– Ох, мой миленький, да ведь волосы у меня вились, когда я была молодая да счастливая. Знаешь, как говорят: кудри от счастья вьются. А теперь уж…
– Разве ты не счастливая? – испугался сын.
– Счастливая, – твердо ответила мама. – Конечно, счастливая, ведь у меня есть ты. И Верунька есть. Я счастливая, но… но уже не молодая.
В один прекрасный день Георгий заметил, что его волосы, которые он зачесывал назад, лежат гладко и больше не вьются на висках. И обрадовался: наконец-то повзрослел!
А у Риты кудряшки на висках остались. Значит, она еще молодая…
«Сколько ж ей лет? – мучительно размышлял он. – В Сопротивлении участвовала… Еще совсем школьницей, что ли? Ну а почему нет, ведь были у нас пионеры-герои – Лиза Чайкина, Зина Портнова… Совсем девочки, а уже…»
Ему до смерти хотелось узнать Ритин возраст. Но спросить, конечно, было никак нельзя. У женщины – про возраст? Но как же узнать?
– Теперь сюда, – неожиданно прозвучал голос Риты, и Георгий от счастья, что она наконец заговорила, даже споткнулся.
Рита подхватила его под руку:
– Осторожней! Тише!
Они миновали очень красивое двухэтажное здание Союза писателей, украшенное изысканной лепниной, и, скрываясь в его тени, прошли в плохо освещенный двор гостиницы. Остановились, всматриваясь.
Так, вон служебный вход в гостиницу, а вон там – зарешеченные окна и черный ход продуктового магазина, который находился в одном здании с гостиницей, только в другом его крыле, выходившем в узенький переулочек рядом с художественным музеем.
Где-то вдали взвыла милицейская сирена, но тотчас вновь стало тихо.
«Если нас тут застукают, решат, что мы пришли магазин грабить», – подумал Георгий, но как-то спокойно. Может, уже привык к встречам с милицией? Впрочем, рука Риты под его рукой тоже не дрогнула.
– Вон то окно, – прошептала Рита. – Слева от входа, третье. Ну что, рискнем?
До нужного им окна, по счастью, не достигал свет тусклой лампочки, висевшей над дверью. Держась в тени забора, они обошли двор, прокрались к окну. Рита, приподнявшись на цыпочках, нашарила створку, поскребла по ней пальцами, створка чуть слышно скрипнула – и отворилась.
– Ну, слава Богу, – вздохнула Рита. – А я боялась – вдруг кто-то заметил и закрыл окно… Тогда бы мне пришлось идти к вам ночевать. – И она хихикнула. – Просить приюта!
Георгий мигом представил, как они, крадучись, входят в квартиру номер два дома номер два по улице Фигнер, пробираются в его комнатенку (раньше это была мамина девичья комната, а до того – бабы Саши… теперь она называлась – «мальчиковая»), Рита ложится на его кровать, а он… На пол? Но на полу ужасно дует. На раскладушку? Или… Его бросило в жар.
– Ну, давайте, – сказала Рита. – Подсаживайте меня. Возьмите за талию и приподнимите. Сможете?
Георгий стоял, опустив руки, и смотрел на нее. Одна мысль, что сейчас он коснется ее, обнимет, лишала его соображения.
«Да я рехнулся, что ли?» – подумал смятенно и вдруг ощутил, что происходит с его телом. В самом деле – рехнулся… Ну да, правда! Он с ума по ней сходил! В висках застучало до боли. Там, внизу, тоже все заболело от напряжения – и от невозможности снять его.
«Если я ее обниму, она это сразу заметит, – подумал он в ужасе. – И залепит мне пощечину. Обидится, и я больше ее не увижу!»
Страх от последней мысли несколько отрезвил его.
– Нет, так дело не пойдет, – буркнул он, изо всех сил стараясь угрюмой деловитостью скрыть дрожь голоса. – Я подставлю вам спину, вы заберетесь на нее и потом влезете на подоконник.
– Вы что? – спросила Рита испуганно. – Влезть на спину? Да я вам ее просто сломаю! Я выше вас, значит, тяжелее.
