Я вернулась к бабе Гоне.
Сняв с нее личину, я больше не могла видеть в ней Буру-бабу.
Мне было так жаль ее…
Беспомощный старик вызывает куда больше жалости, чем младенец: ведь у того все впереди, а старику уже нечего надеяться на возвращение сил. Когда-то баба Гоня кормила киселем с ложки меня и Эльгу; теперь настал мой черед.
Если я начну рассказывать, как провела следующие дни, то никогда не доберусь до главного. Я верила, что найду дорогу домой, но не решалась уйти, бросив в одиночестве беспомощную старуху. Поэтому я варила кисель, жидкую кашу, кормила ее и ела сама.
Я понимала, что эти припасы в ее закромах – приношения чурам, но что было делать?
Уразумев, что у нее сильно болит голова от удара, я заваривала ей пустырник, сущеницу, мяту и ягоды шиповника, а еще траву ревелку. Сама же баба Гоня когда-то учила нас с Эльгой всему этому. Порой она пыталась что-то мне сказать, но я делала вид, будто не разбираю.
Что я могла ей ответить?
Скотины или птицы у нее не было, поэтому хозяйство много времени не отнимало. Хорошо, что ночи в эту пору короткие и светлые, и я старалась лечь спать еще до темноты.
Иной раз мне приходило на ум, что тело Князь-Медведя все так же лежит перед его логовом – совсем недалеко отсюда.
Заглядывать в будущее было очень страшно. Как я выберусь из этой избы? Что скажу людям?
Да и есть ли это все – будущее, люди, белый свет?
Иной раз накатывало ощущение, что это есть мое наказание, оно уже меня настигло: я провалилась в Навь.
Бесконечную вечность я буду жить среди леса, населенного кудами. Никогда не увижу родных, никого живого…
И все-таки я постоянно думала об Эльге и страшно за нее тревожилась.
Где она сейчас? Смог ли Мистина ее увезти или их поймали?
Прошел день, другой, третий.
Мне мерещилось, что бесконечно повторяется один и тот же день, но порой пробирала жуть при мысли, что их могло набежать уже десятка два-три. Однако я заставляла себя вспомнить и вчерашнее утро, и позавчерашнее, и не сбиваться со счета.
Как ни странно, опомниться мне помогал сам лес.
Стоило выйти за тын и просто посмотреть в зелень ветвей, как жуть отпускала.
Лес был такой же, как всегда – живой, полный птиц, белок, зайцев, лягушек, комаров… И я уже не боялась его, наоборот: хотелось просто пойти вперед, не закрыв за собой дверь и не оглянувшись, побыстрее миновать чащу и выйти в белый свет, где время вновь обретает ход, где разговаривают люди, колесо всемирья идет по широчайшему кругу, мимо звезд… Сейчас же я сидела на самой его оси и бесконечно вращалась лишь вокруг самой себя.
При мысли о большом мире мороки отступали, тревожная муть в голове рассеивалась и возвращались обычные ощущения жизни.
И вот уже мне вновь казалось, что я просто живу в обычной избе со своей старой бабкой – мало ли таких избушек с подобными жильцами?
Тогда я вновь обретала способность рассуждать здраво.
Если бы Мистину с Эльгой настигли, то все случившееся здесь уже вскрылось бы и сюда явились бы люди.
Но никто не приходил.
Я попривыкла и перестала шарахаться от каждой тени в углах бабкиной избы или вздрагивать от каждого крика совы в лесу. Баба Гоня уже садилась, и я сумела помочь ей взгромоздиться на лежанку. По-прежнему я кормила ее киселем, но запасы наши поистощились: в большом туесе, где она держала овсяную муку, проглядывало дно, печеный хлеб кончился. Когда припасы выйдут совсем, мне все же придется оставить ее и пойти к людям.
Но еще через день из-за тына послышался человеческий голос.
Я со всех ног кинулась к воротам и распахнула створку, ни о чем не спрашивая.
Снаружи стоял Бельша – иначе Белояр Воиславич, старший княжий сын, двоюродный брат Эльги, круглолицый и румяный парень. За плечами у него был короб, в руке корзина.
Я при виде его всплеснула руками от радости, зато он…
Его лицо дико исказилось, и он так проворно отпрыгнул от меня, что я тоже испугалась и отшатнулась.
– А-а-а… Чур, чур! – заорал он, махая перед собой руками, потом стал делать оберегающие знаки.
Вот дурной!
Я понимаю, что при виде Буры-бабы в ее птичьей личине человеку делается не по себе, но меня-то чего пугаться?
