- Или вот, - с одного из многочисленных ящиков была сдвинута крышка, темно-зеленая болванка с мертвым табло и обилием кнопок под ним хранила загадочное молчание. – Судя по виду – механизмы, устройства… сложные устройства…
- Идеи? – старшина техников рассматривал находки. Было в них что-то… притягательное, и вместе с тем – ему, человеку всю жизнь проведшему среди механизмов, они внушали совершенно иррациональный страх.
Кастор аккуратно возвратил болванку на место. Донадье отметил – руки у заместителя дрожали.
- Если с мини-ковчегом у нас были хоть какие-то зацепки… аналогии, схожие устройства, механизмы… то здесь…
- Изучайте, узнайте назначение этих… устройств… и… поаккуратнее, - Донадье хотел сказать: «осторожнее» и устыдился собственной боязливости.
- Люди… нехватка… я говорил…
- Людей не получите!
- Возможно, стоит доложить Великому Пастырю, важность находки… проходы могут прорубать и представитель иных цехов, хотя бы помогать…
- Великому Пастырю ничего докладывать не будем… пока.
***
И брат шел на брата, отец на сына, мать на дитя.
Учитель предупреждал об этом!
И Заповеди, нерушимые Заповеди сделались пустым звуком…
Летопись Исхода
Глава 2. часть 10.
Субботние Благодарения давно ушли в небытие. Скоро месяц. Для некоторых событий месяц – седая давнина. Побитой скотиной жались к стенам серые столы, сиротливо взирая из-под худых столешниц. Мемориалом прошлому в углу высилась груда поломанных скамей. Даже от вечно теплого люка утилизатора, казалось, несло космическим холодом.
На одной из стен, взятые в рамку, за толстым, чудом уцелевшим стеклом, клумбой на пепелище, пестрели строки девяти заповедей.
Было время – месяц назад – их читали, громко, нараспев, и смиренные братья и сестры вторили словам выступающего.
Для некоторых событий месяц – седая давнина.
С противоположных концов Майдана сближались две группы.
От секторов аграриев двигались Махонцы во главе с неизменным лидером – кривоногим Нестором Махо, выделявшимся в среде рослых последователей, как осел в стаде слонов. Плечом к плечу, на некотором расстоянии выступали Апполинарцы, те самые, которые искренне почитали Учителя, как Бога, на время оставившего божественные дела, принявшего облик человека по имени Эммануил и в этом обличии нарисовавшемся на Ковчеге, дабы исключительно им – Апполинарцам – доставить удовольствие.
Какое-то время назад, лидеры обеих течений собрались и не обнаружили в собственных мировоззрениях заметных противоречий.
От жилищ металлургов плотным строем вышагивали Арианцы – приверженцы человеческой сущности Учителя – правда, без Ария Стахова, но возглавляемые не менее идейным Данканом Левицким.
Группы сошлись как раз под плакатом с заповедями. Не дойдя нескольких шагов, они остановились и принялись сверлить оппонентов взглядами, как борцы сумо перед поединком.
- Пройти дай! - сквозь стену стиснутых зубов протолкнул Левицкий, и заскрежетал этими самыми зубами, будто отведал недозрелого лимона.
- Проходи, - голодным зверем оскалился Махо.
Вопреки словам, никто и не думал отступать.
От Апполинарцев отделился пухлый Бенаторе.
- Примите истинное Учение! Отриньте заблуждения! Познайте божественную сущность Учителя!..
- Заткнись!
И было непонятно, то ли слово прилетело из противоположных рядов, то ли родилось в толпе единодумцев.
Взгляды, соприкасаясь, высекали искры. Рассыпаясь, падая, эти искры продолжали гореть.
- На последнем Сборе принято решение – тем, кто не принял Истинное Учение продуктов не отпускать! – аграрий Петр Щур был весьма доволен собой.
- Ха! Много вы наработаете без орудий труда!
- Побольше вашего! На пустой желудок, поди, не шибко трудится!
- Лучше сдохнуть, чем жрать вонючие харчи. От них смердит.
- Вашими идеями!
Искры уже не тлели, они горели.
- Это от ваших идей смердит!
- У нас идеи верные, как завещал Учитель!
- У нас вернее!
Узколобый махонец, скаля рот в щербатой ухмылке, сделал шаг и без замаха ткнул одного из оппонентов кулаком, прямо в открытый для ответной реплики рот.
Искры разгорелись в пламя, чтобы тут же быть затоптанными безудержным буйством драки.
