание прервала Эльза.
— Ясно, — с усмешкой сказала она. — Две родинки на левой груди.
Глеб кивнул:
— Да.
— Что ж… — Она пожала плечами. — Я действительно ему позировала. Но я с ним не спала. И это — сущая правда.
Глеб достал из кармана мобильник и набрал номер.
— Кому ты звонишь? — подозрительно спросила Эльза.
Глеб не отвечал. Дождавшись ответа, он сказал в трубку:
— Сергей, это Глеб…Погоди, не кипятись. Нужно срочно задержать Эльзу Зиберт.
Эльза побледнела.
— Глеб… — тихо, с изумлением, болью и горечью в голосе проговорила она. — Что ты такое говоришь?
Корсак на нее не смотрел.
— Я думаю, что она имеет отношение к смерти моего дяди, — сказал он в трубку.
4«Пытка длилась уже почти сутки. Паренька Фрица, укушенного собственной женой, растягивали на дыбе, жгли ему пятки горящей паклей, выжигали на груди кресты, но он лишь визжал и смеялся в ответ, не желая раскаиваться.
Все жители деревни в эти часы были печальны и угрюмы, а свою ежедневную работу делали молча и не глядя друг на друга. Ужасный смех Фрица, доносившийся из сарая, был слышен всем без исключения. Но даже малые дети старались делать вид, что не слышат его.
Галеб терпел до полудня следующего дня, не желая вмешиваться в то, чего не понимал и что было делом общины пастора Зиберта. Однако в конце концов Галеб сломался.
Войдя в комнату пастора, он заявил с порога:
— Отче, это больше невозможно терпеть! Вы должны это прекратить!
Пастор Зиберт, сидевший за столом с Библией в руках, поднял на Галеба угрюмый взгляд и сухо промолвил:
— Я уже говорил тебе, Галеб, что в тело и в разум Фрица вселился демон. Пока мы не изгоним демона, душа Фрица будет обречена на адские муки.
— Но как вы узнаете, вышел из него демон или нет?
Пастор прищурил тяжелые веки.
— Фриц должен повиниться и раскаяться, — сказал он. — Демоны же не способны на раскаяние.
Галеб сдвинул брови и упрямо проговорил:
— Отче, ваши действия жестоки.
— Знаю, — так же мрачно и сухо отозвался пастор Зиберт. — Но это оправданная жестокость.
— Оправданная? — Глаза Галеба возмущенно блеснули. — Разве можно загнать человека в рай пинками?
Пастор вздохнул, закрыл Библию и положил ее на стол. Потом посмотрел на Галеба долгим, спокойным взглядом, после чего изрек:
— Если ты видишь на улице пьяного бродягу, который лежит на льду и на которого падает снег, разве ты не перетащишь его под навес?
— Да, — ответил Галеб.
— А если он при этом будет брыкаться и кричать — ты остановишься?
— Нет.
— Даже если он будет обзывать тебя извергом и заливаться слезами?
— Даже тогда.
— Позволь спросить — почему?
— Потому что он не осознает того, что делает. Его разум опьянен хмельным напитком.
Пастор кивнул:
— Верно. Вот ты и ответил на свой вопрос, Галеб. Неверующий человек подобен обезумевшему пьянице, но мы должны попытаться спасти его от града, дождя и ураганного ветра. Даже если в его затянутых хмелем глазах мы будем выглядеть как воплощение зла.
Галеб нахмурился.
— Но так можно оправдать даже инквизиторов, — не сдавался он.
Пастор посмотрел на Галеба удивленно.
— А разве они нуждаются в оправдании? Воины Бога сражаются со злом там, где его видят.
— Но под их горячую руку часто попадают невиновные.
— Кто это тебе сказал? Методы, которыми они выявляют колдунов и ведьм, несовершенны, но, слава господу, эти методы работают. А что касается оправдания… оно нужно не инквизиторам, Галеб, оно нужно тем, кто поддался искушениям Сатаны и впустил зло в свою душу. Но даже к таким людям церковь милосердна, ибо дает им шанс оправдаться. Для этого и существует advocatus diaboli [2].
