Костер, распаленный им и Стаховым, распался множественными искрами, каждая из которых грозила разродиться полноценным пламенем.
Течения и взгляды на сущность Учителя, а с ними и на уклад жизни, множились синяками на теле незадачливого ребенка. Только, так называемых, «Человеческих», «Арианских» течений насчитывалось около полудюжины. А были еще Бадасты, утверждающие, что Учитель всего лишь пророк, ниспосланный Высшим Разумом; Гаситы, ополчившиеся на ежесубботние Благодарения; Махонцы, призывающие вообще отказаться от любого управления, а все вопросы решать общим собранием.
- Отец-Учитель, куда мир катится…
Кажется, это произнес Никий Гвана, тот самый Никий Гвана в каюте которого они собирались неполный год назад, и который так рьяно обличал Арианцев на сборе Сердика. Длинные волосы висели жирными неухоженными прядями. Даже кружевные манжеты – предмет насмешки мужчин и тайной зависти женщин - свесили дырявые уши.
Сонаролла поднялся, тяжело, седую голову одолевали тяжкие думы, проступая морщинами на сером лице.
Поднялся, чтобы тут же опуститься на колени.
Под шелест одежд за Пастырем последовали остальные.
Сонаролла сплел длинные пальцы тонких рук.
- Учитель, Отец наш небесный, зглянься на неразумных детей твоих. Наставь на путь истинный, не дай сойти с пути праведного. Прости детям своим грехи совершенные не по злому умыслу, не в черноте душевной, а лишь по невежеству. Избави неразумных от новых прегрешений. Вразуми заблудших, возврати сошедших.
- Вразуми заблудших, возврати сошедших, - нестройным хором повторили сотоварищи.
И лампы, вечные лампы, убавили неизменное свечение, тускло мерцая душами заблудших грешников.
- Слава, - родил Сонаролла.
- Слава! – подхватили присутствующие.
***
Сидят две старушки под Люком.
- Ой, Никитична, чего расскажу – соседи позавчерась собрались в своей каюте и пьють, и пьють, и пьють. Вчера собрались – и пьють, и пьють, и пьють. Сегодня собрались – и пьють, и пьють, и пьють…
- Поликарповна, а где ж суть?
- Так там же и ссуть!
Из сборника «Устное народное творчество»
Бесшумная дверь тихо возвратилась на место, прервав предательский поток света из коридора.
На цыпочках Рената двинулась через холл, к своей комнате.
Не то чтобы ее особо бранили за поздние прогулки, и не то чтобы сейчас было так уж поздно…
- Вернулась?
Вопрос, заданный тихим голосом, произвел эффект удара. Тело непроизвольно вздрогнуло, чтобы в следующую секунду так же непроизвольно сжаться. Сердце, подскочив к горлу, осталось там, затрудняя дыхание.
Свет включился – тусклый ночник у изголовья пластикового кресла-качалки – его любимого, изготовленного специально для него, на заказ. Отец сидел в кресле в сером домашнем халате. Пестрая ряса, украшенная затейливой вышивкой, сложными аппликациями – плод труда десятков часов десятков ткачих, была красива. Без сомнения. Однако Рената… не любила ее. А отца, когда он облачался в «рабочий» наряд… побаивалась. Что-то менялось в привычных, знакомых с детства, родных чертах. Отсветы вышивки наползали на глаза, делая их холоднее вечной ночи за обшивкой, тени сложных кружев ложились на лицо, заостряя черты, делая их более… неподвижными, опуская уголки рта, выделяя скулы, укрупняя подбородок…
- Гуляла?
По счастью, сейчас перед ней сидел ее отец. Не первосвященник, член Совета Церкви - Аарон Левицкий, а просто слегка располневший, усталый человек в сером халате.
- Ты напугал меня.
Сердце, оставив в покое горло, безуспешно пыталось вернуться к нормальному ритму.
- Извини.
- Не спишь?
Отец взъерошил редкую поросль на светящейся голове. Рената помнила этот жест. Помнила и любила, с детства. Тогда, на месте жидких волос буйствовала густая пшеничная шевелюра. Она запускала в нее пальчики…
- Так… как-то в последнее время не спиться…
Сердце окончательно успокоилось. Подойдя к отцу, девушка села на подлокотник, осторожно запустив руку в редкие заросли.
Один из двенадцати самых высокопоставленных людей, решающих судьбу Ковчега, блаженно потянулся, обнял дочь.
- Ты выросла, я и не заметил…
- Что ты, я всегда останусь твоей маленькой девочкой.
Отец улыбнулся, лица она не видела, но почувствовала.
