«Лучше сразу умереть, чем оказаться у Руди фон Меера, – напутствовали руководители групп R?sistance молодежь. – Постарайтесь покончить с собой, если вас схватят. Тех, кто попадет в руки фашистов, все равно убьют рано или поздно, но сначала натерпитесь мучений. Покончив с собой, хоть уйдете из жизни с чистой совестью, никого не предав. Пыток Руди фон Меера выдержать невозможно. Одна ванна со льдом чего стоит… Гестаповцы порой приходят к нему на выучку!»
Немцы называли его Руди фон Меер, но он был русский, из семьи эмигрантов. И предпочитал, чтобы служили ему русские. В качестве жертв он тоже выбирал прежде всего своих соотечественников… правда, он называл их бывшими соотечественниками. Да что говорить, они ведь тоже не желали считать его своим!
Постепенно вокруг него сплотилось самое отъявленное отребье из тех, кто с удовольствием воспринял призыв Петена сотрудничать с фашистами. Руди фон Меер охотно брал к себе всех без разбору коллаборационистов: и отпрысков титулованных русских семей, нетерпеливо ждавших, когда же начнется в захваченной России дележка земель и раздача их бывшим владельцам, и людей без роду без племени.
Витали слухи, будто у него служат даже евреи, всегда готовые вырыть яму ближнему своему ради того, чтобы спасти собственную жизнь, – ведь немцы решали пресловутый «еврейский вопрос» все более радикально . Преданных ему людей Руди готов был защищать перед гитлеровцами, которые были очень довольны его службой в Париже. Он прекрасно знал, что в церкви на рю Лурмель иногда выдают свидетельства о крещении евреям, но поскольку кое-кто из его подручных в свое время получил там такое свидетельство, он пока закрывал глаза на «проделки» – он так и называл это, проделками, – матери Марии и остальных членов Лурмельской группы. Кроме того, он не терял надежды внедрить к ним своих людей, чтобы выведывать имена богатых евреев, которые получали свидетельства о крещении, – а потом шантажировать их. Не то чтобы фашисты мало платили, просто Руди считал, что денег мало никогда не бывает. Иногда он даже любил процитировать Достоевского – несколько, впрочем, его исказив сообразно текущему моменту: «Человеку всегда не хватает для счастья ста рейхсмарок!» Но если фон Мееру удавалось напасть на след резистантов, он не знал ни жалости, ни пощады.
Его подручные тоже отличались пронырливостью и отъявленной жестокостью. А также непомерным щегольством. Осенью сорок первого они первыми подхватили новую моду, захлестнувшую Европу вслед за гитлеровским нашествием: высокие узкие сапоги, обрезанные шинели (умельцы перешивали их в удобные куртки и зарабатывали очень недурные деньги!), маленькие, чудом удерживающиеся на голове кепочки с надвинутым на лоб козырьком, ну и галифе, конечно. Кто не мог раздобыть настоящие офицерские галифе, заправляли в голенища широкие брюки. Постепенно такая одежда стала своего рода униформой для молодчиков Руди Меера и прочих фашистских прихвостней, так что молодые люди, которые честным именем своим дорожили (а ведь во все века встречали по одежке!), начали остерегаться напяливать на себя пресловутые кепочки да галифе, куртки и сапоги, хоть последние были очень удобны, особенно осенью и зимой…
На бульваре Осман, как всегда, полно было и немцев, и парижан. Торговцы предлагали оккупантам сувениры – крохотные модели Эйфелевой башни, брошки, открытки с видами Парижа. Высокий, статный молодой человек в распахнутой по случаю совсем теплого декабрьского денька куртке (кобура была сдвинута на спину и не смущала своим видом прохожих), сунув руки в карманы галифе, поблескивая белозубой улыбкой, с беззаботным видом прошел по Монтергёй и по Реомюр, свернул на рю Монмартр и шагал теперь по бульвару Осман. Трудно было заподозрить, что этот парень не просто так фланирует по шумной улице, не забывая раздевать глазами всех идущих навстречу красоток и зевая на витрины. В одних были выставлены путеводители по Парижу на немецком языке, словари и разговорники, в других – антиквариат, в третьих – сыры, в четвертых – сдержанно-корректные винные бутылки, на этикетках которых значились имена маленьких французских сел, покоривших мир без применения силы: Шамбертен, Шабли, Барзак, Вуврэ, Бон. Были витрины с курительными трубками, дамскими шляпками, модными платьями, бижутерией, туфлями, ставшими в военные годы чуть ли не на вес золота. На самом же деле все это изысканное изобилие (Париж оставался Парижем!) лишь на миг привлекало взгляд щеголя. Его внимание было приковано к узкой, чуть сутулой спине какого-то юноши, за которым он и следовал от самой церкви Святого Юсташа близ Монтергёй. Задача его была несложной: объект совершенно не замечал слежки.
