— Садитесь в золотой[59] угол, ваша милость! — улыбнулась женщина. Потом смахнула со стола невидимые крошки и довольно резво для ее состояния ушла в соседнюю комнату.
— Справно живут… — усаживаясь по правую руку от Обуха, вполголоса пробормотал десятник Зарт. И провел пальцем по резной спинке стоящего рядом массивного дубового стула. — Такой стул должен стоить серебрушек двадцать — двадцать пять. Если не больше. А стол — так вообще все тридцать!
— Ну, так это ж Жердева работа, — пожал плечами маг. — А он — один из лучших столяров в графстве… Кстати, говорят, что лично знаком с его сиятельством[60] Бедваром Селором! Режет ему мебель…
— О как! — восхитился мечник. — Значит, и правда хорош… Так! А это кто, Обух?
Проследив за масленым взглядом воина, маг уткнулся в выдающиеся прелести Кристы, старшей дочери старосты Горячих Ключей, и усмехнулся: за прошедший год они, кажется, стали еще больше. Настолько, что с непривычки сбивали с ног похлеще ослопа[61].
— Дочурка Жерди, — ответил маг. И с удовольствием уставился на высоченную грудь накрывающей на стол девушки. — Кстати, можешь не облизываться: она знает себе цену. И хитра, как десяток лисиц. Что «ну-у-у…»? Говорю сразу — за околицу не пойдет. И на сеновал — тоже. А во двор — пожалуйста. Только не одна, а со старшим братом и парой его друзей…
— Че бы не пойти-то? — услышав разговор, усмехнулась девица. — Только позовите! И даже замуж пойду… С удовольствием… Конечно, если за вас, эрр Эйд…
— А за меня? — поинтересовался мечник.
— И за вас пойду, ваша милость… Когда серьгу[62] покажете…
— Круто берешь, девка! — обиженно хмыкнул десятник. А потом зачем-то потрогал себя за мочку уха, лишенную серебряного дворянского «гвоздя».
— Ну, так есть с чего… — ухмыльнулась девица. Потом уперла в бока кулачки, выставила грудь, слегка прогнулась в пояснице, томно облизнула губы… И, увидев, как замерли мужчины, весело расхохоталась.
В этот момент скрипнула дверь, и в комнату ввалился хозяин дома. Мгновенно сообразив, что вытворяет его дочь, он подхватил с подоконника хворостинку и перетянул ее по спине:
— А ну-ка марш отсюда, егоза! Не доводи людей до греха!!!
— Сколько ей уже стукнуло, Жердь? — улыбаясь, спросил маг.
— Весной сватов принимать начну. И, наверное, сразу же и закончу… — сказал столяр. — Хоть вздохну спокойно. А то ни сна, ни покоя: что ни вечер — так полдеревни на заборе…
— Ну, дай тебе Создатель справного зятя, — искренне пожелал маг. И, вспомнив о знахарке, свел брови у переносицы: — Ну, где там Фазия? А то после ужина, приготовленного твоей красавицей, мне будет уже не до нее…
— Сейчас прибежит, ваша милость! Сенька сказал, что ужо постолы[63] обувать начала…
…Знахарка вломилась в дом старосты без стука. И, выскользнув из-за широченной спины Жерди, склонилась в низком поклоне:
— Доброго дня, эрр Эйд! Доброго дня, десятник!
Перейдя на истинное зрение, Обух внимательно осмотрел резерв женщины, замершей по другую сторону стола, потом оценил скорость его восполнения и вздохнул: увы, за прошедший год они так и не увеличились. А значит, использовать Фазию, как боевого жреца, было невозможно.
Правильно истолковав его вздох, знахарка вновь склонила голову — чтобы маг не заметил ее счастливого взгляда.
Мысленно обозвав женщину дурой, Обух приказал ей подойти поближе, потом сдвинул в сторону тарелку, достал из дорожной сумки чистый кусок пергамента и стило и положил их перед собой.