Увидев сомнение в глазах Галеба, пастор сказал:
— Представь себе, что ты видишь впереди свет вечности и хочешь к нему пойти, но тут твоя левая нога, одержимая дьяволом, начинает выделывать кренделя и вместо того, чтобы помочь тебе прийти к свету, затаскивает тебя во тьму, полную чудовищ. Что ты сделаешь с этой ногой?
— Отрублю ее, — сказал Галеб.
— Верно, — кивнул пастор. — А если то же самое происходит с твоим другом, однако он слишком пьян, или слишком слаб, или слишком напуган, чтобы поднять меч и нанести спасительный удар. Ты поможешь ему отсечь зараженную ногу?
— Помогу.
— Но он наверняка будет кричать и плакать от боли. Тебя это остановит?
— Если речь идет о спасении его жизни — нет.
Пастор улыбнулся спокойной, дружелюбной улыбкой и сказал:
— Полагаю, другие примеры излишни.
После чего отвел от Галеба взгляд и снова взялся за Библию.
Вечером того же дня Фриц, наконец, затих. Из сарая, вытирая тряпкой окровавленные руки, вышел страж Отто. Люди, бывшие во дворе, настороженно и вопросительно уставились на него.
— Фриц раскаялся! — громко объявил Отто. — Он принял мученическую смерть, чтобы очистить и спасти свою бессмертную душу!
Общинники облегченно вздохнули и снова занялись своими делами.
5— Галеб, я могу войти?
— Да, отче. Входите!
Галеб отложил молот, вытер рукавом потный лоб и повернулся к дверям, распахнутым настежь.
Пастор Зиберт подошел к наковальне, взглянул на две заготовки, которые выковал Галеб, и удивленно спросил:
— Что это? Мечи?
— Да, отче.
Пастор пристальнее присмотрелся к извилистым клинкам и сказал:
— У них странная форма. Они напоминают фламберг, только короче.
— Эта форма не ради красы, — отозвался Галеб. — Она удлиняет разбег клинка. А размер каждого меча таков, чтобы я легко мог управляться с ним одной рукой.
Пастор отвел было взгляд от верстака, но взглянул на две бронзовые накладки, которые лежали рядом с мечами, и брови его приподнялись от удивления.
— Ты собираешься прикрепить к перекрестьям мечей распятия?
— Да, отче. — Галеб сдвинул брови. — Я сделал что-то неподобающее?
— Нет, сын мой. Ты все сделал правильно.
Пастор снова посмотрел на клинки, и на этот раз в глазах его появилось восхищение.
— Поразительно! — сказал он. — Я поражен, сын мой. Более искусной работы мне не приходилось видеть.
— Я хорошо работаю с железом, — не без гордости произнес Галеб, но тут же стушевался под взглядом пастора и смиренно спросил: — Вы их освятите, отче?
— Конечно. Я сделаю это сегодня же после вечерней службы. Конечно, если мечи будут к этому времени готовы. Однако зачем тебе они?
— Я хочу сходить в город, — сказал Галеб.
— Зачем?
— Попытаюсь найти хозяина пряжки. Она очень приметная. Вам, отче, появляться в непристойных местах негоже, а я войду в любую дверь.
Пастор нахмурился и с сомнением проговорил:
— В нашем городе не любят чужаков. Если ты пойдешь без оружия, это может плохо для тебя кончиться. А если с оружием… это может кончиться плохо и для тебя, и для других.
— Я уже думал об этом, отче, — сказал Галеб. — Мне кажется, я могу остаться незамеченным, если вместо камзола надену сутану и плащ. Молодой послушник не вызовет подозрений.
Пастор обдумал его слова и кивнул:
— Хорошая идея, Галеб. Однако даже в этом случае твоя вылазка будет опасна.