Юноша не видел сейчас ничего на свете: ни Парижа, ни фашистов, которые вольно разгуливали по улицам прекрасного города и с которыми он поклялся бороться, не щадя собственной жизни. Какое там! Все клятвы были забыты, его занимало совсем другое, он был всецело погружен в свои мысли. Причем мысли эти, судя по мрачному выражению тонкого, словно бы выгравированного на чуточку пожелтевшей старинной бумаге лица, были весьма печальны, даже трагичны, и порою глаза его подергивались слезами, а иногда начинали метать яростные молнии.
Юношу звали Антон Валуев, и он был обуреваем ревностью и обидой. Его, как выяснилось, откровенно водили за нос два человека, которые только и были ему дороги в жизни: лучший друг и любимая девушка. Они оба вдруг начали его избегать. Друг рассказал, что решил жениться на русской девушке (венчаться тайно, потому что она еще очень молода и родители не дадут разрешения, да и сам он слишком молод для регистрации брака в мэрии), пригласил Антона быть шафером… но потом вдруг сообщил, что намерения его изменились и венчание откладывается. Говоря так, Максим старательно отводил зеленые глаза, а лицо его – лицо человека, не привыкшего лгать, нарушать слово чести (к тому же данное его отцом!), – было совершенно несчастным. Антон сразу понял, что Максим лукавит, однако сделал вид, будто принял ложь за чистую монету, хоть и был оскорблен и обижен. Ну что ж, мало ли какие могут быть резоны у человека!
Но это было еще не все. Максим, заикаясь и запинаясь, промямлил, что лучше бы им встречаться теперь пореже. Все-таки они оба в отрядах R?sistance, и если схватят их обоих, под удар будут поставлены сразу две группы.
– Слушай, – изумился Антон, – да ведь мы и так видимся от силы раз в месяц!
– Значит, будем видеться раз в два меясца, – буркнул Максим. – Или в три…
Антон холодно простился с другом и отправился на собрание группы в самом отвратительном настроении. Впрочем, от одной мысли, что он увидит Лору (девушку своей мечты), настроение у него вскоре улучшилось. Он раздумывал о том, что пора уже перестать бросать на нее пылкие взгляды, а перейти к не менее пылким словам. Лора всегда смотрела на него очень приветливо. Правда, страсти в ее глазах Антон не разглядел, как ни старался, но ведь она могла притворяться равнодушной…
Лора не пришла на явочную квартиру, однако Гийом, руководитель группы, никакого беспокойства не проявлял. А вот Антон встревожился и улучил минутку спросить Гийома, почему ее нет, не заболела ли. Гийом поморщился (он не любил таких вопросов), а потом сказал, что Лора к ним больше не придет.
– Нет, с ней ничего не случилось! – тут же воскликнул он, увидев, какой ужас промелькнул в глазах Антона. – Она попросила перевести ее в другую группу.
– Почему?
Гийом пожал плечами и ответил, что, мол, на то были свои причины, хотя не обязан был ничего объяснять. Да и Антону (Огюсту, вернее сказать) не следовало спрашивать, согласно законам конспирации. Однако ответ на недозволенный вопрос был для Антона очень важен, именно поэтому он что-то такое заметил в непроницаемых глазах Гийома, уклончивость какую-то, странную заминку, и влюбленное сердце, которое всегда вещун, подсказало ему, что дело здесь нечисто.
Дело здесь в нем. Лора просто не захотела с ним больше видеться! Поняла, что он в нее влюблен, и… Он ей не нужен. Может быть, у нее есть другой, а любовь Антона ей ни к чему…
Он был влюблен впервые в жизни, может быть, поэтому так остолбенел, мгновенно заболел от своей догадки. Но разве он мешал ей? Разве досаждал своими чувствами? Он просто смотрел на нее… «Как все это неудачно сошлось, – подумал он с тоской. – Два самых дорогих человека меня покинули!»
И вдруг имя Лоры коснулось его слуха. Антон насторожился.
Две девушки болтали в сторонке. Пусть они и состояли в группе R?sistance (их делом было добывать бумагу для пишущих машинок, чтобы печатать на ней воззвания), но оставались самыми обычными девушками. А о чем могут болтать самые обычные девушки? О нарядах, конечно.
– Лора сказала, что мадам Салю мастерит ей потрясающее платье из старого бабушкиного шифонового. Оказывается, перед прошлой войной с бошами тоже был в моде шифон. Лора говорит, получается что-то волшебное!
– И где живет эта волшебница?