- Для меня – да.
- Проблемы на службе?
- Да так…
- Что-то не то с управлением Ковчегом? Мы не туда летим? Не тем курсом движемся? – неловкой шуткой, Рената пыталась развеселить отца.
Против ожидания, улыбка исчезла.
- Не тем, вот именно – не тем. Скажи, ты все еще дружишь с тем пареньком… из техников, как же его…
- Юра! Юра Гопко.
- Вот-вот – Гопко.
- Да, а что?
- Э-э-э, - волосы под пальцами девушки неожиданно превратились в грубую щетину. - Мало ли парней кругом, дался тебе этот Гопко.
- Папа?
- Что, Ренатушка?
- Папа!
- Лично против него я ничего не имею, возможно, он неплохой парень… просто сейчас такое время… дружба вообще непозволительная роскошь… а с техниками… особенно…
- Юра отличный парень! Он хороший, добрый, отзывчивый… стихи пишет.
- Стихи? Интересно, интересно, и о чем же?
- Разные. Есть о любви, о дружбе, есть и смешные.
- Надо же, смешные, когда-то и я… не важно… Подумай над моими словами, не общайся, ради меня, хотя бы временно. Ты пойми, я желаю тебе добра, только добра.
***
Утилизировано – 5 (в т.ч. 4 раба).
Родилось 2.
Квота на детей – 0.
Роскошь обстановки.
Бархат драпировок.
Переливающийся мех инопланетных животных.
Бедным родственником, проглядывающий сквозь бархат пластик стен.
Вычурные светильники, обрамляли стандартные лампы.
Двое молодых, или не молодых людей.
Молодость характеризуется блеском глаз, бурлением чувств, гибкостью тела, категоричностью суждений и скороспелостью выводов… дружбой до гроба.
И все это – все! Уходит, вместе с молодостью.
В разной очередности.
Слабое утешение.
Какое есть.
Двое молодых, или не молодых людей стояли друг против друга.
- Ты как?
- Нормально.
- А ты?
- Тоже.
Ладно гибкость тела, блеск глаз и даже суждения ладно, но дружба, дружба – она не зависит от возраста, опыта или прибавления седины в усах.
- Давно не виделись.
- Ага.
Ведь когда-то ты мог разговаривать с этим человеком часами, напролет. Едва поднявшись, ты бежал к нему, или он к тебе, и вы говорили – обо всем. Девчонках и урожае, родителях и учителях, проблемах и радостях. При ежедневных свиданиях темы не иссякали. А если один заболел… день, два не выходил из дома… о-о-о, переговорить события не хватало и суток.
- Работа?
- Нормально. А у тебя?
Один из собеседников – высокий мужчина в синем, расшитом золотом мундире, развел украшенные накладными манжетами руки.
- Тружусь, помаленьку.
- Слышал, слышал.
Высокий сказать то же не мог. О бывшем друге он не слышал, да и не должен был слышать. Мыслимое ли дело, когда у тебя на плечах тысячи…
- Как Марта?
- Спасибо, хорошо.
- А… твои?
Легкая, едва заметная запинка перед последним словом. Второй собеседник – среднего роста, широкоплечий крепыш истолковал ее по-своему.
- Рената беременна.
- Что?
Разговор сходил с накатанной, рутинной, ничего не значащей колеи. Да и не мог он задержаться на ней долго. Ну не приходят к Старшему Технику просто поболтать, пусть и друзья, пусть и бывшие. Особенно бывшие друзья.
- Рената беременна, - терпеливо повторил крепыш.
- Та-а-ак, - голос, интонации, даже манера держаться высокого сразу изменились. Те, кто спускались на планету, сравнили бы его с хищником. Нет, не готовящимся к атаке, скорее, подобравшемся для обороны, защиты своей территории.
- Я… мы подумали…
- Ты знаешь закон!
- Знаю, но Рената…
- У вас уже есть дочь. Многие ждут своей очереди годами, заслуживают право на второго ребенка!
Глаза широкоплечего сверкнули.
- А мы, значит, не заслужили!
- Не перекручивай мои слова. Подайте заявку, Совет рассмотрит ее, вынесет решение, в случае положительного, внесет в реестр…
- А Рената пока родит!
- Таков закон. Я не могу делать исключения даже для… знакомых.
- Законы придумываются людьми! А потом они из кожи вон лезут, дабы соблюсти букву, запятую ими же придуманного параграфа. Втискивают жизненные ситуации в жесткие рамки статей и очень огорчаются, что там, из себя выходят, когда те вылазят за обрамление!