Раздраженно прижав глиняным кувшином пытающийся свернуться лист, он снова перешел на истинное зрение, наложил на женщину печати Слова правды и Ясности, а на себя — печать Усвоения.
— Все. Я готов. Давай, рассказывай…
— Значица, село Черная Гать. У Беора Кузнеца родился сын. Стихийник, четвертая категория силы. Но не жилец — желтушный и кашляет кровью. У Федула Беззубого — дочь. Слабенькая, но выживет. Иллюзионист. Вне категорий[64]. У Фрола Паленого — сын. Ритуалист. Четвертая… У Гаррета Ушастого — дочь. Была бы жрецом четвертой категории, но умерла родами. Тело я хоронила сама… У Грани Стряпухи — двойня. Мальчишки. Один — стихийник, вне категорий, второй — разумник, немного не дотягивает до четвертой…
…Перечисляла Фазия сравнительно недолго: год выдался неудачный. И на восемь деревень, которые были под ее ответственностью, родилось всего двадцать семь Одаренных. Девять стихийников, восемь разумников, четыре иллюзиониста, четыре ритуалиста и всего два жреца. Что было не очень хорошо: как показывала практика, до четырнадцатилетнего возраста, считавшегося идеальным для начала обучения, доживал лишь один Одаренный из восьми. Остальные умирали от родовых травм, болезней или изменений в организме, спровоцированных усиливающимся Даром.
Еще раз пересчитав будущих магов, Обух расстроенно вздохнул, отодвинул исписанный свиток и снова полез в сумку. За пергаментом, на который писари ордена перенесли имена Одаренных, найденных в графстве в предыдущие годы.
— С новорожденными — ясно. Теперь давай пройдемся по тем, кто родился раньше…
Перечисление этих заняло почти час: мало того, что детей было много, так, услышав имя родителя того или иного ребенка, знахарка детально описывала состояние его здоровья, перенесенные болезни и полученные травмы. Правда, иногда рассказ получался очень коротким — Фазия, глядя в пол и хмурясь, еле слышно называла причину смерти.
Как ни странно, в этом году от голода и болезней умирали мало — зима выдалась достаточно теплая, год — урожайным, и большинству семей хватало продуктов, чтобы кормить своих отпрысков как полагается. Поэтому в основном Одаренные умирали от собственной глупости. Или от недосмотра родителей — скажем, четырехлетний ритуалист с третьей категорией силы утонул в полынье. Стихийник четвертой, семи лет от роду — уронил на себя половину поленницы. А девятилетний маг Жизни четвертой категории умудрился оттяпать себе ногу топором. И, не сумев заговорить кровь, умер буквально за час до прихода Фазии.
…Внося в список пометки, эрр Эйд внимательно наблюдал за состоянием знахарки. И иногда заставлял ее остановиться и рассказать о действиях, которые она предпринимала, чтобы вылечить заболевших детей.
Как обычно, особых претензий к ней не оказалось — жрец «от Создателя», женщина всегда делала все, что могла. И щедро тратила свой невеликий резерв даже в самых безнадежных случаях. Поэтому, закончив корректировку, маг снял с пояса кошель, достал из него двадцать серебрушек и сложил стопочкой в середине стола. А потом, перейдя на истинное зрение, принялся расплетать рабочие печати и вносить изменения в ее печать Подчинения.
— Ну что, все? — нетерпеливо спросил десятник, заметив, что знахарка вышла из ступора.
— Почти… — кивнул Обух. И, поймав взгляд Фазии, негромко произнес: — У ордена к тебе претензий нет. Ты сделала все, что могла. Поэтому прими нашу благодарность…
— Спасибо, ваша милость! — Знахарка согнулась в поклоне. А потом, выпрямившись, молниеносным движением руки смела серебро со столешницы.