– Где-то рядом с Нотр-Дам де Лоретт. Лора сказала, у нее сегодня в три часа там какое-то торжество, а до этого она забирает у мадам Салю свое платье…
Девушки вдруг заметили, что Антон слушает их разговор, и быстренько закрыли на замок свои хорошенькие ротики. Но он уже услышал, что хотел: сегодня в три Лора будет в Нотр-Дам де Лоретт! Есть надежда увидеть ее! Он скажет ей все, и… Может быть, Лора тоже неравнодушна к нему, а все ее опущенные или отведенные глаза – не более чем девичья скромность. Если Лора благосклонно выслушает его признание, если не откажется от встреч с ним, Антон… О, Антон будет просто на небесах от счастья!
При одной мысли о Лоре у него начинала кружиться голова. Ни об одной женщине в мире он не думал с таким благоговением – и одновременно с вожделением. Это и есть любовь! Неужели Лора не поймет, не оценит? Если да, то… тогда он готов жениться на ней, обвенчаться прямо там же, в Нотр-Дам де Лоретт! Лора… Лоретт… В этом было некое мистическое совпадение, которое воодушевило Антона.
Он отлично знал храм на рю Шатодан: старый, тихий храм с дорическими колоннами на высоком крыльце, с богато украшенным портиком и чудесной статуей Богоматери внутри. Самое удивительное, что именно там собирался венчаться Максим, в этот храм он просил прийти Антона и быть его шафером. Как ни странно, именно сегодня, в три часа. Но венчание Максима отменено…
Какое странное совпадение, опять подумал Антон. И тут мелькнуло у него подозрение, что не все так просто с внезапной переменой намерений Максима, с исчезновением Лоры и с тем, что она должна забрать платье у портнихи для какого-то торжества и именно в три часа быть в храме. Неужели венчание Максима все же состоится? Значит, друг его обманул? А Лора? Она что, будет исполнять роль подружки невесты на том венчании? Или…
Сумбурные мысли, черные подозрения и самые светлые надежды беспорядочно мешались в голове Антона. Поэтому неудивительно, что он ничего не замечал вокруг себя: ни прекрасного дня, ни Парижа, ни гитлеровцев, ни молодого человека в укороченной шинели и в кепочке, надвинутой на лоб, идущего за ним по пятам.
Молодой же человек – звали его Анатолий Жеребков, он тоже был русский и тоже принадлежал к кругу детей эмигрантов, правда, к тому кругу, в котором безоговорочно приняли власть оккупантов, – шел за Антоном и размышлял, не пора ли уже остановить кого-нибудь из полисье и указать им на юношу. Конечно, он ничуть не сомневался, что и сам в силах скрутить его, но вдруг тот окажется вооружен? У Жеребкова имелся при себе пистолет, но Руди не советовал своим парням применять оружие на людях.
– Это немцы могут себе позволить восстанавливать против себя население, – внушал он своим подчиненным, – а мы должны выступать в образе защитников французского народа: защитников от коммунистов, от подпольщиков, которые совершают подлые диверсии, при которых гибнут мирные люди, от смутьянов, настраивающих молодежь против нового порядка…
Анатолий Жеребков понимал, что, если он захочет задержать худощавого юнца, без патруля или полисье ему не обойтись. А так хотелось самому сцапать его… Парень был похож на электрика, который работал на складе ВМФ, где недавно случился грандиозный пожар – замкнуло электропроводку. Сгорел целый этаж, битком забитый тюками с одеждой и капком, да еще черт знает сколько добра загубили своими помпами пожарные. Всякое, как говорится, бывает, электричество – штука совершенно непредсказуемая, однако боши – существа тоже непредсказуемые. Разбираться они не стали, взяли да и повыгоняли всех, кто работал в бригаде электриков на том складе. Среди выгнанных был и младший брат Анатолия. У Анатолия имелись хорошие связи, работу он брату найдет, но потерянную жаль. Склад ВМФ был очень хлебной кормушкой для тех, кто умел к ней подступиться. А брат Анатолия – умел. Делая вид, будто проверяет электропроводку, он безнаказанно шарил в тюках и выносил то шинель, то галифе, то сапоги, то китель, то солдатское или офицерское, а иногда и постельное белье. Даже хорошие шерстяные одеяла удавалось украсть! Потом добро несли на пюс и получали за него очень хорошие деньги. Теперь кормушка, из которой понемногу, зато регулярно, клевали братья Жеребковы, захлопнулась.
Жеребков-младший, заливая вместе с товарищами по несчастью горе в ближнем к складу бистро, случайно услышал кое-что… пару словечек… и сделал вывод, что замкнуло проводку не само собой, к пожару приложил руку один из электриков, Антон Валуев. И когда уволенные электрики пришли за расчетом (напрасно, кстати, боши выгнали их без выходного пособия), Жеребков-младший показал брату того парня, о котором говорили в бистро.
