– Но с ним приезжали только мужчины?
– Да. Его жена тогда уже умерла, а раз не было жены, не было и женщин.
– Тогда у нас все хорошо. Я скажу, что ты моя жена. Наденем на тебя женское покрывало, а оно очень меняет лицо. Пониже на лоб надвинешь… По себе знаю: мне случалось встречать знакомых девок после замужества, и в женском уборе я их сразу и не узнавал. Дивислав не узнает маленькую девочку в замужней женщине. А если узнает, то он просто ясновидящий! Но ты все же постарайся поменьше попадаться ему на глаза. Я, честно говоря, надеюсь, что успею отвести тебя в гостевой дом, прежде чем он обо мне услышит. Он же не ходит на пристань встречать всех подряд! Меня-то он позовет к себе, зимой мы с ним пили… А ты скажешь, что нездорова, и сиди с женщинами.
Эльга задумалась.
Надеть женское покрывало, не будучи замужем – плохо, но одеваться отроком – совсем невозможно, тогда ее замуж никто не возьмет.
А ехать в Зорин-городок как есть – означало бы скорее всего остаться там навсегда. Такая красивая девушка в одиночестве среди русов неизбежно привлечет самое пристальное внимание!
Чья-то жена – другое дело. Возит она с собой челядинок или нет – никого, кроме мужа, не касается.
– Но как ты собираешься меня называть? – помолчав, спросила она. – Едучи на север, ты был еще не женат! Тебя же спросят, где ты сосватал невесту.
– Где? – Мистина призадумался, глядя на склоненные к воде озера ветви ив, потом засмеялся. – Да в Волховце! Я же туда ехал зимой, и Дивислав об этом знает, я сам ему говорил. И даже, представь, намекал, что подумываю жениться на младшей дочери Ульва! Ингвар обещал высватать мне свою сестру, если я раздобуду ему тебя, но об этом условии Дивиславу знать не обязательно. Так что тебя будут звать Альдис, дочь Ульва. Не забудь. Даже можешь прикинуться, будто не понимаешь по-словенски. Так надежнее. Вы, женщины, не можете без болтовни, так что лучше тебе делать вид, будто ты вовсе не можешь ни с кем здесь говорить.
– Альдис? Дочь Ульва? – Эльга расхохоталась и даже бросила ложку. – Ты в своем уме? Вот в этой сорочке, в этой поневе, я явлюсь к Дивиславу и скажу, что я дочь конунга из Волховца?
В самом деле: из дома ее снарядили в сорочке со сборчатым воротом, как шили у кривичей, в «печальной» синей поневе и беленой вздевалке. У нее имелось варяжское платье из крашеной тонкой шерсти, но оно лежало в тех же далеких ныне укладках, что и все прочее приданое.
– Хм… – Мистина немного подумал.
Эльга прямо видела, как по его не слишком высокому лбу пробегают предположения: купить… украсть…
– Тьфу! – Он хлопнул себя по бедру. – Да что я! Будет тебе платье!
Он встал и ушел в шатер, где хранился его мешок.
А вернулся, держа в руках длинную рубаху из желтого шелка, затканного синими крестами в ромбах. Ворот, рукава и подол были обшиты блестящим коричневым шелком.
– Вот! – С победным видом он встряхнул рубахой перед Эльгой. – Настоящая, чтоб ты знала, далматика – греки шили!
– Да ты сам в ней был! – Эльга видела Мистину в этой рубахе у себя дома, на поминальном пиру по Вальгарду.
– Ну и что? Одолжу тебе, я не жадный! Можешь мне поверить, Альдис носит такие же.
– Но она мужская! Я утону в ней, и мне она коротка.
– А ну встань.
Эльга встала, и Мистина приложил к ней далматику. Подол достигал щиколоток, хотя стан, и правда, был шире ее плеч раза в два.
– Если бы она была короткой, я бы ее не носил. А что плечи, так у греков все рубахи такие. Сразу видно, что ты выросла на чудском хуторе и не видела настоящих греческих одежд!
– Сам ты с чудского хутора!
– Слушай, никто там не разбирает – мужская, женская! – Мистине поднадоел этот разговор. – Тебе отец разве не рассказывал, как добычу собирают и делят? Ты бы видела, сколько этого всего привез твой дядя Одд из того миклагардского похода! Всем плевать, мужские они или женские, был бы шелк хороший и без кровавых пятен на видных местах. Эта еще целая, а у меня ребята на пир как оденутся – у одного дыра против сердца, у другого – заплатка под лопаткой, у третьего – на вороте шов… Так что тебе повезло. Греки все носят широкое, и если бы ее шили на тебя, она была почти такая же. Думаешь, увидев этот шелк, кто-то там станет прикидывать, твоя далматика или не твоя? Да они просто обмочатся от зависти, вот и все!