Вдруг меня охватил ужас: что, если я сама за время пребывания в этой избе превратилась в какое-нибудь чудо-юдо? Может, у меня медвежья голова или еловая кора вместо кожи и мох вместо волос?
Я поспешно ощупала себя, но не нашла никаких перемен. Да и умываясь, я видела в лохани отражение своего привычного лица.
– Бельша! – крикнула я. – Что ты скачешь, будто коза колядошная? Не узнал? Это я, Ута!
Бельша осторожно сделал пару шагов ко мне. Видно было, что он пытается взять себя в руки, но с трудом осмысливает увиденное.
– Ута? – хрипло произнес он. – Точно?
– Ну да! Не узнал? Не так давно виделись!
– Я думал… бабка помолодела… переродилась… А ты как сюда попала?
– А вы ничего не знаете?
– Меня отец послал. Мы всегда-то припасы у ручья оставляем, на этом берегу под ивой, а в этот раз он велел до избы дойти, поклониться Буре-бабе и спросить, как, мол, дела у Князь-Медведя с молодкой… Здоровы ли… Про тебя он ничего не говорил.
На миг я обрадовалась.
Если князь прислал спросить, как «здоровье» молодой жены медведя, значит, в Плескове ничего не проведали. А стало быть, Эльге удалось ускользнуть!
Но показывать свою радость было никак нельзя.
Я сморщилась и завопила.
– Ой, сестра моя любезная… – начала я, отчаянно кривясь, чтобы он не заметил, что я лишь кричу, но не плачу. – Налетели злые вороги… уволокли сестру мою любимую, голубушку белую…
– Кто – уволокли? – еще раз удивился Бельша.
По лицу его было видно, что в похищении девицы он подозревает нечистиков.
– Не зна-а-аю!
Заходить в избу Бельша отказался.
Оставив поклажу, он со всех ног умчался назад, обещая немедленно все передать князю и послать весть нашим в Варягино.
Этот день я еще провела с бабкой, продолжая ее кормить и поить зельями, а назавтра в нашей глуши стало очень оживленно.
Нас посетил сам князь, а с ним Людожировна – старуха, что помогала на погребениях. Старуха пошла к бабе Гоне, а князь – к логову Князь-Медведя.
Мне задавали вопросы, но я отказывалась отвечать и только рыдала: уже непритворно, чему помогали тревога и вид потрясенных старейшин.
Князь вернулся из-за рвов совершенно белый.
У него стучали зубы. Мне он только махнул рукой, не в силах ничего сказать, и я пустилась бежать к ручью. За ручьем обнаружилось еще человек десять, не смевших перейти на эту сторону, среди них был и Аська.
По волости прошел слух, что в чаще случилось нечто ужасное, но никто не знал что.
К вечеру мы уже были дома.
Увидев отца, я бросилась к нему и снова расплакалась.
Нас окружили домочадцы, моя мать и Эльгина наперебой осыпали меня расспросами, но я не отвечала.
Лишь отцу сказала несколько слов, и он все понял. Как я потом догадалась, примерно такого развития событий он и ожидал.
Довольно долго вся округа была взбудоражена не менее, чем при набеге чуди. Людожировна, как следующая после Гони по возрасту и знатности, осталась пока жить в избушке Буры-бабы и ухаживать за больной.
Как похоронили Князя-Медведя, я не знаю.
Отец съездил в Плесков, но мне, поскольку я уже находилась дома, бояться было больше нечего: всякий, имевший ко мне вопросы, должен был задавать их моему отцу. А он мог с чистой душой поклясться, что ничего не знал о замысле похищения его племянницы. Да и я ведь могла не знать, а просто увязалась за Эльгой по привычке быть всегда с ней, из-за чего и попала на грань Нави в этот ужасный день.
Одно было ясно: со времени увода девушки прошло гораздо больше одной ночи, а значит, теперь Эльга, дочь Вальгарда, – законная добыча похитителя.
– Я понял, почему за девушками ездят летом! – объявил Альв.
Он только что вернулся от озера, куда ходил умываться. Вода еще текла по его румяному лицу, и он вытирался рукавом рубахи.
– Почему? – обернулся к нему Ламби, другой хирдман Мистины: невысокий, но шустрый и толковый.
– Потому что мы уже много дней не заходили в человеческий дом! Мне-то что, я и зимой так могу. А девушка не может. Она такую дикую жизнь выдержит только летом. Поэтому если умный человек хочет довезти невесту до своего дома живой и не очень разозленной, то надо ехать за ней летом!
Из-за развесистых ив появилась Эльга с мокрыми волосами. Она тоже ходила купаться, выбрав укромное место подальше от парней.
