– Как ты себя чувствуешь?
– Не очень. Черт!
Рука соскользнула по шее и оказалась на груди. Он наклонился вперед.
– Постарайся дышать спокойно, приятель, – сказал Свен-Эрик. – Где у тебя болит?
– Лицо, вот здесь, – ответил Йокке, показывая на щеки и нос, – ах ты, черт подери!
Он положил ладонь на стол, словно пытаясь упереться в него.
И рухнул на пол, приземлившись лицом вниз.
Анна-Мария и Карл фон Пост вскочили на ноги.
– Что ты наделал? – закричал фон Пост Свену-Эрику Стольнакке.
Йокке Хэггрут вспотел так, что стал весь мокрый.
– Немедленно «Скорую»! – приказал фон Пост. – Он не должен умереть, черт возьми! Быстрее! Я хотел заключить его под стражу!
Карл фон Пост несся по больничному коридору. Он был вне себя от ярости. Надо было проводить допрос самому, никому не передоверять. Пора прекратить слушаться чужих советов. Взять под свой собственный контроль всю эту идиотскую ситуацию.
Он покосился назад на Анну-Марию, едва поспевавшую за ним. Распахивая на своем пути двери и проходя через них, он отпускал их прямо ей в лицо.
«Подразделение карликов, – думал он зло. – Спецотдел по борьбе с гномами и троллями».
– Кто убивает ее и пишет на стене «шлюха»? – выкрикнул он, несколько раз нажимая на кнопку лифта, словно это могло ускорить процесс. – Бойфренд или тайный любовник! Это первый урок об убийствах женщин. Она захотела с ним порвать! Йокке Хэггрут разъярился. Напился до такого состояния, что мозги приобрели вид мышиного дерьма, а потом взял вилы и пошел с ней разбираться. Затем приплелся на свой идиотский хутор, кинул грабли под сарай и улегся отсыпаться. Именно так все и было. Самый вероятный ход событий. Именно так все обычно и бывает.
Они вышли из лифта. Боже, до чего он ненавидел больницы! Поручень, идущий вдоль всей стены. Стулья, стоящие перед закрытыми дверьми. Пустая больничная койка на колесиках. На стенах – некое подобие искусства, уровнем чуть выше, чем таблички с планом эвакуации. Зеленый, отполированный до блеска пол, в котором отражались лампы дневного света.
Наконец они остановились у запертой двери отделения реанимации, и фон Пост начал беспрерывно жать на кнопку звонка, чтобы его пустили.
«Похоже, она струсила, – подумал он, глядя на Анну-Марию Меллу. – Теперь в ее дряблом животе комок».
Йокке Хэггрут – типичный мелкотравчатый убийца женщин. Хотя вилы – это, пожалуй, новаторское мышление. Просто изобретатель он, этот Йокке. Свежее решение – вместо того, чтобы стукнуть старушенцию головой о стену или дать по голове молотком, в конце концов, он мог просто пырнуть ее кухонным ножом.
Нервишки у них у всех пошаливают. Не говоря уже о Свене-Эрике. Тот вообще чуть не плакал, когда приехала «Скорая» и увезла Хэггрута.
И у него есть все основания плакать! Дядя Морж крепко влип, если Йокке умрет. И Мелла тоже!
Покачиваясь на пятках, Карл фон Пост не отрывал палец от звонка. Слава богу, ему не придется брать на себя ответственность за эту катастрофу.
Сам он из уважения к их многолетнему опыту оставался пассивным наблюдателем. Ни слова не проронил!
Так что даже и хорошо, что допрос проводил не он.
Но если Хэггрут сдохнет не признавшись! Тогда следствие будет списано в архив. И вся проклятая стая гиен накинется на полицию. Начнут обсуждать методы ведения допросов. Обстоятельства при задержании пойдут на целый разворот.
Окруженный идиотами. Постоянно имеющий дело с саботажем. Они не смогли приструнить даже бабу этого самого Хэггрута. Как они допустили, чтобы она изуродовала его машину и убежала в лес? Как такое вообще возможно, черт побери?
Врач отделения реанимации категорически отказывалась допускать к пациенту прокурора или полицию.
С выражением лица как у русского пограничника, она встала перед закрытой дверью, ведущей в палату. Проведя рукой по коротко остриженным черным волосам, она поправила большие очки, съехавшие на нос. Затем она объяснила, что Йокке Хэггрут действительно в сознании, но у него, по всей видимости, инфаркт миокарда. Она что-то объясняла про «морфин», «снижение частоты пульса», «кислород» и «бета-блокаду» и закончила тем, что стресс пациенту категорически противопоказан.
«Лесбиянка», – мрачно констатировал фон Пост. В этом случае не поможет, сколько ни распрямляй плечи и ни подпускай мужского очарования.