— Все, иди… — улыбнулся маг. — Да не оставит тебя сила Создателя…
Глава 26 Эрр Маалус Облачко
Мда. Силы воли девочке было не занимать — буквально через несколько минут после того, как баронесса опустошила последний амулет Чистого разума, она наложила на себя оборотную руну Великого сна, и, взбодрившись, снова склонилась над Молчуном.
Глядя на то, как девушка работает с каналами жизни своего сводного брата, эрр Маалус то и дело ловил себя на мысли, что почти не понимает смысла ее манипуляций. Нет, то, что положение печатей Восстановления и Великой жизни требует постоянной коррекции и подпитки, было очевидно. А вот понять причину, заставившую ее милость поменять большинство печатей Гармонизации на руны Ускорения, маг так и не смог. Просто не хватило знаний. Впрочем, расстраиваться по этому поводу и тем более вмешиваться в процесс лечения Крегга Облачко не собирался — судя по уверенности, с которой баронесса подошла к работе, она точно знала, что делает. Поэтому следующие полчаса маг посвятил зарисовке создаваемых ее милостью структур, а также созданию схемы, описывающей последовательность их появления и привязки к тем или иным каналам организма.
Процесс оказался жутко интересным — за какие-то полчаса баронесса умудрилась восстановить почти две трети разрушенной сети каналов чувств, приблизительно половину каналов жизни и срастить все еще не восстановившиеся мышечные волокна. Причем использовала для этого не канонические плетения, подробно описанные в трактате Гериельта, а какие-то непонятные конструкции, частенько состоящие из взаимоисключающих частей. Если Облачко правильно понимал суть происходящего, то ее милость воздействовала на каналы не только по всей длине, но и в строго определенных точках. И таким образом создавала в них области с повышенной или пониженной плотностью силы[65]. Что интересно, организм Крегга реагировал на эти воздействия практически мгновенно. И не всегда так, как ожидал маг — скажем, здоровый румянец с лица Молчуна исчез чуть ли не сразу после начала последних манипуляций. Потом у него впали щеки так, как будто под ними не было зубов. А кожа истончилась, словно парень не ел эдак дней двадцать пять…
Впрочем, баронесса остановилась чуть раньше того, как иллюзионист всерьез испугался за здоровье Крегга. И, сняв со своего сводного брата печать Великого сна, тут же впихнула ему в руку кружку с остывшим бульоном. А мгновением позже пододвинула поближе здоровенную миску с вареным мясом.
Не успев открыть глаза, Молчун набросился на еду. Как до смерти оголодавший хищник. И принялся не есть, а жрать! Толком не прожевывая, вталкивая в рот один кусок мяса за другим, рыча от наслаждения и не замечая ни сидящей рядом сводной сестры, ни мечущейся между его кроватью и столом Ойры, ни относительной слабости еще не до конца восстановившейся левой руки.
«Если она ускорила процесс переваривания пищи, то он должен испытывать жуткий голод. Ведь такое количество плетений Восстановления выжирает его изнутри…» — подумал маг. Потом вгляделся в резерв баронессы и мрачно почесал в затылке: за какие-то полчаса манипуляций с плетениями Меллина снова умудрилась истощить почти весь запас силы. И в истинном зрении стала выглядеть почти так же, как и перед смертью эрра Валина. То есть самой обычной Одаренной вне категорий, не способной привлечь внимание даже самого придирчивого лидера патруля ордена Создателя.
Подбросив на ладони последний разряженный баронессой амулет Чистого разума, Облачко вспомнил погибшего вместе с бароном Лагаром Гвилла Умника… и вскочил на ноги. Сообразив, что для продолжения лечения Молчуна, а также для экспериментов по раскачиванию резерва Темной не обязательно дожидаться приезда Гериельта или ехать к городским разумникам! А достаточно дойти до казарм, кордегардии… или просто выйти за дверь!
— Что случилось, эрр? — услышав скрежет ножек сдвинутого назад кресла, спросила баронесса. — Куда это ты заторопился?