Альв сказал правду: уже много дней они пробирались к Ильменю, стараясь не попадаться никому на глаза. На реке, где не было другой дороги, при виде селения она ложилась на дно лодки и ее прикрывали сверху пустыми мешками.
Но трудно скрыть от людских глаз такую красивую девушку, которая направляется куда-то одна среди русской дружины.
Да всякий, кто их увидит, сразу смекнет: девушка похищена.
Вмешиваться, конечно, никто не станет, если девушку никто не признает за родню, но всякий запомнит подробности, чтобы потом навести на след возможную погоню.
Всю дорогу Эльга была хмурой и мрачной, и не только из-за необходимости ночевать в шатре, на валяных подстилках и овчинах, мыться в реке, сидеть на бревнах. Когда схлынул угар, у нее появилось время обдумать: что же она натворила?
Она сбежала из дома, отдала себя во власть Ингваровых людей. Если бы все прошло путем, как положено для знатной невесты, с нею были бы братья, старшие женщины, которые передали бы ее в род мужа с рук на руки.
А так… везут, будто полонянку.
Да, она приносит в приданое великую ценность – избавление рода жениха от прежнего бесчестья. Но если плесковские родичи не признают брак, то это «приданое» и останется единственным ее достоянием. А после свадьбы без приданого, даров и уговора даже самая знатная женщина все равно считается не женой, а «рабыней конунга».
А еще…
Если не ее руками, то из-за нее было разрушено лесное святилище плесковских кривичей, родовой исток.
Охваченная ужасом перед женихом-медведем, она не помнила себя и была готова на все, лишь бы избежать этой участи. О цене, о последствиях для себя и других она тогда почти не могла думать.
А теперь могла и осознавала: на ней лежит страшная, неискупимая вина перед богами, чурами, перед родом и племенем. Если не те, так другие когда-нибудь найдут способ наказать ее…
Возможное наказание она не могла даже вообразить – преступление было так ужасно, что его было не с чем сравнить.
Одна надежда – уехать подальше и верить, что в земле русов плесковские куды и чуды не достанут.
Если бы с ней хотя бы была Ута!
Эльге отчаянно не хватало сестры, с которой она с рождения была неразлучна. Все время тянуло оглянуться, поискать ту глазами, окликнуть… Ей стало бы спокойнее, если бы они могли поговорить.
Если бы они просто были вместе!
Первые дни Эльга дулась на Мистину и бранилась: как он мог бросить Уту в лесу! Что с ней будет? Она почти ни в чем не виновата, но именно ее найдут в разоренном святилище среди мертвых тел. Ей первой придется за все отвечать!
Эльга изводилась от беспокойства за сестру, брошенную в такой страшный час в таком страшном месте. Обнаружив, что Уты нет рядом, она отказалась идти дальше, и Мистина тащил ее на плече, брыкающуюся и вопящую, через лес и потом – в лодку.
Похищение вышло самое настоящее!
И все же…
Оглядываясь назад, Эльга не жалела о том, что позвала Мистину на помощь. Ей было совсем не место в медвежьем логове, и она не раскаивалась в своем выборе. Ведь светлая женщина на камне указала ей именно этот путь.
И, наверное, не оставит без покровительства.
Вспоминая свое дивное видение, Эльга ощущала тепло и покой. Пусть она потеряла сестру, – временно, как хотелось верить, – кто-то все же незримо был с нею.
Мистина подмигнул ей, и ее недовольное лицо прояснилось. Вот кто не мучился ни совестью, ни страхом после содеянного: добившись успеха в одном, он смотрел только вперед, выискивая возможности для новых подвигов. Он словно передавал Эльге свою уверенность, веселость и готовность наплевать на все, что мешает – как обстоятельства, так и чувства.
Дело удалось, девушка добыта – чего еще надо для счастья?
Только пива!
И уж конечно, находиться с ним рядом было гораздо приятнее, чем с жутким вонючим медведем.
Мистина был молод, красив, дерзок, удачлив – ожившая девичья мечта.
Эльга чувствовала, что нравится ему – а он этого и не скрывал. При виде нее в глазах его явственно отражалось удовольствие, которое он мысленно простирал до таких пределов, в которые Эльга за ним следовать не собиралась!
Она старалась не подать вида, но при нем ее охватывало приятное, хотя и несколько тревожное возбуждение. И удачно отвлекало от гнетущих мыслей.
Лодки у Мистины оказались не свои, а нанятые на волоке между Черехой и Узой. Селения волока Эльга обошла лесом, в сопровождении Альва и Доброша, пока Мистина с остальной дружиной ехал как положено, платил мыто и брал другие лодки – чтобы попасть в Шелонь и на Ильмень-озеро. Будгощ миновали ночью – здесь Эльге никак нельзя было показываться. Здесь жила ее родня, в том числе – Вояна, тут ее узнали бы с одного взгляда.