– Ну…
– А не нравится – поезжай в поневе.
Мистина стал сворачивать далматику.
Эльга нехотя забрала ее у него. Выбора не было.
– Одного платья мало. Еще нужно чем-то голову покрыть… раз уж я вроде как молодуха буду.
Мистина вздохнул и велел дружине вывернуть мешки и короба.
Эльга придирчиво изучила выложенные перед ней рушники и рубахи. Чистых там оставалось не так уж много…
Но все же выбрала сорочку из запасов Доброша, из самого тонкого и самого белого льна, и села шить из нее головное покрывало. К счастью, рубаха была словенская: если ее распороть, то получишь пять прямоугольных кусков полотна одинаковой ширины. Стан рубахи по длине сошел бы за убрус, кабы не вырез для головы посередине…
– Я дам тебе новую, когда прибудет мое приданое! – пообещала она парню, но тот лишь хмыкнул в ответ. – У меня там столько сорочек на подарки…
У приличных женщин убрусы не бывают со швами, с грустью думала Эльга, но совсем без убруса никак нельзя. Если потом выбрать на берегу плоский камень, отмыть, нагреть у костра и прогладить швы – может, будет почти незаметно.
Мистина тем временем послал пару парней вперед – разведать, как там дела у князя зоричей и не ищут ли их. Маловероятно, что тот уже знает о пропаже своей невесты, за которой собирался ехать только осенью, но поразузнать, что да как, не помешает.
– Я бы на месте плесковского князя вообще молчал, пока осень не настанет, – сказал Мистина, пока Эльга шила. – Раз уж девушку увезли, то ему же лучше, если ее доставят до места, а не будут перекидывать из рук в руки, пока от чести не останутся одни клочья. Если он потом пришлет приданое и примет выкуп от Ингвара, ничья честь не пострадает. А Дивислав пусть разбирается с Ингваром сам. Ингвар конунг, поверь, будет ничуть не против. Он не бегает от людей, которым есть что ему сказать.
– Ему не миновать встречи с Дивиславом, – кивнула Эльга. – Ведь ему нужно будет ехать, чтобы отомстить викингам за моего отца и освободить проход по Нарове.
– Вот тогда мы с ним и разделаемся! – Мистина даже обрадовался такому удобному случаю. – Как же мне не хочется драться с ним сейчас: здесь он дома, и у меня маловато людей, да девка на руках… Но если надо, значит, надо! – бодро закончил он.
К вечеру двое посланных вернулись. Вид у них был довольный.
– Мистина, боги и удача на твоей стороне! – объявил Арне. – На Взваде стоит Ранди Ворон, ждет проводника. Он как раз едет в Киев. Когда мы ему сказали, что ты здесь, он согласился подождать. Так что мы можем войти в город вместе с ним!
Заслышав, что приехали варяги из Волховца, князь Дивислав сам вышел на пристань: к этим людям он уже не первый год относился с настороженностью.
Кроме хорошо ему знакомого Ранди Ворона, он увидел и здоровенного парня из киевской дружины Ульвова сына. Выглядел тот особенно веселым и гордым.
– Есть повод выпить пива, княже, если будет на то твое соизволение! – с присущей только ему дерзкой почтительностью воскликнул он, поздоровавшись. – Я приехал вновь не таким, как уезжал – теперь я женатый человек! Вон та дева – моя жена, Альдис дочь Ульва!
Он обернулся и махнул рукой в сторону лодьи, где на мягких мешках со шкурками сидела молодая женщина в желтом греческом платье. Свободным концом белого убруса, намотанного по обычаю северных жен, она прикрывала лицо от солнца и отвернулась, когда Дивислав на нее взглянул.
– Боюсь, она не очень хочет тебя видеть, – со смехом пояснил Мистина. – У тебя с ее отцом были ведь кое-какие разногласия, и ее это смущает.
– Не хотел бы смущать молодую женщину, ничуть не причастную к нашим разногласиям, – понимающе усмехнулся Дивислав. – Ее проводят к моей свояченице, и там она отдохнет. Так рассказывайте, что привезли?
С приближением Купалы обнаружилась удивительная вещь: я оказалась старшей невестой в Варягине!
Я к этому не готовилась: сперва старшей была Вояна, потом Эльга.
А оставаться здесь после нее я не собиралась: мы ведь должны были уехать вместе, и к мысли об этом я привыкала с детства.
И вот мне пришлось на Ярилины дни возглавлять девичье коло! Хорошо хоть, что мы с Эльгой учились этому вместе и я, кажется, не вовсе опозорилась.
Но и купальское веселье не избавляло от тревог.
Я тосковала по Эльге и тревожилась за нее, Домаша все плакала, отец тоже ходил хмурый, не понимая, чего ждать дальше.