Она намекает, что он низкорослый, слабосильный мальчишка?
Георгий схватил ее, поднял, заметил испуганный блеск ее глаз, на миг прижал, ощутил, как вдруг пересохли губы. Ее веса он не почувствовал. Легко приподнял еще выше, ноги ее скользнули по его животу, и тотчас она оперлась руками о подоконник и села.
– Вот это да… – донесся хрипловатый шепоток Риты. – Как просто! Ну, спасибо большое. Бегите теперь. – Она перекинула ноги через подоконник, спустилась внутрь. В ту же секунду Георгий подпрыгнул, подтянулся на руках, упал грудью на подоконник и перевалился через него, едва не сбив Риту.
– А вы куда? – прошептала она. – Зачем?
Он на миг остолбенел от невозможности сказать правду, придумать хоть какое-то оправдание своему поступку. Полное безумие, что он делает! И вдруг брякнул:
– Мне нужно позвонить родителям моих друзей, помните?
– Ну и что? – прошипела Рита. – Вы ведь собирались позвонить из дому.
– Я совсем забыл, что у нас не работает телефон, – соврал Георгий. В жизни вранье не давалось ему столь легко, как сегодня! Сколько уже наворотил всего…
– Но ведь есть же телефоны-автоматы… – заикнулась Рита – и замерла. И Георгий замер, услышав какой-то звук неподалеку.
В гостинице есть ночные сторожа? Охрана? Или это – крыса? А хорошая мысль…
– Здесь, внизу, могут быть крысы! – выдохнул он в самое ухо Рите.
Она рванулась с места, как ракета. Георгий не сразу понял, что она кинулась бежать по узкой лестнице, которую он сначала не разглядел. Полетел следом. Второй этаж, третий… поворот… Рита остановилась, Георгий налетел на нее и замер, прижавшись грудью к ее напряженной спине. Впереди, за колонной, мерцал огонек у стола дежурной.
«Как же мы пройдем мимо? – похолодел Георгий. – Ну, она, может, и пройдет, а я… Неужели придется уйти?»
Рита повернулась, поглядела ему в глаза и показала пальцем куда-то за его спину.
«Намекает, что надо уходить, – догадался Георгий. – А я не уйду. Ни за что не уйду! Она не будет поднимать шум».
И не тронулся с места.
Рита покачала головой, потом осторожно обогнула Георгия и на цыпочках пошла по коридору в самый его конец. Приблизилась к какой-то двери – и скрылась. Георгий поднялся на цыпочки и двинулся вслед за Ритой. Куда же она делась? В которую дверь вошла? Вроде в последнюю. Или в предпоследнюю? Все закрыты!
Понятно. Она не хочет его пускать. У Георгия даже в глазах защипало от невероятного, совершенно непереносимого горя. И ярость прихлынула, такая ярость… Она играет с ним, как с мальчишкой! Издевается! Да кто бы она ни была… и как бы он к ней ни относился, он не позволит над собой измываться!
В это мгновение дверь, около которой он стоял, отворилась, и Ритин голос шепнул из темноты:
– Вы что встали? Заходите. Быстро!
Потом ее пальцы вцепились ему в рукав и потянули. Георгий влетел в номер. Дверь тихо-тихо, без малейшего шума, закрылась. Почти беззвучно повернулся ключ.
Было темно. Только с улицы проникал лунный свет. Георгий вытянул шею и поглядел в окно. Фонари на набережной горели тускло-тускло! Их свет перекрывала луна. Огромная, белая, раскаленная, она висела над Волгой. Дали на левом берегу были словно бледным туманом завешены, и туман светился, дрожал.
– Проходите в комнату и звоните быстрей, – послышался Ритин голос. – Первый час ночи! Родители ваших друзей, наверное, уже в милицию названивают.
– Да ну, в милицию! – хмыкнул Георгий. – Все-таки молодые парни, мало ли где могли задержаться. Вот к рассвету точно родители начнут волноваться.