Анатолий смотрел на худого, высокого юношу с тонким лицом и вспоминал, где мог его видеть, лицо показалось ему закомым. Вспомнил! На Монтергёй! Ходили слухи, что там, в переулках, находятся конспиративная квартира R?sistance и маленькая подпольная типография, где печатают воззвания, оскорбляющие оккупационный режим. После появления каждого из таких воззваний Руди фон Меер устраивал своим подчиненным настоящее «избиение младенцев», требовал найти явочные квартиры резистантов или грозил отправить всех своих молодчиков в лагеря для жидов. Жеребков и еще несколько человек из команды фон Меера беспрестанно шныряли по Монтергёй, высматривая, выслеживая и вынюхивая все, что можно. Во время своих блужданий Анатолий и приметил этого парня. Он шел с девчонкой. Одной из самых красивых девчонок! И парочка болтала по-русски. О чем – Жеребков не слушал, любовался девушкой. Потом парень свернул в какой-то переулок, а девушка остановилась у лотка с пластинками, выбрала одну. Жеребков заметил: какое-то старое танго. Фу, ну и тоска! То ли дело чарльстон, который Анатолий любил и танцевал получше иных профессиональных танцоров, но ради этой малышки он начал бы танцевать и скучное танго…
Анатолий умудрился подойти совсем близко к девушке, делая вид, будто читает газету. Только он собирался заговорить с ней, как красотка забрала свою пластинку (чуть не забыв заплатить за нее, вот смех!) и свернула с Монтергёй в переулок. Анатолий мигом потерял ее из виду. Но исчезла она именно в том проулке, куда ушел тощий парень!
«Может, они любовники, которые встречаются украдкой в какой-нибудь мансарде?» – завистливо подумал он.
Ничего другого в ту минуту не пришло ему в голову, однако потом, когда брат показал Антона Валуева, из-за которого, возможно, случился пожар на складе, у Жеребкова мелькнуло подозрение. С тех пор он околачивался вблизи того переулка. Красотка больше не появлялась, зато Антон однажды там мелькнул. На сей раз Жеребков приметил дом, из которого он вышел, даже номер для верности записал в блокноте, а потом двинулся следом за Антоном долгой дорогой через рю Реомюр и рю Монмартр, через Осман и Лепелетье, размышляя, куда же парень направляется.
Что-то подсказывало Жеребкову, что усилия его будут нынче вознаграждены, он сведет счеты с тем, из-за кого они с братом лишились дармовых денег. А может быть, если повезет, заодно накроет банду резистантов и выслужится перед Руди фон Меером.
И все-таки не позвать ли на помощь полицию, чтобы не рисковать и не упустить добычу?
1965 год
Аэропорт в городе Х. оказался двухэтажным чопорным зданием, обсаженным высокими красивыми елями, которое отчего-то напомнило Рите крематорий. Рядом затевалось новое строительство – сосед по самолету обмолвился, что здесь будет новый аэровокзал.
– Вот приедете к нам через год или два – увидите самый большой аэровокзал на Дальнем Востоке! – хвастливо сказал он.
Рита сделала вежливую улыбку – она отвратительно чувствовала себя после девятичасового сидения в скрюченном состоянии. Знаменитый «Ту-104» произвел на нее тяжелое впечатление своей теснотой. До этого ей приходилось летать только на «Боингах» и «Конкордах» – те были не в пример просторней. А «Ту» очень напоминал знаменитые «хрущевки», в которых, как Риту успел просветить советский фольклор, совместили туалет с ванной, но забыли соединить потолок с полом. И за это следовало благодарить партию и правительство. А еще вернее «Ту-104» напоминал коллективный гроб… Недаром Федор заметно волновался, провожая ее. Надо будет дать ему телеграмму: прилетела, мол, хорошо, все отлично, самочувствие превосходное…
Как бы не так!
Единственное, что понравилось Рите во время полета, это вид из иллюминатора. Когда вылетели из Москвы, был уже вечер, но вскоре небеса осветились солнцем. Ну и земля – тоже. Россия оказалас ь такая огромная, такая роскошная, зеленая! Рита не могла оторваться от окна, хотя ее немного мутило. На обед и завтрак подали черную икру – в каком-то лукулловом изобилии! – с лимоном. Она помогла преодолеть приступы тошноты. Нелишними оказались также конфетки под названием «Взлетные», которые стюардессы (все красавицы, как на подбор!) разносили на подносах. Конфетки были насыпаны щедрыми грудами, и можно было взять сколько хочешь, хоть целую горсть. Рита надела на себя безразлично-наглую маску и хватанула, сколько могла сгрести пальцами. Плевать, что о ней подумает красотка-стюардесса! Если у человека желудок норовит подкатить к горлу, разве ему до приличий?