«Девочка-отличница», – подумал он, когда врачиха заявила, что, само собой, слышала, что сказал прокурор. Что пациент подозревается в жестоком убийстве женщины. И что вовсе нет, ей на это не наплевать, но подвергать опасности жизнь пациента она не намерена. Они смогут продолжить допрос, когда его состояние стабилизируется. Когда это произойдет? Трудно сказать.
Она стояла перед фон Постом, держа под мышкой карточку, ее голова не доходила ему и до подбородка. Надпись «интерн» на ее бейдже резала прокурору глаза, как яркий свет прожектора.
– Я хотел бы поговорить с вашим начальством, – заявил фон Пост.
Однако это ему ничего не дало. Начальство сидело в Лулео и по телефону заявило, что не видит никаких причин сомневаться в оценке состояния пациента, сделанной коллегой. А состояние оценивается как критическое.
Оставалось только ретироваться обратно в полицейский участок. Ну и как тут прикажешь делать свою работу, когда все вокруг только саботируют?
Однако жизнь не показалась фон Посту слаще, когда он вернулся в участок. Там инспектор полиции из Умео, якобы специалист по допросу детей, весь день бросала на ветер деньги налогоплательщиков.
Она была в штатском. Большая женщина в многослойной льняной одежде, с густыми седыми волосами, схваченными заколкой. На шее на кожаном ремешке висело украшение из дерева и серебра, которое, как предположил фон Пост, должно было подчеркнуть божественность в ее образе.
Глядя на нее, фон Пост почувствовал, что ему самому не помешали бы кислород, бета-блокада и морфин.
На юридический поступают лучшие. И только лучшие из лучших становятся прокурорами и судьями. А вот полицейским, похоже, может стать любой недоумок.
– Так он ничего не видел? – спросил он.
– Он ничего не помнит, – ответила она. – Я предполагаю, что он действительно видел или слышал нечто очень пугающее. В его рассказе есть пробелы, указывающие на это. Почему он проснулся? Как добрался до домика в лесу? Почему вылез в окно?
– Мне эти пробелы известны, – проскрежетал фон Пост, с трудом сдерживаясь. – Именно поэтому мы пригласили вас сюда. Ведь есть же способы как-то добраться до этих сведений. Под гипнозом или как-нибудь еще. Разве не в этом заключается ваша работа? Мы пригласили вас сюда, оплатили перелет. За что вы получаете деньги?
– Моя работа заключается в том, чтобы поговорить с мальчиком. И я это сделала. Но о ночи убийства он не рассказывает. Он не может. Или не хочет. И гипнотизировать его категорически не следует.
– А когда мы сможем его допросить?
– Вы можете допрашивать его сколько хотите. Но если вы желаете узнать, что именно он видел, дайте ему сначала почувствовать себя в безопасности. Этот полицейский, который взял на себя заботы о нем, – Кристер Эриксон. Он живет у него и играет в собаку. Кинолог сказал мне, что может пока оставить мальчика у себя. Это очень хорошо. Насколько я понимаю, других взрослых у мальчика нет. Чем спокойнее и увереннее он себя чувствует, тем больше шансов, что он заговорит. И обычно они не рассказывают все за один раз. Постепенно проступают отдельные фрагменты. И не так, как мы ожидаем, и не тогда, когда мы говорим о событии, а тогда, когда ребенок занимается совсем другими делами.
– Восхитительно! – выдохнул фон Пост. – Мы выложили кругленькую сумму за то, чтобы получить добрый совет – подождать. Великолепно! Потрясающе! Было бы здорово, если бы люди хоть иногда делали работу, за которую им платят зарплату.
Инспектор полиции открыла было рот, но снова закрыла его. Достав телефон, она взглянула на дисплей.
– Я должна ехать в аэропорт, – проговорила она, глядя в окно на снегопад. – Лучше выехать заранее, дорога непредсказуема. Анна-Мария отвезет меня.
Фон Пост не ответил. Да и зачем бы он стал это делать.
«Дайте мне нормального человека, который понимает, чего я от него хочу», – подумал он.
– Этот ваш прокурор, – проговорила коллега из Умео в машине Анны-Марии по дороге в аэропорт, – не самый приятный человек.
– Hänen ei ole ko pistää takaisin och nussia uuesti[27], – сквозь зубы ответила Анна-Мария.
– Я не понимаю по-фински. Что это значит?
– Ну, что… э… что он не самый приятный человек. Ужас, сколько снегу намело. Посмотрим, не растает ли он.
Дворники ходили туда-сюда по лобовому стеклу, свет фар машины отражался от белых хлопьев. Перед Анной-Марией словно стояла белая стена – черта с два что-нибудь увидишь.