Он накрутил диск, поглядел на Риту, которая прикрыла дверь из прихожей и приложила палец к губам, прося говорить тише, и негромко произнес в трубку:
– Анна Сергеевна? Это Георгий Аксаков, добрый вечер. Меня Коля просил позвонить. Он в Сормове у Егора Малышева ночевать остался, так что вы не волнуйтесь. Спокойной ночи!
Совершенно тот же текст он протараторил для Ирины Михайловны Крамаренко и Клавдии Павловны, матери Лехи Колобова.
Положил трубку. Кивнул Рите, которая стояла, прислонясь к притолоке, и смотрела на него (он видел, как поблескивают ее глаза в лунном свете). Потом, подумав, набрал еще один номер.
Трубку подняли сразу. Ну конечно, баба Саша не спала. Сидела, наверное, у окошка, рядом со своими красными геранями, и смотрела во двор, не возвращается ли ее маленький мальчик Игоречек… Нет, Георгий, разумеется, Георгий!
– Бабуль, – пробормотал «маленький мальчик», – это я. Ты не волнуйся, мы все у Егора Малышева ночуем: Колька, Валерка, Леха и я. Автобусы уже не ходят, остались в Сормове. А завтра с утра вернусь. Какое такси? Ты что, откуда у нас такие деньги, отсюда ж не меньше червонца! Да, представь себе, такие теперь цены на такси. Откуда звоню? Из Сормова, тут телефон-автомат около Егоркиного дома. Да, прогресс добрался от Москвы до самых до окраин… Мама тоже не спит? Переживает? Ну, теперь все, бросайте переживать и отправляйтесь на боковую. До завтра, целую!
И он положил трубку.
За время его разговора Рита не промолвила ни слова, но теперь раздался ее холодноватый голос:
И он положил трубку.
За время его разговора Рита не промолвила ни слова, но теперь раздался ее холодноватый голос:
– Ну, теперь идите. До свидания, желаю удачи.
– Как – идите? – озадачился Георгий. – Куда?
– Ну, вы же предупредили Сашу… я хочу сказать, Александру Константиновну, что не вернетесь ночевать. Я полагаю, вы где-то решились ночь провести и создали себе алиби…
– Какое алиби? – изумился Георгий. – Я имел в виду, что останусь здесь… – И он обвел номер рукой. От собственной наглости у него кружилась голова. И страшно было так, как никогда в жизни. – Как же мне теперь уйти отсюда? А вдруг дежурная увидит? Еще арестуют, пришьют попытку грабежа. А вас какой скандал ждет… Нет, я лучше останусь.
– Во имя заботы о моей репутации?
– Ну да, – кивнул Георгий, про себя подумав: «Что я несу? Что со мной происходит?»
– Вы меня, похоже, шантажируете? – сказала Рита, отстраняясь от притолоки и подходя к кровати. – Напрасно. И заботиться о моей репутации не нужно. Я и сама-то перестала о ней заботиться лет этак… двадцать пять назад, когда мне было пятнадцать. С чего бы вам суетиться?
«Пятнадцать плюс двадцать пять – сорок. Ей что, сорок лет? Ну и ну, выглядит лет на десять меньше. Даже на пятнадцать! Сорок… это много? Да будь ей хоть шестьдесят! Да будь она хоть негром преклонных годов… В смысле, негритянкой. Нет, с негритянкой я бы не смог, тем более – преклонных лет. Господи, о чем я думаю! Я совсем спятил! Да. Спятил. Из-за нее».