— За амулетами Чистого разума. Хочу собрать их у солдат. Думаю, штук двадцать — двадцать пять я найти смогу…
Ее милость тяжело вздохнула и мрачно пробурчала:
— Ну и куда тебе столько? Для того чтобы поставить Крегга на ноги, понадобится от силы еще штуки три. А потом все равно придется остановиться. Ибо излишки силы будет просто некуда девать…
— У меня полно разряженных основ Великой и Средней жизни, — ухмыльнулся иллюзионист. — Зачем тратить деньги на то, чтобы их заполняли приезжие жрецы, когда вы, ваша милость, сможете это сделать в разы быстрее?
— Точно… А я и не подумала… — устало произнесла баронесса. А потом, вырвав из рук Молчуна пустую миску из-под мяса, аккуратно вытерла ему губы рушником.
Дойдя до двери в коридор и прикоснувшись к массивной медной ручке, Маалус потянул ее на себя и вздрогнул: за его спиной раздался хриплый голос Крегга, оклемавшегося после безумного обеда:
— Ваша милость! Я хочу знать, как погибли барон Нолад и барон Лагар…
Найти Шрама удалось по голосу — рев начальника замковой стражи, распекающего невесть чем провинившегося перед ним Борова, доносился из-под крыши Колокольной башни.
Решив, что небольшая физическая нагрузка ему не повредит, эрр Маалус вошел в башню, быстренько поднялся на верхний этаж и, застыв за спиной злого, как собака, сотника, негромко сказал:
— Слышь, Шрам? Ничего, если я ненадолго прерву твой воспитательный процесс?
— Простите, эрр! Просто этот недоу…
— Про недоумков — потом. Мне некогда. Пошли кого-нибудь обойти все посты, кордегардию и казармы — мне нужны все заряженные амулеты Чистого разума, какие есть у тебя и твоих солдат. И чем быстрее — тем лучше…
— Вы будете у себя, эрр? — мгновенно забыв о нерадивом солдате, спросил сотник.
— Нет. В Северном крыле. В покоях, в которые отнесли Молчуна.
— Как соберу — принесу. Сам схожу… Кстати, как там Крегг?
— Скоро будет на ногах…
— Скоро? То есть его раны действительно были не так опасны, как… мне показалось? — Взгляд сотника потемнел, а на скулах вздулись желваки: — Нет! Не верю: Молчун не стал бы притворяться мертвым…
— Он не притворялся, — отчеканил эрр Маалус. А потом, сообразив, что у солдат все равно рано или поздно возникнут вопросы по поводу слишком быстрого излечения Молчуна, решил подкинуть им правильную версию «чуда»: — Крегг сделал больше, чем был должен. И намного больше, чем мог. Ее милость сказала, что он сражался даже тогда, когда ушел за Грань[66]. А ее словам можно верить… В общем, если бы не фамильный амулет рода Орейнов, подаренный ему бароном Ноладом перед выездом из замка, того боя он бы не пережил…
Дослушав рассказ до конца, сотник облегченно выдохнул, потом развернулся к Борову и неожиданно рявкнул:
— Понял, тварь?
А потом, вцепившись в дублет Борова двумя руками, встряхнул воина так, что у того клацнули зубы.
— Услышу еще одно слово про трусость Крегга — запорю до смерти! И тебя, и любого другого…
Уставившись на небольшую кучку амулетов Чистого разума, лежащую на ладони Шрама, эрр Маалус вдруг сообразил, что за последний месяц лен Орейн потерял не только барона Нолада и его наследника, но и три четверти солдат. А также четырех из пяти боевых магов. Поэтому, озадаченно подергав себя за бороду, маг уставился в глаза стоящего перед ним сотника и поинтересовался количеством оставшихся в замке воинов. И тут же получил ответ:
— Если считать Молчуна, Митра, Нашта, меня и молодежь, взявшую в руки меч только в этом году, то семнадцать. Меньше половины боевого залога[67]…
— Отправь Птицу по деревням — пусть завербует десятка четыре парней поздоровее. Думаю, до весны никаких боевых действий не предвидится, так что какое-то время у нас есть…
— А маги? — хмуро поинтересовался Шрам. — По ленному договору мы обязаны выставить короне как минимум двоих…
— Осенью магов не найдешь. Все работают по контракту, — вздохнул эрр Маалус. — Так что придется отложить их поиски до зимы.
