— Были, конечно. Завидовали, в газетах разная сволочь писала про него черт знает что.
— Кто-нибудь угрожал ему? Может, письма слали по электронной почте или так? Знаете, фанаты, то-се?
— Писем не слали. Звонки были от девиц каких-то — ну, это обычное дело: люблю тебя, жить без тебя не могу, отравлюсь. Мало ли полоумных дур? Поэтому на концертах он с охраной ходил. Так, повседневно, тоже. Мы нанимали всегда в одном и том же агентстве. Водитель у нас есть — Николай Фроленко, он же и охранник Киры. Но в «Рождественском» и так все зарежимлено, туда никто со своей охраной не ездит, это считается дурным тоном. Николай сейчас в отгуле, потому что Кира сам хотел свою новую машину тут, за городом, водить. Он водитель первоклассный был, скорость любил… Нет, я не знаю, у меня в голове не укладывается… Кому могло понадобиться его убивать? И почему его раздели? Хотели ограбить? Но тогда почему «Мерседес» не угнали? А я вспомнил — тогда на концерте в антракте Жданович кричал ему «Я тебя убью», — Свирский снова нахмурился. — Может, это он? Тоже как-то в голове не укладывается… Жданович в музыкальном мире фигура культовая… Если только он на почве наркотиков?
— А он наркоман?
— Да не слышно было про него такого. Пил он почерному в последнее время, это все знали. Из Питера не вылезал, но насчет наркотиков… Впрочем, все меняется ведь, в том числе и привычки.
— Олег, а вот вы…
— Что я? — Свирский вскинул голову. — Вы что, меня подозреваете?
— Я вас не подозреваю, — ответил Колосов совершенно искренне, — но кое-что выяснить для себя хочу. Вы вот только что мне сказали, что «Рождественское» — это была ваша идея, вы планировали сразу после концерта поехать сюда с Боковым, отдохнуть. Так что же вы не поехали? Бросили его одного?
— Я бросил?
— Ну, не поехали.
— Я был занят делами, — Свирский смотрел в сторону.
— Что, так вот сразу неожиданно привалило? — Да, привалило.
— Но у вас же номер был оплачен — вы это сами сказали. В «Рождественском» цены космические. А у вас почти двое суток прахом пошло.
— Ну не мог я поехать, не мог. Что вы так смотрите на меня? Не хотел.
— Не хотели? — Никита развел руками. — Вот те раз, почему?
— Я не хотел. Мне надо было.., надо было побыть одному. Собраться с мыслями… Что, у вас так не бывает — не хочется ни с кем общаться?
— Бывает. Но я все равно не понимаю. Вы что, поссорились с Боковым?
— Мы не ссорились.
— Тогда тем более непонятно, Олег.
— Мы не ссорились — говорю вам, это я… Я не думал, не предполагал даже… Одним словом, мне не хотелось его видеть в эти дни.
— Почему? — Я… Я не знаю, как вам объяснить. Это непросто…
— Объясните — это важно.
— Кому важно? — Свирский криво усмехнулся. — Никому это не важно, кроме меня. А теперь, когда он умер и она тоже мертва, это вообще не в счет, не имеет значения…
— Кто это — она? — насторожился Никита.