– Ну, вот что, – медленно заговорила Рита, вглядываясь в неподвижно стоящего Георгия. Он был рад, что луна светит ему в спину и она не может разглядеть выражения его лица. Можно представить, что там, на том лице, написано! – Я пойду умоюсь, а вы воспользуйтесь случаем и поищите то, что вам поручено найти. Только, уверяю вас, труд совершенно напрасный. Все это – домыслы вашего ведомства. Цель моего приезда в Россию… ах, простите, в Советский Союз, конечно… самая невинная. Я хотела вручить награду Федору Лаврову и узнать кое-что о моих предках, которые жили в Энске. Есть, конечно, некая ирония судьбы в том, что именно вас, Георгия Аксакова, сделали исполнителем столь отвратительного поручения, но что же делать… В самом деле, судьба насмешлива! Десять минут вам хватит, чтобы обшарить мои вещи? Больше я вам дать не могу, очень устала и хочу спать. Но, думаю, вы управитесь, вещей у меня немного. Тем более что обыск в моем номере проводился уже столько раз, что все тайники могли быть выявлены давным-давно. А впрочем, я понимаю, что вы действуете не сами по себе, а по приказу. Поэтому – bon courage, bon chance, как говорят французы. Надеюсь, выйдя из ванной, я не застану вас в своем номере? Прощайте, мсье Аксаков.
И она, резко повернувшись, скрылась в ванной. Зашумела вода.
Георгий стоял, как столб. Еще ни разу в жизни он не был так потрясен, как сейчас. Сначала до него даже не дошло, что имеет в виду Рита. Потом дошло-доехало, за кого она его приняла…
Позор, какой позор! Да неужели он похож на кагэбэшного стукача?
…В редакцию «Рабочего» иногда приходил невысокий молодой человек с приличным выражением лица. В руках он всегда держал красную папку. Звали его Лев Аверьянов. Все знали, что он – куратор редакции от известной конторы. У всех идеологических организаций были свои кураторы. Аверьянов общался с редактором, выясняя истинное лицо каждого сотрудника, но по редакции витали легкие слухи, что основную информацию об этих самых лицах ему поставляет какой-то сексот, попросту – тайный стукач. Кто? Неведомо! Может быть, бухгалтер Светлана Ивановна, бывшая радистка-разведчица. Может, уборщица Светка Фомина. Может, завхоз Николай Васильевич. А может, ответсекр Павел Васильевич, человек необычайно общительный, способный разговорить самого угрюмого и неразговорчивого из людей.
Вообще жизнь научила Георгия, что сексотов кругом гораздо больше, чем можно подумать. Причем как завербованных, платных, так и добровольных. Они исключительно по зову сердца пишут анонимки (и не анонимки тоже!) куда попало – в райкомы, парткомы, месткомы, в милицию, в КГБ… Но никому и никогда не взбредала в голову такая блажь: заподозрить в наушничестве и доносительстве его, Георгия Аксакова!
И вот теперь – взбрела. И кому… Как же теперь жить? Как доказать ей, что она ошибается?
Ноги Георгия подкосились, он плюхнулся куда-то – оказалось, на кровать. Ткнулся лицом в подушку. Наволочка легонько пахла духами.
Он безотчетно отогнул одеяло. Простыня тоже пахла духами и еще чем-то прохладным и дразнящим. Это был запах ее тела! Недосягаемого, недостижимого… Никогда не коснуться ее, потому что она его ненавидит, презирает. Она его оскорбила! Да как она могла подумать о нем такое? Кто ей дал право?
Вскочил, ринулся в коридор, рванул дверь, за которой уже не шумел душ.
Рита стояла на маленьком резиновом коврике спиной к нему. Волосы были высоко заколоты. Полотенце лежало на ее плечах.
Георгий был оскорблен и хотел выкрикнуть ей в лицо ответное оскорбление. Но в том-то и дело, что лица ее он не видел. Он видел узкую, изящную спину, тугие розовые округлости ягодиц и ямочки ниже поясницы. Он видел длинные голые ноги и завитки на шее, под высоко подобранными волосами.
Рита резко обернулась:
– Вы? Да вы что!
Георгий смотрел, как она рванула с плеч полотенце, пытаясь прикрыть бедра, но от этого движения открылась грудь. Он смотрел, неотрывно смотрел на коричневатые соски, на тонкие ключицы, на прямые плечи – гладкие, золотистые, с отпечатавшимися на них белыми полосками от лямок купальника. Грудь тоже была наполовину золотистой, загорелой, а наполовину белой. Ниже темнел загорелый живот, а еще ниже тело снова белело, потому что под солнцем его закрывали трусики купальника. Там светлая полоска кожи была совсем узкая. Мини-бикини – кажется, так эта штука называется в модных журналах.