Хрипы, замешанные на крови, протискивались сквозь щербины выбитых зубов. Алая, как губы младенца слюна стекала по свернутым подбородкам. Глаза метали молнии, пока чья-то сжатая пятерня не вталкивала эти молнии обратно в череп.
- За Учителя! – истово работая кулаками, орала одна сторона, и хруст ломаемых носов служил доказательством праведности дела.
- За Учителя! – срывала глотки другая, и глухие удары аргументировали верность взглядов.
- За правое дело! – орали обе, и этот, как и другие кличи сливались, окончательно путая немногочисленных соглядатаев.
Сжимая голову окровавленными руками, по стене сполз Петро Щур. Баюкая вывихнутую руку, из задних рядов громко матерился Нестор Махо. Безостановочно работая пудовыми кулаками, прорежал толпу Данкан Левицкий. Тихо подвывая, катался по полу отец семейства и радетель малины Бенаторе.
- Стойте! Стойте! Да остановитесь же вы!
Над Майданом кружилось множество криков. Непостижимым образом, этот заглушил все. Еще более непостижимо – кричавшего послушались.
Кровавая слюна с хрипами брызжела из покореженных ртов, однако кулаки разжались, руки опустились.
- Чанг…
Фридрих Знанский склонился над телом брата.
- Ты меня слышишь?
Брат не отвечал.
- Чанг, ты что?..
Фридрих опустился на колени, осторожно оторвал голову от лужи густеющей крови.
- Брат, братишка…
Глаза того были открыты. Подтверждая страшную правду, они не моргали.
- Ча-а-анг!!!
Один человек взревел тысячей глоток.
Прямо над скорбящим, оправленные в редкостную деревянную раму, пестрели заповеди Учителя. Того самого, за которого так истово сражались минуту назад.
И первая была: «Не…»
***
Прошение на ребенка Ли Виталия – техник, член Совета – удовлетворить.
Рекомендуемое сокращение численности особей – 5.
Великая Мать! Великая Мать! Ты воистину… велика.
На последнем собрании, Рхат-могучий, смелый Рхат тернулся своим носом о щеку.
Ее щеку!
Ноздри опалил запах девушки. А мех! Какой у нее мягкий, податливый, шелковистый мех!
И Боэта не отпрянула.
Не одернула наглеца.
Великая Мать, кто бы мог подумать, тогда, там, в племени, что он будет тереться о неприступную Боэту.
Если Ковчег не рай, то где-то близко.
Очень близко.
Великая Мать!
- Я узнавала у доктора – срок приемлемый. Все нормально. Я сделаю это.
- Нет, не позволю!
Хозяева.
Опять Хозяева.
Странные создания.
Опять ругаются.
Хозяйка беременна, а вместо того, чтобы радоваться – плачет.
И Хозяин день ото дня мрачнее.
Рхат не выдержал, раскрыл, что знает их тайну, поздравил… так Хозяин строго-настрого велел никому не говорить. И вид у него был, как, как… страшный, словом.
Хотя, не говорить – это понятно. Ребенок еще не родился – сглазить могут. Да и когда родится девять дней и девять ночей, пока душа не укрепилась в теле, не положено показывать младенца никому, кроме матери и шамана.
- У нас нет выбора, сейчас нет. Может… потом…
- Потом! Я не хочу потом, не желаю! Техники! Чем они лучше священников! Те прикрывались словами Заветов, эти – благом Ковчега. А суть, смысл, жизнь – страхи, Утилизатор, боязнь инакомыслия – не изменились. Так в чем, я вас спрашиваю, разница?
- Успокойся и говори тише.
- Вот именно – тише. Мы всего боимся, даже слов. Особенно слов.
- Нам и так повезло с… Лизой. Могли не разрешить. Все-таки я – дочь священника, бывшего члена Трибунала…
- Вспомни – тогда не было запретов. И раньше никогда не было!
Нет, все-таки Хозяева очень странные. Хотя, какие ни есть – они его, и других Рхат Луну не надо!
- Аборт не такая уж страшная операция. Особенно на ранних сроках.
- А я слышал, одна из десяти не выживает, и глубоко сомневаюсь, что это – случайность. А даже если все пройдет удачно. Возможно, ты больше никогда не сможешь иметь детей.
- У нас есть Лиза.
- Есть. И будет еще. Обещаю. Я знаю, что делать.
Непонятное слово.
Чудные обычаи.
Рхат Луну даже стало жаль Хозяев.
Почему?
Он сам не понимал.