— Мать его, которая в Чите жила. Я ее никогда не видел. И сестру его тоже. Он вообще о семье своей терпеть не мог говорить. Они его все дико раздражали. Когда они звонили, он просто в лице менялся. Телефон выключал, секретарю приказывал не соединять… Я поначалу внимания не обращал — думал, это просто у него комплекс провинциала в Москве… Все мы комплексуем. Но Кирка… Вы спросили, был ли он моим другом? Я был очень к нему привязан, понимаете? — Свирский словно подбирал слова, боясь ошибиться. — Я считал его человеком — пусть со слабостями, с закидонами, но человеком. С которым можно и самому человеком быть, а не дерьмом жидким… А тут вдруг… Я узнал — и это меня поразило, ударило как-то… Он был… Я не знаю, как это назвать — уродство, что ли, моральное? У него мать, родная мать при смерти все эти дни была. Они, семья его, из Читы ему звонили — умоляли денег прислать на лекарства, на операцию. А он.., он послал их. Послал при мне — я все слышал. Послал такими словами… Сестру свою и мать послал. Он считал, что они его грабят. Что они все врут, чтобы деньги с него тянуть. Сам мне это говорил — вот с таким перекошенным от злобы, от жадности лицом говорил… А никто ему не врал. Его мать умерла. А он денег ей пожалел — пятьсот зеленых. Он при мне на Третьяковском проезде четыре тысячи на свой новый гардероб потратил. «Мерседес» купил. А матери пятьсот баксов жалких не дал… Я сам скотина хорошая, во мне этого дерьма — во! Но чтоб я вот так с матерью своей… Да я повесился бы, под поезд бросился со стыда… И вот я тогда подумал — если он такой с родной матерью, что же он со мной сделает, если что-то вдруг изменится? И мне.., мне так противно стало. Не хотелось его видеть. Я просто не мог с ним нормально общаться. Я должен был как-то успокоиться, чтобы не разрушить.., не сделать себе хуже. Поэтому он уехал, а я остался. Если бы сегодня не позвонили из Читы, я бы в «Рождественское» — ни ногой.
Он умолк.
Колосов взял у него телефоны офиса, телефоны консорциума «Медиа» — для проверки, записал в память мобильника и его личный номер.
Вечерело. «Скорая» увезла тело Бокова в морг. Начали разъезжаться и патрульные машины. Все было завершено, запротоколировано.
Колосов, прежде чем возвращаться в Москву, проехал до ресторана «Императорская охота». Дорога как раз и упиралась в его ограду. Дальше хода не было. Этот отрезок шоссе был тупиковым.
Тот, кто убил Бокова, мог быть, конечно, пешим, но это вряд ли. Скорее всего, он приехал на машине — рассуждал Колосов, — на ней он и убрался с места преступления. Асфальтовое покрытие никаких следов протектора не сохранило, а если бы даже и сохранило, от этого было бы пока мало толку, как и от гильз. Но кое-что все же это давало.
Вернуться на магистральное шоссе с места преступления на машине можно было лишь одной дорогой. И Колосов решил проехать по ней.
В сером сумраке наступающего осеннего вечера замелькали сосны, ели, дорожные указатели. Через пару километров показался поворот на «Рождественское» — туда под вечер направлялась вереница дорогих внедорожников.
Потом дорога снова пошла лесом. Темные стволы сливались с сумерками, тускло, как-то невесело желтела листва. Лес поредел, и справа открылся вид на берега водохранилища. Можно было сидеть пустую пристань, стоянку машин, какой-то теремок, похожий то ли на лавку, то ли на закусочную.
Колосов ехал, обдумывая слова Свирского. Зря он надеялся на что-то. Зря… Что он узнал от этого парня? Что покойник был порядочной дрянью по отношению к своим родным? Что ему с бодуна угрожал питерский рокер Алексей Жданович? Но какое отношение все это может иметь к главному вопросу? Неужели не будет ответа на этот самый главный вопрос?
Дорога постепенно начала подниматься в гору — берега водохранилища в этом месте были высокими. Внизу виднелись песчаные пляжи, еще один небольшой причал для моторок и катеров. Далеко впереди горбился стальной горой железнодорожный мост. На нем уже включили подсветку. Колосов смотрел на мост — куда по нему идут поезда? В Вологду? В Архангельск? И внезапно…
Это было точно во сне. Но он не спал. Он видел — там, на фоне моста…
У пустого причала как поплавок — двухпалубный теплоход. Колосов едва не съехал в кювет на полной скорости. Затормозил, выскочил из машины.
Двухпалубный теплоход стоял у причала. Он видел его серые борта, белую рубку. Он видел его нос, его корму, его палубы, трубу.
Он видел.