Идет снег. На дворе 14 апреля 1915 года, и снежинки медленно опускаются с серого зимнего неба. У Яльмара Лундбума гости. Это жена Карла Ларссона Карин, приехавшая к нему с супругами Цорн, с ними архитектор Фердинанд Буберг с женой и скульпторы Кристиан Эриксон и Оссиан Эльгстрём.
Карл Ларссон никогда не бывал в Кируне. Но его жена приезжает сюда иногда с друзьями – художниками и писателями. Для них это увеселительные поездки.
В этот раз директор Лундбум устроил для гостей гонки на оленьих упряжках. На всех лопарские шапочки, и они едут в настоящих лопарских санях. Погода не самая лучшая, директор Лундбум предпочел бы зимнее солнце, сияющее над укрытой снегом Кируной, но над погодой даже он не властен.
Развлечение удалось на славу. Северные олени несутся вдоль по улице Брумсгатан, компания весело кричит и гикает, погоняя своих возниц.
Юхан Туури и другие лопари помогают, иногда бегут рядом с оленями, чтобы удержать их на верном курсе.
В конце концов побеждает Карин Ларссон. Она смеется до слез, фотограф Борг Меш увековечивает ее – в сдвинутой набекрень лопарской шапочке, с лопарским мальчиком, гордо стоящим рядом. Олень принадлежит его семье, он сам бежал на лыжах рядом и всю дорогу покрикивал на него.
Андерс Цорн вывалился из саней – он получает импровизированную премию как «Лучший снеговик дня».
Все разгоряченные, радостные и шумные. Они гоняются друг за другом, толкаются, пытаясь сбить друг друга с утрамбованной дорожки. Шаг в сторону – оказываешься по пояс в снегу. По пути обратно гости пытаются кидаться снежками, но на улице минус, и снег не слипается. Тогда они просто обсыпают друг друга снегом, пока все не становятся белыми от макушки до пяток.
Да, директор Лундбум имеет все основания быть довольным, когда они бредут обратно к его дому, где их ждут горячий пунш, сухая одежда и обед.
Однако на душе у него нерадостно. Осознание того, что сегодня его принимают в игру, а завтра нет, отравляет ему удовольствие.
Для них он никогда не станет по-настоящему своим – и он прекрасно это понимает. Он всегда дорогой и желанный гость для всех них, бредущих сейчас по улице. Но на самые важные праздники его не приглашают.
Например, на Новый год чета Цорнов организовала бал-маскарад, а его обошли стороной. Когда летом они устраивают свои вечеринки на острове Буллерё, его не разу не спросили, не хочет ли он к ним присоединиться.
Он смотрит на Карин Ларссон, которая, смеясь, берет под руку Эмму Цорн, и в голове у него мелькает мысль, что будь он женат на такой женщине, общительной, художественно одаренной, красивой и веселой, из высокородной семьи…
И как раз в тот момент, когда он смотрит на Карин Ларссон и думает об этом, им встречаются Элина и Щепка.
Яльмар Лундбум смотрит на Элину и приходит в полный ужас от ее вида. Какая экипировка на ней сегодня!
Кроме того, он испытывает легкое чувство стыда. Не только из-за того, как она выглядит, но и из-за того, что он давно с ней не виделся. Но у него было полно дел. Война заставила его ездить по делам и в США, и в Канаду, и на заводы Круппа в Германию. Поддерживать ровные отношения и с теми, и с этими – задача не из легких. Он позаботился о том, чтобы корабли, доставлявшие руду в США, привезли обратно соленую американскую свинину для рабочих в Кируне. Ему удалось обуздать шведское правительство, которое собиралось конфисковать продовольственные поставки, чтобы обеспечить провизией собственную армию. Так что на Элину у него почти не оставалось времени. Они встречаются, когда он в Кируне, но не каждую свободную минуту. Несколько вечеров, несколько ночей проводил он с ней, но больше всего на свете ему хотелось выспаться.
Щепка и Элина ходили в лес за дровами. Надо воспользоваться моментом, пока холодно: скоро потеплеет, и снег на зимней дороге подтает и станет непроходимым.
На них самая худшая, самая потрепанная одежда. Элина одолжила у одного из жильцов старую кожаную куртку, которая доходит ей почти до колен. На голове у нее платок, завязанный под подбородком, как у старушки. На Щепке – вязаный свитер, такой драный, что буквально разваливается на части.
Они пилили дрова, поэтому перепачканы грязью, обсыпаны опилками. Подолы юбок обледенели. Совместными усилиями они тянут санки, груженные дровами.
При виде изящно одетого общества Элина готова провалиться сквозь землю. Щепка делает книксен.
– О-о, добрый день, фрёкен Щепка! – восклицает Буберг, у которого потрясающая память на лица и имена. – Ты угостишь нас сегодня своим потрясающим копченым филе северного оленя?
– А, так оно вам запомнилось, – улыбается Щепка.