Вся волость была в смятении: как теперь справлять Купалу, когда у нас погиб сам исток рода и племени!
Князь вне срока приносил жертвы в плесковском святилище, но некому теперь было научить его, довольно ли этого для усмирения гнева богов и чуров. Пора было петь купальские песни, но мы боялись. Даже поднимая глаза к нему, люди, казалось, проверяли, не рушится ли оно им на головы.
Перед самой Купалой пришла очередная нерадостная весть: в лесу умерла баба Гоня.
Несмотря на заботу Людожировны, она так и не оправилась: с каждым днем теряла силы, перестала есть и в конце концов ушла «к дедам» уже совсем.
– К тебе слово мое, сестра! – сказал Воислав Домаше. – Поговорили мы с родом и старейшиной плесковской. Нельзя же, чтоб святое место пустым стояло. Надо кому-то там жить, Навь сторожить. А из нашего рода подходящей бабы я не вижу – кроме тебя.
Он был прав: Домаша приходилась дочерью покойному Судогостю и к тому же овдовела, то есть наполовину вошла в Навь. А поскольку ей случилось овдоветь дважды, то Навь прямо-таки громким голосом призывала ее на службу. Да и кому, как не ей, было исправить то, что разломала ее дочь?
– Но ты не печалься – не одна там будешь, – продолжал Воислав. – Надо ведь нам теперь нового Князь-Медведя растить, взамен старого. Пошлем людей за внучком твоим, первенцем Воянкиным.
– Да он же еще порточков не носит! – ахнула Домаша. – Дитя совсем.
– Три года ему – подстригать пора! До первого возраста дорос. А что рано боги призвали – знать, судьба…
На Купалу Домаше предстояло от нас уйти. Ее дожидалась птичья личина…
А ведь она была не так уж стара и даже могла бы еще рожать, если бы не обзавелась внуками.
Ох, как ревели Володея с Беряшей и оба их брата! Их мать все равно что умирала, и они знали об этом, но поделать было ничего нельзя!
Зато мой отец не смог скрыть облегчения.
– Это далеко не самое худшее, чего я ожидал! – сказал он и потрепал меня по голове. – Я видел, как все эти бабы косились в твою сторону! Я уже думал, что они тебя пошлют в лес!
– Меня? – Я чуть не подпрыгнула от изумления. – Но какая из меня Бура-баба?
– Молодая и красивая! Ты ей не прямая родня, но я слышал, что толковали бабы у твоего деда в Люботине: дескать, ты ходила за старухой, когда она умирала, и она передала тебе всех своих духов-прислужников.
– Она ничего… не передавала мне, – возразила я, но не слишком уверенно.
Были причины усомниться.
Нарочно я, конечно, никаких чудов и кудов не принимала, но мало ли что я могла совершить по незнанию в бабкиной избе! Особенно в тот первый вечер, когда ничего не соображала от страха. Я ела пищу мертвых, пила их воду, пользовалась бабкиной утварью. Может быть, я приняла помощников бабы Гони уже в тот миг, когда прикоснулась к птичьей личине, чтобы снять ее!
Заметных перемен я в себе не ощущала, но они ведь могут проявиться не сразу…
Или ощущала?
Одно я знала наверняка: прежний страх и почтение перед таинственным лесным жильем во мне исчез. Наверное, в тот жуткий вечер я сожгла все запасы страха, которые были мне отпущены.
Но это не значит, что я хотела поселиться там вместо бабы Гони.
Не успев выйти замуж, я годилась стать стражницей Нави почти в той же степени, что и вдова. А седина и морщины – дело наживное. По сравнению с истинной Бурой-бабой мы все девочки – что я, что Людожировна!
Предстояли и другие перемены.
Сражение с викингами на Нарове лишило нас не только стрыя Вальгарда, но и части дружины. Нужно было набирать новую. А для этого лучше всего, пользуясь летним временем, послать людей на Готланд, где всегда толкались желающие наняться к подходящему вождю. И даже вожди с уже готовой дружиной – в ожидании владыки, которому понадобятся их услуги.
Отец не раз беседовал об этом с Воиславом, и тот в конце концов дал согласие. Значит, не далее следующего года здесь у нас появятся новые люди. Возможно, даже знатный вождь со всем своим родом, как плесковский Сигбьерн ярл.
Но я не собиралась дожидаться их.
Я хотела уехать вслед за Эльгой.
Даже если забыть обо мне, ей ведь следовало получить свое приданое!
К счастью, отец тоже думал, что мне пора в дорогу. Пока я оставалась здесь, он волновался, что меня все-таки засунут в лесное святилище. А ему вовсе не хотелось приносить свою единственную дочь в жертву богам чужой земли. Пусть даже смерть моя будет ненастоящей.