Он снова сел за руль и на полной скорости погнал вперед. Ему хотелось подъехать как можно ближе, чтобы рассмотреть, прочесть, узнать.
Он знал лишь одно: то, что он видит, — не пустое совпадение. Не совпадение, а двухпалубный теплоход.
Он знал, что это и не случайность. Это шанс. Тот самый… Один из тысячи, что выпадает не каждому, кто расследует дело о серии убийств.
Он помнил, что говорил боцман Криволапенко. Он говорил: "Навроде «Авроры». Он должен был прочесть название этого теплохода.
Дорога летела, летела, а сам он, казалось, в своей старой «девятке» не двигался с места.
Смеркалось.
Теплоход приблизился и словно вырос. Но не показался большим, а, напротив, очень даже небольшим, аккуратным.
Он никуда не собирался исчезать. Он спокойно стоял на якоре у пустого подмосковного причала. Дым не вился из его трубы. И обе палубы были пусты.
Колосов остановился. Какое-то мгновение сидел неподвижно, уставясь на руль. Это не совпадение — он это знал. Он всегда это знал. Но должен был доказать это сейчас же себе самому.
Он вышел. Теплоход был там, внизу. А он, Колосов, стоял на высоком берегу и смотрел на него. По серому борту вилась надпись. Он напряг зрение. Сумерки… Крей… Крейсер… Крейсер «Аврора»? Нет. «Крейсер Белугин». Крейсер, крейсер, крейсер… У Авроры на слово «крейсер», оказывается, не было монополии.
Глава 22. КРИЗИС
Случилось сразу столько событий, что Катя решила: в деле наступил кризис. И ничего хорошего это не сулит. Убийство Кирилла Бокова уже к вечеру стало новостью номер один. Каждый выпуск теленовостей начинался с репортажа из «Рождественского» — ближе к месту происшествия журналистов не допускали.
Больше всего Катю встревожила реакция на это событие «драгоценного». Кравченко вел себя непривычно эмоционально. А Катя не совсем еще оправилась от вчерашнего своего потрясения, когда Сергей Мещерский доставил Вадима из Института Склифосовского. Кравченко хорохорился: «Брось, Катька, все нормально. Заживет, как на собаке», но… Сломанные ребра — есть сломанные ребра. И сотрясение мозга (вы попробуйте, получите резиновой дубиной по своей светлой, умной голове) — есть сотрясение.
В результате ночь прошла ужасно: Кравченко было больно лежать, было больно сидеть, ходить. Дышать и то было больно. Катя, не доверяя никаким врачам, обработала ссадины на его лице, прижгла спиртом разбитую нижнюю губу. Хотела вызвать «Скорую», когда Кравченко начало тошнить, но он не разрешил. Утром она позвонила на работу и отпросилась. А в три пополудни ей лично позвонил начальник пресс-центра и сообщил об убийстве Бокова.
Кравченко, узнав о происшедшем, в сердцах шарахнул об пол в кухне электрический чайник — благо тот был не сильно горячий. Он все порывался звонить — Виктору Долгушину, своим подчиненным в чугуновский офис. Но в чугуновском офисе весть о внезапной болезни начальника личной охраны шефа восприняли философски — дело молодое, чего ж не поболеть? А мобильный телефон Долгушина не отвечал. Он не был отключен — просто его не брали в руки, видимо, ориентируясь исключительно на определитель номеров.
— Сейчас встану и поеду на это чертово корыто! — бушевал Кравченко, лежа на диване.
— С ума сошел, куда ты такой поедешь? — паниковала Катя.
— Какой такой? Все в норме, подумаешь… Ой, черт, опять повернулся неловко… Сейчас вот встану и… Да я с такой травмой на ринг выходил! — бледный, с трудом поворачивающийся Кравченко, светя фиолетовыми фингалами, имел вид комический и героический одновременно. И это слегка разряжало ситуацию.