- Законы диктуются жизнью, объективной реальностью. Для приемлемого сосуществования среднестатистического большинства этой реальности они создаются. И соблюдаются. Единицы зачастую страдают. Такова жизнь. Всем угодить нельзя. Пишись законы для каждого конкретно, да еще и индивидуально соблюдайся, наступит хаос.
- Законы диктуются жизнью, объективной реальностью. Для приемлемого сосуществования среднестатистического большинства этой реальности они создаются. И соблюдаются. Единицы зачастую страдают. Такова жизнь. Всем угодить нельзя. Пишись законы для каждого конкретно, да еще и индивидуально соблюдайся, наступит хаос.
- А так у нас на Ковчеге полная идиллия!
- Нет, но большинству живется…
- Короче! Я пришел за разрешением на второго ребенка! Дашь?
- Не могу, - покачал головой высокий. – Просто не имею права…
- Значит, не дашь.
- Пойми, это моя работа. Кстати, потяжелее твоей. Я должен, обязан быть жестким, жестоким…
- Прощай!
Широкоплечий развернулся и твердой походкой направился к выходу.
- Передай привет… Ренате, - на имени женщины голос дрогнул. Отступили интонации хищника, - скажи… мне жаль…
- Она будет рада твоему привету. И твоим соболезнованиям.
***
Во имя Учителя, Милостивого, Всезнающего
Хвала Учителю – Господину умов,
Милостивому, всезнающему,
Властителю звезд!
Тебе мы поклоняемся и к Тебе взываем о помощи:
Веди нас прямым путем,
Путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, что попали под Твой гнев, и не путем заблудших.
Заветы. Глава 1, стих 1.
Это уже стало традицией. Корнями дерна переплелось с распорядком дня, размеренным образом жизни.
Надо же, они в пути чуть меньше месяца, а уже обзавелись собственными традициями.
Раз в неделю, само собой получилось – в субботу, они собирались в главном зале – огромном помещении в центре Ковчега, высотой в несколько ярусов, способном вместить почти всех обитателей звездного дома. С точки зрения инженерной мысли, функциональности, наличие подобного помещения на корабле, где каждый квадратный метр на счету, мягко говоря, вызывало некоторые сомнения. Однако Эммануил настоял на своем. Он знал, чувствовал, должно, обязано быть место, где они бы могли собраться, поговорить, послушать друг друга.
Эммануил поднялся на возвышение – небольшую площадку как раз под уродливым наростом люка утилизатора. Несмотря на его возражения, люку не нашлось иного места. Обвел взглядом присутсвующих, откашлялся, собирая рассеянные мысли.
Смолкли разговоры, едва слышный шепоток затлел в задних рядах, но быстро потух, сметенный водопадом всеобщего негодования.
- Кто я?
Толпа молчала, то ли не желая отвечать на вопрос, а, скорее всего, ожидая ответа вопрошавшего.
- Кто вы?
Я не всевидящее око, не всеведущий разум и даже не свет в конце тоннеля.
Толпа внимала молча, сухой губкой впитывая влагу драгоценных слов. Крамольная мысль временами посещала Эммануила: начни он нести околесицу – отсюда, со святого места под утилизатором – как символично – будут ли они так же внимать, выискивая в навозе словословия редкие частицы непереваренной мудрости?
- Я указатель, знак на обочине. Один, пройдя мимо него, не заметит. Другой – скользнет равнодушным взглядом. Третий – прочтет без особого интереса. Четвертый – вчитается, но отбросит за ненадобностью. И лишь пятый последует в указанном направлении. Вы – оказавшиеся здесь – пятые. Но я лишь знак, стрелка с буквами. Минув ее, дальше вы идете сами. Вы можете пройти пять шагов и сделать привал, а можете идти до вечера не жалея сил и растертых мозолей.
Сами.
Ваш выбор.
В сторону, указанную знаком, но каждый, слышите, каждый, своим путем.
По своему.
Я не бог. Я – знак. Учитель.
Верите в богов, дьявола, научно-технический прогресс или потусторонний мир – верьте. Желаете положить жизнь на благо других, или посвятить себя самопознанию - посвящайте.
Ваш выбор.
Ваш путь.
На одной дороге.
Мы проповедуем не религию, но учение, не мысли, но мышление, не законы, но образ жизни!
Ни к месту вспомнилось – Мухаммед тоже проповедовал образ жизни, а что из этого вышло…
Слушатели внимали молча.
«Понимают ли они, о чем я сейчас говорю?» Всего месяц в пути, а подобные мысли посещают все чаще.
На Земле было проще. Брошенное в, на первый взгляд, сухую землю зерно мысли, неожиданно оборачивалось множественными всходами.