— Что насчет подъемных[68] для новобранцев? — спросил Шрам, задумчиво посмотрев на Леха, делающего вид, что ничего не видит и ничего не слышит. — Мне кажется, что соваться с такими мелочами к ее милости сейчас как-то… ну… неправильно, что ли…
— Соваться не надо. Выдам я. Вечером… Когда осво… — начал было Облачко.
И, услышав звуки шагов нескольких пар ног, раздавшихся с лестницы, удивленно развернулся:
— Не понял? — и на всякий случай принялся выплетать печать Обращенного света.
— Это те крестьяне, которые привезли Молчуна, эрр, — негромко пояснил Лех. — Ее милость приказала Ойре их привести.
— Спасибо… — Стряхнув с пальцев остатки развеянного плетения, маг облегченно улыбнулся и, не дожидаясь, пока в коридоре покажутся «враги», толкнул дверь покоев Молчуна.
И, увидев закаменевшее лицо ее милости, еле удержался от рвущегося наружу вздоха: судя по всему, баронесса только что заново пережила похороны своего отца.
«Так нельзя! — мелькнуло у него в голове. — Чем больше подавляешь свои эмоции, тем неприятнее будут последствия! Надо будет подсунуть ее милости трактат Гайоса Старца…»
Однако додумать мысль до конца он не успел — за его спиной скрипнула дверь, а через мгновение из-за плеча раздался голос Ойры:
— Ваша милость! Они уже тут… Звать обоих?
…Беседа с рыжеволосым охотником по имени Марч длилась чуть больше пятнадцати минут: баронесса Меллина Орейн внимательно выслушала его рассказ, потом холодно поблагодарила, приказала Ойре выдать ему двадцать золотых и отвести к Шраму. За луком, парой сотен стрел и новым дублетом.
Увидев взгляд, которым ее милость проводила пятящегося к дверям мужчину, эрр Маалус поежился — в нем плескался такой жуткий холод, что становилось страшно.
Видимо, поэтому спутница Марча, шагнувшая в покои и наткнувшаяся на взгляд баронессы, смертельно побледнела. И вместо поясного поклона бухнулась на колени.
…Как ни странно, Марыська, пастушка из деревни Белый Камень, молодая, довольно симпатичная женщина лет эдак двадцати двух, оказалась полной противоположностью рыжеволосому охотнику. Она не пыталась выпячивать свои заслуги, ничего не просила и ничего не ждала. Для того чтобы вытянуть из нее подробности пребывания Молчуна в Седом урочище, одного приказа баронессы оказалось мало — весь ее рассказ можно было передать буквально тремя словами. Два из которых ее не касались: «Принесли. Кормила. Унесли». Зато после грозного рыка оторвавшегося от куска мяса Молчуна она кое-как разговорилась. И с его помощью рассказала и о процессе лечения Крегга местной знахаркой, и о том, как наложенное на парня плетение Чужой крови тянуло жизнь из овец, и о том, что староста ее деревни хотел оставить Молчуна в урочище аж до весны…
Странно, но молодая, довольно симпатичная и выглядящая совершенно здоровой женщина оказалась забитой до невозможности: отвечая на вопросы баронессы, она не отрывала взгляда от пола и безостановочно мяла подол своего верхнего, латаного-перелатаного платья. Поэтому минут через десять разговора у Облачка начало портиться настроение — крестьянка вела себя так, как будто ее втолкнули не в комнату к дочери одного из вернейших вассалов короля Азама, а в палатку к солдатам армии Миардии!