Катя даже отговорку придумала: ну куда ты поедешь? На чем? Машина-то наша все еще на стоянке у «Речного вокзала». Кравченко тут же вспомнил про какой-то неведомый «Форд», оставленный у «России».
— Вот Сережа приедет, перегонит машину, тогда и разберетесь, куда, что и зачем, — Катя тайком растворила в чашке сладкого чая с лимоном сразу две таблетки «спокойный сон» — пора было ликвидировать это двигательно-речевое возбуждение. «Драгоценному» сейчас, как никогда, потребен был покой и отдых.
Доверчиво выпив чай, он уже через десять минут спал как дитя, жалобно постанывая во сне. А Катя, хотя и было уже очень поздно, на кухне украдкой набрала номер Колосова. Из дома при «драгоценном» она начальнику отдела убийств никогда не звонила. Это всегда было чревато мощным, как цунами, скандалом. Но сейчас выбирать не приходилось.
А утром, точно солнышком все озарилось — явился на зов Мещерский. Он об убийстве Бокова вообще еще ничего не знал. Катя шепталась с ним в прихожей — имя «Никита» при неспящем, бодрствующем «драгоценном» было табу.
— Вот это да! — ахал Мещерский. — Что ж ты раньше про все эти убийства молчала, Катя? Как все переплелось, как переплелось… А зачем ты меня-то к Никите тащишь?
— Затем, что, как я вчера поняла из его слов, он Вадика собирается допрашивать. Вообще-то это нужно, конечно… Они обязаны, раз он в качестве телохранителя присутствовал там, в «России», во время скандала. Даже пострадал… Но ты же знаешь, Сережа, чем такой допрос у них двоих может кончиться.
— Я? Я ничего не знаю, — Мещерский смотрел на Катю круглыми невинными глазами.
— Ты знаешь, не прикидывайся. Они никогда не встречались. Им вообще ни к чему встречаться. Вредно во всех отношениях, — Катя волновалась. — Никита берет на себя слишком много. Я ему сказала: я тебе и так все о Вадике расскажу. А он: это не испорченный телефон, это уголовное дело, — Катя уже злилась. — Я сама лучше его это знаю. Это вообще не его ума дело — мои отношения с мужем. Я знаю, чего он добивается. Так не будет по его! Мы сейчас поедем в главк вместе — ты и я. И ты не позволишь ему вызывать Вадика на допрос.
— Я? Никите? Не позволю?
— Ты запретишь. Скажешь ему. Ну, одним словом, объяснишь — как мужчина мужчине, как его друг. Дашь понять, — Катя путалась в словах. — Он тебя жутко уважает, он тебя послушает.
— Катюша, а тебе не кажется, что…
— Нет, мне не кажется. Короче: ты будешь мне помогать или будешь только меня раздражать? У Вадика вообще больничный, он потерпевший в этой идиотской драке, он… Вот наказание-то — Катя закусила губу. — Плету, сама не зная что. Ересь какую-то. Но все равно, ты, Сережа, поедешь со мной. Ты мне там необходим сейчас. Уж на самый крайний случай ему, Никите, упрямцу, дашь показания ты.
— Я?
— Ты же назывался груздем? Напарником Вадика? Ты был с ним на этом чертовом пароходе.
— На теплоходе.
— Неважно. Пусть он тебя допрашивает как свидетеля, если он до такой степени упрямый.
— Ох, Катя, Катя, — Мещерский покачал головой.
— Ну, скажи еще, что я страшно глупею, когда речь заходит о них, веду себя как…
— Ты ведешь себя чисто по-женски, однако нелогично для действующего офицера милиции, — деликатно поправил Мещерский.
— Ну и пусть. Нелогично… По-идиотски себя веду. Ну и пусть. Слышишь? Мне все равно.
— Да слышу я, слышу, — Мещерский вздохнул.
— И я тоже слышу! — подал голос из комнаты «драгоценный». — Что-то… Я не сплю. Это Серега тут? О чем вы с ним?
— Это насчет машины, Вадик, — нашелся Мещерский. — Я ее перегоню. А ты лежи, не вставай сегодня и ни о чем не беспокойся.