***
Не суйся воскресенье поперед Вознесения.
Из сборника «Устное народное творчество»
Из сборника «Устное народное творчество»
Столы ломились от яств.
Стены от портретов Учителя.
Воздух густел многотысячным гомоном, оседая в: многочисленных кувшинах тягучим киселем, запотевших стаканах цветным желе, глубоких тарелках жирным студнем.
Яркие отсветы цветных лент усеивали стены, пол и даже потолок Майдана. Притягивали взгляд крутобокие горы ягод и фруктов в низких вазах, румяные щеки расписных пряников с начинкой, ступенчатые, любовно вылепленные торты – предмет явной гордости кондитеров.
Праздник.
Шумными стайками гоняла ребятня, каждый обладатель не менее дюжины леденцов, чудом удерживаемых маленькими ручками.
Малочисленными группами двигались дети постарше, придирчиво вглядываясь в аналогичные коллективы противоположного пола.
Скромно держась за руку, шествовали молодые парочки. Некоторые – с детьми.
Отдельно гуляли пары со стажем. Мужчины – у стоек с горячительным. Женщины – у прилавков с едой.
Подслеповато щурились, сентиментально закатывая глаза и шевеля бесцветными губами, старики.
- Разве это праздник!
- Вот в наше время были праздники!
- Одних фруктов уходило полторы тонны!
- А птицы!
- А выпивки!
- А девушки тогда были… закачаешься!
- Главное – молодые.
Важно несли тучные тела, облаченные в праздничные, обильные украшениями одеяния высокопоставленные священники.
Не менее важно вышагивали солдаты Армии Веры, единственным, но весомым украшением которых служили пластиковые дубинки.
Праздник.
У помоста борцов было особенно людно. Только что закончились соревнования между цехами. Лично Великий Пастырь награждал победителей, вешая на потные шеи сияющие, отлитые специально к празднику медали.
В числе победителей находился и Юрий Гопко.
Марта, стоя внизу, в толпе, не сводила глаз с юноши.
Даже сейчас, усталый, с всклокоченными волосами, он был прекрасен! Особенно сейчас.
От ревнивых глаз девушки не укрылось, какие взгляды Юра кидал на девку из священников, как же ее… Рената.
Ложу священнослужителей оборудовали на возвышении. Единственным возвышением на Майдане была площадка под люком Утилизатора.
«Вот бы ее туда!.. вместе с остальными святошами!»
***
Виновный найден. Им оказался Залман Никитов. Вместо положенных двенадцати часов, Никитов держал картофель под облучающими лампами только восемь. После чего засыпал картофель в клубнехранилище. В результате сгнило порядка двух тонн клубней, не считая частично подпорченных, отданных в качестве корма животноводам.
Из докладной записки.
- А на собраниях своих под маской благочестия предаются разврату!
- О-о-о!
Серая толпа обступила серого, почти неотличимого от остальных, остроносого субъекта. Субъект вещал, бурно жестикулируя.
- Остерегайтесь, остерегайтесь!
- Ужас!
Горящие, навыкате глаза субъекта бешено вращались в круглых глазницах.
- Привечают сладкими речами, особенно детские, неокрепшие умы!
- Детей-то за что?
Сердобольная старушка из первых рядов, остроносая, как рассказчик, показно схватилась за сердце.
- А я слышал, ничего этого нет, просто рассказывает, - бородатый мужчина поскреб затянутый курчавой растительностью подбородок.
- И я, - поддержала его женщина средних лет. Рядом с женщиной, явно скучая, топталась девушка – молодая копия матери.
- Девиц, девиц затягивают в нечестивое кубло, заставляют жить со стариками, как муж с женой, побуждают к противоестественному совокуплению!
- Ах! – мать в ужасе прикрыла рот руками.
Дочь же, наоборот, заинтересовалась.
Заметив молодую пару, причем под серым балахоном женщины четко обозначивался животик, оратор набросился на них.
- Мужчин склоняют к прелюбодеянию. Они бросают семьи!
- Ой! – беременная схватилась за живот.
Перед следующей фразой, оратор минуты две держал драматическую паузу.
- А под покровом ночи похищают младенцев. Кровь невинного дитяти! На разнузданных оргиях их приносят в жертву!
***
Невыполнение дневной нормы – 8.
Намеренная, либо случайная порча оборудования – 3.
Итого утилизировано – 11.
Рекомендуемая квота на детей – 2.