До сих пор им удавалось избегать селений и ночевать под открытым небом.
Эльга опасалась одичать от такой жизни и порасти мхом, как та лесная девка в сказании. Вечные комары, днем – солнце, ночью – прохлада. Она мылась в реке и там же стирала сорочку, которая потом сохла, вывешенная на заднем штевне лодьи, будто белое знамя валькирии. Волосы ее пропахли рекой и осокой.
Вспоминая первую их встречу, Мистина дразнил Эльгу русалкой, за что она однажды отколотила его, на потеху дружине, своей мокрой сорочкой. Хорошо, что мать, провожая дочку в жены медведю, собрала ей короб с нужными вещами. Но горько и обидно было думать, что вот эта сорочка, рушник и гребешок – все, что ей досталось из приданого, которое готовилось много лет и занимает семь больших укладок!
Эльга надеялась, что со временем удастся так или иначе получить свое приданое из дома, но пока ей предстояло приехать к жениху, в чем была – в «горевой сряде», уже не очень-то белой…
Правда, судя по тому как на нее смотрел Мистина, да и прочие парни, не приданое составляло ее ценность как невесты.
Уж в себе-то Эльга не сомневалась.
Она принесет мужу родство с Оддом Хельги и плесковскими князьями, а текущую в жилах кровь ей не потерять, пока она жива!
Перед ними расстилалось Ильмень-озеро.
Уже миновали устье Псижи – владения Люботешичей. За Чернецом начинались земли зоричей, а значит – князя Дивислава.
– Здесь мы так просто не пройдем, – сказал Мистина, когда Доброш снял с огня котел каши и все сели вокруг, приготовив ложки. – Дивислав – толковый человек. Я ведь был у него зимой, когда ехал в Волховец, и сам все видел. У него везде на островах и в протоках сидят люди. А иначе, знаешь ли, много нашлось бы желающих провезти свой товар, не платя мыта. Тут и лягушка не проползет незамеченной, повсюду болота – не обойдешь. Да и заблудишься без проводника. А проводники – все княжьи люди и ведут прямиком к мытнику. Я даже думаю, ты зря не захотела за него идти – с таким мужем была бы богатой.
– Вот как! – запальчиво бросила Эльга. – Я еще могу передумать!
– Ладно, перестань! – Мистина поймал ее руку, но она выдернула ее. – Надо придумать, как тебя провести мимо его людей. Может, переодеть отроком?
– Если только тебя – девицей, – язвительно ответила она. – Я не полезу в мужские портки. Если ты забыл: я еду, чтобы выйти замуж!
– А он вообще знает тебя в лицо? Вы виделись?
– Мы виделись, но четыре года назад.
– Ты, должно быть, сильно с тех пор изменилась.
Эльга пожала плечами: перемену в себе трудно оценить. Во всяком случае, она заметно выросла. Быстро тянуться вверх она начала в двенадцать. Четыре года назад она была красивым ребенком, а за это время стала красивой, довольно рослой женщиной.
– Скажи, что это твоя невеста! – смеясь, предложил Доброш.
Он происходил из уличей и родился где-то на Днестре; его отец давно враждовал с князем Драгобоем, поэтому присоединился к русам и сейчас, после победы киевской дружины, заметно усилил свое влияние. Однако осторожный Свенгельд предпочел забрать у него сына и отдать в дружину своему сыну: обмен заложниками укрепляет дружбу. Доброш по-словенски говорил так странно, на слух Эльги, что она не сразу его понимала.
– Ведь невесту не возят с открытым лицом так далеко, – продолжал Доброш. – Мы закроем ее, и пусть Дивислав даже не надеется поглядеть в лицо чужой невесте! А будет любопытничать – имеешь право дать ему в зубы.
Все засмеялись, а Мистина пристально посмотрел на Эльгу:
– Мысль не такая уж и плохая… Молодец, Добри! Но не совсем так. Если мы повезем девушку с закрытым лицом, это будет выглядеть подозрительно. Если она к тому же будет одна, без родни, все поймут, что мы ее похитили. А Дивислав такой настырный – начнет допытываться, что да как, не на его ли землях взяли да ждать ли погони и драки на его земле… Но если… Вспоминай, – обратился он к Эльге, – кто еще из людей Дивислава мог тебя видеть?
– Ты думаешь, я помню, кто был с ним на Воянкиной свадьбе? Я там никого не различала.
– Но с ним приезжали только мужчины?
– Да. Его жена тогда уже умерла, а раз не было жены, не было и женщин.