Здесь его мысли, даже его сомнения, не успев сорваться с уст, становились непреложной истинной.
- Ваш выбор.
Ваш путь.
Сами.
***
Нижайше прошу руководство цеха и лично старшину Мендеса взять моего сына Алексея девяти лет от роду на обучение во вверенный вам цех. По причине имеющихся явных способностей. Не далее, как вчера, сынишка разобрал у меня на работе сортировочную машину, да так, что ее потом не смогли собрать два техника.
С превеликим уважением, Марк Шагалов – отец будущей гордости техников.
- Так называемая Ересь Заброшенный Секторов набирает обороты. Наши источники сообщают – к Проповеднику ежедневно приходят десятки людей…
Бенаторе читал по бумажке, немигающий глаз розовой лысины смело глядел на Великого Пастыря.
Артур Гвана скривился – боль в правом колене – продукт полузабытой юношеской травмы – в последнее время все чаще давала о себе знать. Против ноющей занозы слабо помогали даже ежедневные инъекции, проводимые лично Кайлом Мотренко – старшиной цеха медиков.
- Чем они занимаются?
Сойдя с накатанной колеи речи, секретарь смешался.
- Он… он рассказывает.
- И все?
- Ну… да. В принципе, если верить шпионам, Проповедник не учит дурному.
Великий Пастырь изогнул седую бровь.
- И что же, по мнению шпионов – дурно?
- Ну… свержение существующего строя.
Артур кивнул – верно, свержение существующего строя – нехорошо. Даже если учесть, что строй изменяют, а не свергают.
- Скорее, наоборот, Пастырь проповедует терпение, всепрощение, призывает соблюдать заповеди, что не так уж и плохо…
- Не так плохо! – Артур Гвана сверкнул глазами. В лучшие времена этот взгляд заставлял каменеть собеседников, впрочем и сегодняшний день не из худших. – Я не говорю о том, что очеловечивание Учителя – ересь само по себе, ересь с которой боролись наши предки. Этот ваш Пророк заброшенных секторов, он хуже любого отступника, хуже бунтовщика, призывающего громить каюты-молельни. Наша Церковь – вы, я, держимся на божественности Учителя. Мы – проводники его воли к людям. Новоявленный пророк призывает жить по заповедям. Следующий, вполне логический шаг, пусть он этому и не учит, пусть никогда не будет учить – отыщутся последователи, так вот, следующий шаг – зачем мы. Я, вы – Церковь. Если достаточно просто соблюдать заповеди, делать, как завещал Учитель.
Допускаю, Пророк – добропорядочный член общества и хороший человек. Допускаю – его проповеди, его слова не расходятся с Заветами ни одной строчкой. Да будь он хоть сам Учитель, его учение – ересь и самая страшная ересь за последние годы! Страшная именно потому, что не идет в разрез с Заветами. Она подрывает саму суть, устои – Церковь! Нас!
Бенаторе виновато моргал маленькими глазами.
Проповедника необходимо уничтожить – именно его, меня не интересуют мелкие сошки!
Гонимая праведным гневом сбежала ноющая боль.
- Более того, люди, те самые люди, за спасение которых он так ратует должны возжелать, потребовать его смерти. Сами!
Секретарь осторожно кивнул.
- Займитесь этим. Лично! И чтобы я больше не слышал, что все не так плохо в новом учении. Не разочаровывайте меня!
Поблескивая лысиной, секретарь заморгал смело и часто.
***
- А вот мы узнаем, кто ты есть на самом деле!
Поднатужился Александр, поднял клеветника, да и бросил его в Утилизатор.
В тот же миг он и сгорел.
- Видите, люди добрые, - сказал богатырь. – Будь он честным человеком, не страшны ему ни жар топки, ни ледяная купель охладителя, а так – поделом еретику!
Возликовал народ. Славить принялся богатыря могучего. Сильного не только удалью, но и умом.
Из сборника «Устное народное творчество»
Этьен Донадье стоял на пороге комнаты. Не маленького помещения, из-за обилия стеллажей превращенного в крохотную комнатушку.
На свободном от стоек и полок пространстве виновато топтался Кастор Шейко.
- Вот, - пухлые руки зама вытянули из открытого шкафа один из предметов, неотличимый в ряду близнецов – собратьев. Предмет был темный, вытянутый, с рукояткой на одном конце и трубкой на другом.
- Или вот, - с одного из многочисленных ящиков была сдвинута крышка, темно-зеленая болванка с мертвым табло и обилием кнопок под ним хранила загадочное молчание. – Судя по виду – механизмы, устройства… сложные устройства…