– Я не… – пробормотал он пересохшими губами, не соображая, что говорит. И сорвался на крик: – Вы не то подумали! Я не…
И, уже ничего не соображая, рванулся к ней, схватил, стиснул, ткнулся губами в ее губы, стал хватать их горячим ртом, кусать, стал ломать ее плечи… Она вскрикивала, пыталась оттолкнуть его, вырваться, но напрасно, напрасно! Его бесило, что от ее рывков никак невозможно толком обнять ее, поцеловать, да еще ноги скользили на сыром полу ванной, поэтому он сгреб ее, потащил в комнату.
– Пусти! – задушенно выкрикнула Рита, когда он на миг оторвался от ее рта, но Георгий с маху швырнул ее на кровать, тыкался губами то в грудь, то в лицо, кое-как удерживаясь на одной руке, а другой отчаянно пытаясь расстегнуть брюки.
Вроде бы без памяти был, но какой-то частью потрясенного, смятенного мозга понимал, что она не будет кричать. Она не будет поднимать шум! И тело ее бьется все слабее… Он сильнее. Он ее одолеет.
Он почти насиловал ее, но знал, что насиловать не хочет. Он хочет, чтобы руки ее не отталкивали, а обнимали, чтобы вспорхнули, обняли его за шею, скользнули к голому телу под рубашку…
Следовало объяснить, все объяснить, но на разговоры сил не было, он только и мог, что бормотал бессмысленно:
– Как ты могла подумать? Я не враг, я не враг!
– Я верю, что ты не враг мне, – задыхаясь, говорила она, отталкивая его тело, которое так и рвалось в нее. – Но ты станешь врагом самому себе, если не уйдешь сейчас же!
Он снова поймал ее губы, мешая говорить, кое-как содрал брюки, растолкал коленями ее ноги. Не мог он уйти от нее, под расстрелом не ушел бы!
– Ох! – разом выдохнули они, когда плоть их наконец встретилась.
Руки Риты взлетели и, легкие, невесомые, обхватили Георгия за голову, пальцы впились в его волосы, запутались в них.
Так вот что это такое – женщина…
1941 год
Передачи для узников Компьеня больше не принимали, но через два месяца Алекс вернулся – так же неожиданно, как и исчез. Никто никого не предупреждал из жен арестованных: просто в один прекрасный день снизу, из швейцарской, позвонили, и задыхающийся голос консьержа крикнул в трубку:
– Мсье Ле Буа-фис [10] поднимается на лифте!
Горничная не успела даже сообщить об этом Татьяне или Эвелине, а Алекс уже звонил в дверь. Он вошел с тем самым саквояжем, с которым его забирали, и с той дорожной сумкой, которую ему передавала Татьяна, – с продуктами и бельем. Он был чумазый, даже, можно сказать, грязный, исхудалый, словно бы и ростом уменьшившийся, но очень веселый. И страшно голодный!
– Кто-то на авеню Маршала Фоша, 72, – говорил он спустя час, чистый, переодетый, побритый (только волосы слишком отросли, но Алекс твердо сказал: сначала обед, иначе он просто не дойдет до куафера), сидя за столом и с неаристократической поспешностью уничтожая тушеную телятину с овощами… Впрочем, он не забыл положить на колени салфетку и не отучился изысканно нарезать мясо маленькими кусочками (Эвелина, которая была очень строга по части манер за столом, с умилением смотрела на сына), – а может быть, по какому-то другому адресу наконец додумался, что немцы совершили ошибку, арестовав до тысячи русских эмигрантов из семей, принадлежащих к высшей аристократии. Тем паче схватив людей вовсе случайных: таких, как я, даже не бывавших в России, там было еще несколько человек. Сейчас, когда идет война с Советским Союзом, следовало бы искать среди русской аристократии союзников, а не восстанавливать эмиграцию против себя. Пропаганде гитлеровцы всегда придавали очень большое значение. Каждый голос в защиту их нового порядка для них на вес золота.