Великая Мать. Мех! Какой у нее чудный, мягкий, пахучий мех! Так бы зарылся…
Рхат Лун, чувствуя себя опытным обольстителем, терся о щеку Боэты.
- Они убийцы! Они хуже Трибунала! За что мы боролись? Чтобы в Утилизаторе не сжигали живых людей. Никогда! А имеем?
Собрание.
Он любил, обожал собрания.
Какие здесь милые, добрые люди.
Единственный недостаток – говорят. Много и громко.
Вот если бы молчали. Да еще свет выключили…
- Утилизатор снова работает в полную силу. И кого сжигаем? Детей! Их родителей!
- Дырку протрешь, - произнесла Боэта, однако не отвернулась, больше того – подставила другую щеку.
Великая Мать!
Каждое собрание Рхат Лун мнил счастливейшим днем своей жизни.
- Почему так происходит? Почему, я вас спрашиваю?
Хозяин Брайен хороший. Очень хороший – берет Рхата на собрания. Но очень, очень крикливый.
- Техники говорят, Ковчег… система жизнеобеспечения не выдерживает… ограничение рождаемости жесткая, но вынужденная мера…
- А раньше, помниться, выдерживала.
- Но рабы, количество живых особей увеличилось…
- Что нам известно о системе жизнеобеспечения? О численности людей, способной проживать на Ковчеге? Все наши знания, все, собранные от каждого в единое целое – крупица, жалкие крохи, бросаемые с барского стола Великими Техниками!
От меха в носу зачесалось, Рхат поспешно отодвинулся от девушки, сдавливая чих.
К счастью, занятая речью Хозяина Брайена, Боэта не заметила конфуза Рхата.
- Наши, так называемые, знания исходят от техников. То есть, от людей, которые, прикрываясь этими самыми знаниями, жгут наших детей! Они врут! Обманывают нас! Говорят, что им выгодно! А мы верим! Слепой верой животных на мясной ферме в доброго хозяина! Еще бы, ведь он приходит каждый день. Кормит. Гладит. Дает ласковые имена.
Рхат снова придвинулся к девушке. Вспотевшие ладони нещадно зазудели, так что пришлось тереть их о собственное пузо. Он давно собирался сказать… он решался… решился…
- Верно, верно говорит!
- Верно-то оно верно. А как проверишь? В устройстве-то Ковчега ни один из нас…
- Боэта, я…
- Техники не всегда были у власти.
- Гайдуковский, ты что-то хочешь предложить?
- Сидя по каютам, уповая на приход Учителя и бормоча молитвы ничего не добьешься!
- Боэта, я…
- А что мы еще можем?
- Я уже говорил – техники не всегда были у власти.
- Но…
- Нас больше, нас много. Мы такие же, равноправные граждане Ковчега, как и они. Наши предки вместе отправились к звездам, вместе создавали этот мир. Ковчег для людей, а не люди для Ковчега! Техники формировались для обслуживания корабля, вот пусть и обслуживают.
- Боэта, я… люблю тебя…
Великая Мать, отчего такая тишина? Неужели все слышали? И сердце, вот-вот выпрыгнет из груди.
- Ты мне тоже нравишься Рхат.
***
(… Повивальные бабки) родиться ему помогли,
И богини Судьбы, и богини-защитницы взяли,
Малыша, на колени Кумарби его положили.
Тут начни Кумарби ему радоваться,
Тут начни Кумарби его покачивать,
Ему имя придумать поласковее.
Песнь об Улликумми
Первая таблица.
(Пер. с хеттского В. Иванова)
Волнение расползалось отсеками вязкой патокой. Волновались, стоящие на вахте техники и сгорбленные у грядок аграрии, волновались текстильщики и литейщики, швеи и прачки, пекари и ассенизаторы. Дрожжевым тестом волнение поднималось выше, выше, заполняя студнем беспокойства недосягаемые ярусы, вездесущей пылью, набиваясь в щели, проникая даже в законопаченные отсеки, чтобы там, на воле разрастить, заполнить густеющей субстанцией еще свободное от волнения пространство.
Эммануилу, как большинству на корабле, казалось, он волнуется больше всех.
Волнение и ожидание. О-о-о, вечные сестры, безжалостные мучительницы, чьи пытки, начинаясь с минут, могут растягиваться в года и даже десятилетия.
Что может быть хуже ожидания, щедро сдобренного волнением. Только волнение, растянутое бесконечным ожиданием.
Крик, женский крик прокатился отсеками Ковчега.
Эммануил, сидевший под дверью, услышал его раньше других.