— Знаю, отче. Но я не пойду в город безоружным. Я возьму с собой освященные мечи-змеевики. Я сделаю специальную перевязь и спрячу оба клинка за спину. Плащ мне в этом поможет.
— Ты так сильно полагаешься на силу своих мечей? — усомнился пастор.
Галеб усмехнулся, и усмешка его вышла жесткой и холодной.
— В отличие от вашей паствы, отче, я умею сражаться и делал это не раз.
По лицу пастора пробежала тень. Он вздохнул и сказал:
— Что ж… Возможно, ты прав. Мне остается лишь благословить тебя.
— Спасибо, отче!
Галеб нагнул голову. Пастор прошептал латинские слова молитвы и трижды перекрестил Галеба.
6Сумерки еще не сгустились, когда всадник, одетый в рясу, плащ и шляпу, пересек лес и выехал на равнину, убегавшую к подножию холмов, покрытых виноградниками. Припозднившиеся крестьяне подвязывали лозы к шестам и подрезали сухие побеги.
Город стоял на возвышенности и был опоясан кольцом крепких стен и болотистым рвом, поросшим ивняком. Он находился в пятнадцати верстах от деревни общинников, которой руководил пастор.
Миновав ров и представившись городским стражам послушником, Галеб спешился, передал смотрителю городской коновязи узду вместе с парой медных монет и дальше пошел пешком.
Сторож на городской ратуше пробил десять часов. Галеб шел по узкой, замусоренной улочке города, кутаясь в длинный плащ. Широкополую шляпу он надвинул на глаза. Окна в первых этажах домов были наглухо закрыты ставнями, и огоньки в щелях почти нигде не светились. В эти ненастные дни город ложился спать рано.
Галеб быстро пересек Рыночную площадь, свернул на улицу Нарциссов, прошел по ней, потом снова свернул, прошел еще немного и вышел к церкви Преображения. Церковь была обнесена строительными лесами и закрыта. Народу на улочках не было совсем. Лишь в отдалении раздавался тихий топот ночного дозора.
Галеб отлично запомнил план города, который начертил ему пастор. Запомнил намного лучше, чем сам ожидал.
В какой-то миг Галеб поймал себя на том, что неплохо видит во тьме. Он остановился и с недоумением огляделся, ожидая увидеть что-нибудь вроде фонарей, факелов или хотя бы открытое окно, откуда мог литься тусклый свет сального огарка. Но ничего такого не было.
Галеб провел ладонью по лицу.
— Дьявольщина какая-то, — тихо пробормотал он.
Озадаченно хмуря брови, Галеб двинулся дальше, обогнул церковь и свернул в Трактирный переулок. Вскоре он увидел перед собой каменное здание трактира, над дубовой дверью которого красовалась вывеска «Жареный петух».
Из-за двери доносились приглушенные звуки разухабистой песни. А когда Галеб открыл дверь, песня едва не оглушила его.
Шумная пьяная компания поднялась, грохоча лавками, из-за стола и, продолжая горланить песню, двинулась к выходу.
Галебу пришлось посторониться, чтобы пропустить мимо себя четырех бражников, пахнущих вином, чесноком и потом. Как только дверь за ними закрылась, он прошел к ближайшему столу и заказал у трактирщика кружку сбитня.
Через минуту трактирщик, крупный толстобрюхий мужчина лет сорока, грохнул перед ним деревянную кружку со сладко пахнущим напитком:
— Пей, божий человек! — с ухмылкой продолжил он. — А захочешь чего покрепче — только скажи!
— Храни вас Бог, дружище! — поблагодарил Галеб смиренным голосом.
Трактирщик хмыкнул, развернулся и отправился к другому столу, за которым сидели два горожанина в одеждах, выдающих в них людей среднего или даже очень хорошего достатка. На их стол он поставил кувшин с вином.
— Нет ли у тебя к этому вину достойной закуски? — поинтересовался один из двоих, желтокожий и сутулый. — Курица была тощая, и мы ее уже доели.