В управление розыска к Колосову Мещерский потащился следом за Катей покорно, однако без особого энтузиазма. Так же покорно он переступил порог колосовского кабинета. Встретились, обрадовались, поздоровались — не виделись бог знает сколько, с того памятного всем дня рождения. Потом начали объясняться:
— Серега, ты ко мне, как я понимаю… Это она тебя привезла, да? — Колосов в присутствии Кати повернулся к Мещерскому. — Тебя-то я очень рад видеть, ты молоток. А это.., где ж бабуля? Пардон, где же наш многоуважаемый…
— Я за нее. То есть я за него. За Вадика, — перебила Катя. — Я же тебе все вчера сказала.
Колосов выпрямился.
— Так. А между прочим, убит человек, — протянул он многозначительно.
— Убит. Конечно, убит, но… — Катя не нашлась что сказать.
— И где же главный свидетель, этот наш.., то есть ваш, ваш, конечно.., где же ваш обожаемый, ненаглядный? Мистер Совершенство — где?
— Никита, ты подожди. Ты вникни сначала. У ее мужа, — Мещерский тактично заменил все ядовитые колосовские эпитеты нейтральной фразой «ее муж», — грудная клетка травмирована, ребра… Я его позавчера ночью из Склифа забирал. Он больной, дома лежит. Вряд ли он про убийство Бокова что-то знает.
— Да это уж я сам бы решил. Я, может, давно мечтаю на этот всеобщий идеал, — Колосов покосился на Катю, — хоть глазком одним…
— Никита!
— Ну, что Никита? Я тридцать три года уже Никита.
— А между прочим, убит человек, — сухо оборвала его тирады Катя. — А мы тут о какой-то чепухе…
— Ни хрена себе чепуха.
— Сереженька, ну скажи ты ему! — взмолилась Катя.
— Никита, выйдем, пожалуйста, в коридор, — Мещерский снова кашлянул. — Катя пусть посидит тут, остынет. Пусть посидит. Она женщина. А ты.., ты — мужчина. Будь помудрее. Уступи… Женщинам следует уступать в некоторых вопросах, ничего не попишешь.
Они вышли. Катя прислушалась — спорят? Ну и ладно. Она обогнула стол и буквально прилипла к монитору компьютера: снимки. Снимки с места происшествия. Неужели этот вот голый, исполосованный ножевыми порезами ужасный мертвец — Боков?!
Вернулись спорщики через четверть часа. По их лицам Катя поняла: нет, не зря она взяла сюда с собой умницу Мещерского. У него прямо дар улаживать патовые житейские ситуации.
— Ладно. К нашим баранам, — Колосов хмуро глянул на Катю, кивнул на монитор. — Видела? Раз видела, давай садись рассказывай, что тебе известно с его слов.
Катя все просекла правильно и моментально и, далее не испытывая его адское мужское терпение, рассказала ему все, что слышала от «драгоценного». Увы, такое изложение действительно сильно смахивало на испорченный телефон. Выручил ее опять Мещерский. Поведал про свой визит на «Крейсер Белугин».
Катя увидела, как снова изменился в лице Колосов, спросил: «Жданович там? И Долгушин? Что, правда — тот самый Виктор Долгушин?» Отвернулся к окну и стоял очень долго и совсем невежливо — спиной к ним.
Спустя полтора часа Мещерский покинул их, отправившись на «Речной вокзал» за машиной. А Катя сделала для себя новое неожиданное открытие: Колосов положил перед ней графики «шлюзового» расписания и включил диктофон с записью последнего допроса боцмана Криволапенко.
— Мы сверили графики движения речных судов. Все шлюзы вместе с баржей, в том числе и в районе Углича, проходил этот самый двухпалубный теплоход «Крейсер Белугин», — сказал он, когда Катя дослушала запись. — Все совпадает. Я уверен: труп Блохиной был подкинут на баржу в гравий там, в затоне.