Ее нисколько не смущает, как они с учительницей выглядят. Это только Элина предпочла бы умереть на месте.
Яльмар Лундбум даже не смотрит в сторону Элины.
Щепка сообщает, что сегодня им придется обойтись без ее стряпни:
– Дело в том, что у меня сегодня выходной. Господин директор заказал и еду, и персонал из Стокгольма, из «Эстермальмчелларен»[28]. Так что вам точно понравится.
– Похоже, ты посвящаешь свой выходной тяжелому труду, – отмечает Буберг.
Щепка поясняет, что они везут дрова – и не только для самих себя. Поскольку они все равно ходили в лес, то напилили и для соседей тоже и заработали семь крон.
Щеки Элины пылают.
– Я уничтожен, – шутит Буберг. – Значит, сегодня вечером мы будем лишены твоего очаровательного общества? Неужели мне придется есть стокгольмскую еду, когда я приехал в такую даль? Если я очень попрошу тебя, ты можешь все же прийти и сделать нам свой знаменитый десерт с соусом из морошки?
– Вы можете просить и умолять, пока Христос снова не спустится с небес, окруженный всеми своими апостолами, но я сегодня вечером иду со своим женихом на танцы.
Все смеются – кроме Элины и Яльмара Лундбума, однако этого никто не замечает.
– Ну, до свидания, девушки, – произносит Андерс Цорн, которому за воротник попал снег, так что он уже начинает тосковать по обещанному пуншу.
Компания направляется дальше, Карин Ларссон и Эмма Цорн машут рукой Элине и Щепке, как машут детям. Элина слышит, как Карин Ларссон произносит «какие милые», а потом кто-то из мужчин роняет комментарий, которого она уже не может разобрать, и все смеются.
Элина вне себя от стыда и гнева. Не щадя сил, она тянет санки с дровами до дому. Она сердится и на Щепку тоже, хотя не может толком объяснить почему.
Когда подруга спрашивает, что с ней, она отвечает:
– Он мог бы, по крайней мере, представить меня.
– Как кого? – спрашивает Щепка.
Она не из тех, кто судит других, и ничего не говорит, но в душе она думает, что Элина сделала большую глупость. Затеять роман с таким большим человеком. Сама она все эти годы старалась избегать мужчин, у которых слишком много или слишком мало денег. В конце концов она выбрала себе работящего парня своего же круга. Парня, который хорошо себя ведет и не пьет. Так что можно планировать совместное будущее. Господин директор очень хорош как работодатель, но, похоже, в этой истории не обойдется без слез – Щепка видит это собственными глазами.
Всю дорогу до дома они молчат. Вечером Щепка идет на танцы со своим Юханом Альбином, однако особо повеселиться им не удается.
А гости директора уезжают, но он так и не пишет Элине.
Щепка пытается повести подругу с собой к баптистам и на лекцию по френологии, которую проводит в Народном доме Борг Меш, но Элина не хочет.
– Ты же не можешь без конца сидеть и читать, – произносит Щепка с искренней тревогой.
Четыре дня спустя приходит мальчик с запиской от господина директора, но в ней нет ни слова о встрече – он лишь наспех сообщает, что снова вынужден уехать. Он пишет, что скучает. Но это мало утешает ее. Совсем не использует он прежних любовных словечек, «зайчонок», «лисенок», «мой маленький гномик». Нет, только «скучаю». Но если бы он скучал, то захотел бы увидеться с ней. Эта истина остра, как нож.
И что толку, что вся Кируна населена молодыми мужчинами? Девушка совершенно потеряна. Другая Элина идет по утрам в школу, другой человек улыбается, разговаривает и ведет себя так, как она обычно вела себя.
Настоящая Элина читает «Джейн Эйр» и «Грозовой перевал». Едва оставшись одна, начинает плакать.
В мае он возвращается. Она снова получает записку. Все то же самое. Он хочет встретиться. Тысячу раз она представляла себе, как ответит отказом. Но предательское сердце, живущее у нее в груди, управляет разумом. Оно заставляет ее прийти к выводу, что самое правильное – это встретиться с ним. Она моет голову, посыпает себя тальком, гладит свою лучшую блузку.
И вот она уже в его объятиях, и нет никакого «вчера» и никакого «завтра». У нее нет сил волноваться о чем-то – только прижаться к нему. А он, похоже, изголодался по ней. Все как в самом начале.
– Ты сердишься на меня? – спрашивает Яльмар, когда она лежит на его плече.
Он закурил сигару, которую она берет у него из рук и затягивается.
– Нет, – отвечает она. – За что я могу на тебя сердиться?
– Я должен был бы представить тебя своим друзьям, – говорит он. – Но все получилось так внезапно. Я никак не ожидал просто столкнуться с тобой на улице.