Мысли мои устремлялись на юг.
Если Эльга ушла вперед, это не значит, что наши судьбы навек разделены. Теперь мне лишь следовало постараться, чтобы ее догнать.
Мою мать тоже приходилось пожалеть.
Она оставалась единственной хозяйкой в Варягине – без сестры, без старших дочерей. Беряша и Володея были хорошие девочки и уже могли делать все по дому: готовить, прибирать, кормить скотину. Но все же они еще не тянули на истинных хозяек: и силенок маловато, и еще многому им предстояло научиться.
В отчаянии мать вытолкала Аську на Купалу, требуя, чтобы он без жены не возвращался. В Купалу ведь для женитьбы довольно уговорить девку и три раза обойти с ней вокруг озера или дуба.
Аська и исполнил материнский наказ: привел девчонку, мою ровесницу, из гнезда Чернобудичей, с которыми наши обычно гуляли у реки.
На меня там даже не смотрел никто; то есть смотрели, конечно, но не более того. Я убедилась, как прав был отец в своих опасениях: во мне видели почти готовую Буру-бабу, осталось только личину вздеть.
Сватов в родных местах я могла ожидать с тем же успехом, что и снежная Мара, которую лепят на Зимолом.
В те дни отец часто ездил в Плесков, к князю. Воислав опасался, как бы Дивислав не обвинил его в нарушении договора. Но невесту было не вернуть. Теперь ради собственной чести наш князь жаждал, чтобы его племянница стала законной женой волховецкого княжича. А для этого ей требовалось получить приданое и брачные дары. Воислав был не прочь, раз уж так вышло, помириться с Ингваром сыном Ульва – ведь это мы его обидели, когда разорвали прежнее обручение, а не он нас. Но при этом князь хотел бы не поссориться и с Дивиславом. Однако если он пошлет похитителю вдогонку приданое своей племянницы, Дивислав не сможет не узнать об этом.
Вот незадача – и за советом теперь сходить не к кому!
Князь с сыновьями, отец, мой люботинский дед Доброзор с сыновьями – все долго толковали о деле. Дед предлагал снарядить обоз с приданым как бы торговый – не будет же Дивислав проверять все короба. Но оставалось непонятно, как провезти меня – не в коробе же!
– Скажем, что ее тоже выдаем замуж! – предлагал мой отец. – И это, кстати, правда. Я поручу нашему родичу Олегу в Киеве позаботиться о ней и подыскать ей подходящего мужа: она ведь ему тетка, а жить им поначалу все равно придется при нем. Ульв, кажется, не собирается пока помирать.
– И за кого же ты хочешь ее отдать? – спросил князь.
– За кого-нибудь из дружины Ингвара. Надеюсь, Олег сделает хороший выбор для своей родственницы. Чтобы ее муж следовал за Ингваром, а Ута, таким образом, будет следовать за своей сестрой.
И вот дней через десять после Купалы я отбыла из дома, сидя аж на десяти коробах с приданым. На самом деле моими из них были только три, но кому надо об этом знать?
Честно скажу, будущий муж – это «кто-нибудь из дружины Ингвара» – не занимал никакого места в моих мыслях. Я хотела одного: убедиться, что с Эльгой все благополучно, и снова быть с ней.
Горевала ли я, когда пришла пора покидать родной дом?
Мне казалось, я скоро вернусь. Не я одна, а мы с Эльгой.
Ведь нам пришлось ехать за своими женихами в Киев только потому, что Ульв конунг еще жив; но он уже старик, и наверняка пройдет не так много времени – и мы переселимся в Волховец. И тогда окажемся настолько близко от своей родни, насколько это разумно желать девушке хорошего рода.
Даже держа в руках топор, врученный мне матерью, и собираясь бросить его из лодьи на родной берег в знак обрыва прежних связей, я больше думала об Эльге. Бедняжка, она еще не знает наших последних новостей.
Мне предстоит рассказать, что нет у нее больше ни отца, ни матери.
И даже если ей приведется когда-нибудь вернуться сюда, она сможет повидать свою мать лишь в той избушке, куда ей едва ли захочется идти.
Она сможет лишь попытаться разобрать родной голос в хриплых звуках из-под берестяной клювастой личины…
До мужа она еще не доехала, но прибудет к нему невестой-сиротой, вынужденной просить родительского благословения с того света.
Я плакала, думая об этом, и роняла слезы на топор. Но кого удивят слезы отъезжающей невесты?
Мой отец думал то же самое.
– Когда вы вернетесь, я непременно буду ждать вас в Будгоще, – говорил он, обнимая меня на прощание. – Надеюсь, у вас будут к тому времени не только мужья – славные конунги, но и по пятеро… по семеро детей, один лучше другого.