— Мой помощник понес на кухню несколько зайцев, — ответил трактирщик. — Если ты подождешь, скорняк, то совсем скоро полакомишься отличным заячьим рагу.
— Зайчатина — вещь хорошая, — похвалил другой мужчина, толстый, с ухоженными руками и обветренным лицом. — Кстати, говорят, в Эльстарском лесу снова объявились волки-людоеды.
— Правда? — встрепенулся скорняк. — Вот ведь жизнь — то черные псы, то волки-людоеды. И некуда человеку деваться от этих напастей!
— Полно вам, — равнодушным голосом проговорил трактирщик. — Слышал я, что черные псы разбойничают только по ночам. Всего-то и делов, что не ходить в лес ночью.
— Да как же не ходить, любезный? — с возмущением в голосе вопросил толстяк. — Наш лес большой, и ехать по нему долго. Самое меньшее пятнадцать часов. Никаких объездных путей нету. Как же еще прикажешь купцам гнать караваны?
— А реки на что? — тем же небрежным голосом обронил трактирщик.
— Реки! — Толстяк, будучи, по всей вероятности, торговым человеком, покачал щекастой головой и проговорил с горечью: — Вода уж три недели назад ушла. А товар ждать не станет.
— Ну, тогда и пенять не на что, — спокойно проронил трактирщик. — Господь во всем дает человеку выбор.
— Нету никакого выбора, братья, — возразил тощий скорняк. — На все воля Божья. В Библии-то что сказано? А сказано там, что ни один волос не упадет с головы человека без Божьего промысла!
Толстяк-торговец насмешливо скривился.
— Богу больше делать нечего, кроме как подсчитывать волосинки на твоей плешивой башке.
Скорняк было надулся, но тут ему в голову пришла идея. Он посмотрел на Галеба и заговорщицким тоном предложил, обращаясь к торговому человеку и трактирщику:
— А давайте-ка спросим божьего человека, пускай он нас рассудит. Слышь-ка, божий человек!
Галеб отставил кружку со сбитнем.
— Слушаю тебя, брат мой, — проговорил он.
— Ты слышал наш разговор, не правда ли?
— Отчасти.
— И что ты на это скажешь?
Галеб поднял глаза к потолку и смиренно произнес:
— Этот мир создан Господом, и он не может быть плох. А стало быть, любая гадость здесь в конечном итоге обернется добром. Божий промысел шествует тайными путями.
Скорняк и торговый человек переглянулись.
— Сложно говоришь, монах, — пробасил торговец. — Тебя послушать, так получается, что в мире совсем нет зла?
— Зло есть. Но оно — обратная сторона добра. Не бывает света без тени.
Скорняк отхлебнул вина, вытер рот ладонью и доверительно проговорил, обращаясь к собутыльнику и трактирщику:
— Совсем нам головы задурил этот монах. У него уже и зло обратилось в добро.
— Да уж, — усмехнулся торговец, — язык у парня подвешен как надо. Слышь-ка, божий человек, а вот войдет сейчас сюда разбойник, стянет с тебя рясу вместе с портками и пустит по холоду голышом. И в чем тут будет добро?
— Что телу зло, то душе добро, — коротко и просто ответил Галеб.
— Да не трогай ты этого святошу, — проворчал скорняк едва ли не брезгливо. — У этой братии на все готовый ответ.
Галеба оставили в покое, трактирщик вернулся за стойку, а скорняк и торговец продолжили разговор, сменив тему.
— Барон Клинкоуф совсем зарвался, — сказал скорняк. — Королевский посланник в Сааре принес ему письмо о примирении, но барон рассмеялся посланнику в лицо, порвал письмо в клочки и спустил посланника с лестницы. А когда посланник и его охранники позволили себе возмутиться подобным поведением барона, тот приказал слугам натравить на них собак. А собаки у барона — будь здоров! Каждая — чистопородный мастиф, чьи предки служили еще римским императорам. — Скорняк криво ухмыльнулся и закончил: — Говорят, посланник еле унес ноги.