— Игнат, а что именно ты прочел? — всполошилась я.
— «Черное кружево пошлости».
— Какое интересное название, — задумчиво произнес Званцев. — Но ни один продюсер на него не согласится.
— Ты не прав, друг мой! Это суперское название, на него определенно клюнет зритель, причем разный…
— «Черное кружево пошлости», — словно пробуя на вкус, повторил Званцев. — А, пожалуй, ты прав… Это будет любопытно. Друзья, дайте прочесть, умоляю!
— Ага, и ты сразу захочешь лапу наложить. Чур, я первый!
— Игнасио, ты чересчур горячий парень, хоть и гений. Пораскинь мозгами, если Лерочкин сценарий и впрямь так хорош, то твое и мое имя гарантируют внимание и хорошее отношение продюсеров, а потом и критики. А твой эксперимент вряд ли. Поэтому давайте-ка, Лера, гоните ваше «Кружево», а там поглядим, что к чему.
— Лера, а ведь он прав, собака! В такой двойной упаковке «Званцев — Рахманный» ты прозвучишь лучше и громче. И ради такого дела я готов пожертвовать своим режиссерским дебютом.
У меня голова шла кругом. Неужели такое возможно?
— Но ты же хотел сам… И не надо жертв… — нерешительно начала я.
— А я не упертый! И Мишка хорошо знает, что говорит.
— Но ведь Михаилу Борисовичу сценарий может не понравиться…
— Ну, это вряд ли, дорогая вы моя! У Игнасио на этот счет вкус безошибочный. Сбросьте мне на почту, я за час прочту.
— А как же «Насморк»? — полюбопытствовала я.
— А там еще нет ни сценария, ни даже кандидатуры сценариста, а сам Лощилин писать не хочет. Все своим чередом.
Я представила себе, как обозлится Димка, если я обскочу его на этом этапе. Ну и пусть, так ему и надо!
За окнами швейцарского шале с утра лил дождь. А в доме было тепло и уютно. Дедушка Франсуа учил Гришку играть в нарды, и надо сказать, что Гришка делал большие успехи, чем заслужил похвалу новоявленного деда, в котором уже души не чаял. А на кухне Елена Павловна учила Катьку печь яблочный штрудель.
— Смотри, Катюшка, это тесто теперь надо хорошенько отбить. Берешь его вот так и изо всех сил колотишь об стол, вот-вот, правильно, даже еще сильнее, и так минут пять. А потом кладешь на тарелку и закрываешь горячей миской или кастрюлькой. Десять минут полежит и станет мягким, эластичным, его легко будет раскатать тоненько-тоненько. А пока почисти яблоки, хотя нет, я сама почищу.
— Почему это? — возмутилась Катька. — Ты боишься, что я порежусь? Бабуля, я ж не маленькая, ты забыла?
— Для меня ты все равно маленькая, но яблоки и вправду уже почистить можешь, — засмеялась Елена Павловна.
— Знаешь, баб, а я даже рада, что сегодня такой дождь и не надо никуда мчаться. У меня уже от впечатлений голова трескается. Я вот из Марокко писала маме подробные письма, обо всем рассказывала, а сейчас даже не знаю, о чем писать, каша в голове.
— Что, совсем я вас загнала?
— Есть немножко.
— Отлично, тогда дней пять отдыхаем, никуда не ездим, решено!
— Спасибо, бабуль!
— Ну вот, доставай тесто, дели на две части, бери вторую скалку и раскатывай как я. И тяни, тяни, чтобы как можно тоньше получилось. Молодец! У тебя просто замечательно выходит, даже лучше, чем у меня.
— Бабуль, а давай мы маме не станем говорить, что я учусь готовить. Представляешь, мама вечером приходит, а на столе шикарный ужин, допустим, мясо по-мароккански и яблочный штрудель! Как? Откуда? Бабушка приехала? А я так скромненько — нет, мамочка, это я сама приготовила! Вот мама удивится! Такой кайф!
— Согласна, это будет кайф! А Григорий не проболтается?
— Нет, он хоть и маленький, но умеет держать язык за зубами.
— Он вообще золотой мальчишечка. Франсуа говорит, что у него замечательные математические способности.
— Бабуль, там, кажется, кто-то приехал. Вроде на такси.
— К нам?
— Да. Мужик какой-то. Ты никого не ждешь?
— Нет. Может, кто-то ошибся адресом?
В этот момент раздался звонок.
— Я открою, — сказала Елена Павловна, вытирая испачканные в муке руки. Она нажала кнопку домофона, и на дисплее появилась мужская фигура под большим зонтом.
— Алло, вы к кому? — по-французски спросила Елена Павловна.
— Мама, открой, это я, Дима!
— Бабушка, не надо, не открывай! — испуганно крикнула Катька.
— Как я могу! — воскликнула тоже испуганная Елена Павловна и открыла калитку. Какого черта он сюда явился? Уж не случилось ли что-то с Лерой?
— Мама, здравствуй! Не ждала?
— Господи, Дима, ты почему не предупредил? Ну, заходи же, зонт поставь вот тут, снимай ботинки, повесь плащ на плечики, — бормотала Елена Павловна в полной растерянности. Катька куда-то скрылась.
— Ну что, мама, ты совсем не рада меня видеть? А я был в Женеве по делам и вот решил заехать, проведать тебя и Катюшку. Погода, правда, подгуляла. Ну, как вы тут?
— Дима, скажи ради бога, с Лерой все в порядке?
— С Лерой? О да, Лера в полном порядке, крутит безумный роман, вроде даже замуж собирается.
У Катьки, слышавшей все это, упало сердце. Мама собирается замуж… Лощилин примчался сюда… Зачем? Как все странно и даже страшно…
— Ну что ж ты стоишь в прихожей? Проходи в гостиную. Катя, Катюша, поди сюда! Катя, я же знаю, что ты меня слышишь! Иди сюда!
Когда Катька вошла в комнату, Лощилин ахнул. Это была на редкость хорошенькая девочка, почти уже девушка, с серьезным и даже хмурым лицом. Светло-русые волосы, большие серые глаза, чудесный загар, одним словом прелесть, что за девочка.
— Катюха, какая ты большая стала, совсем, можно сказать, барышня и красивая какая…
— Здравствуйте! — сделала книксен Катька. Сроду она книксенов не делала и никто ее этому не учил. Как-то само получилось.
— Катюха, ну что ты как неродная? Ну, прости ты меня за то идиотское интервью. Думаешь, я не понимаю, каково тебе было это читать? Все осознал, раскаялся, и вот, приехал просить прощения.
Она смерила его совершенно холодным взглядом, тихо бросила:
— Бог простит!
И быстро вышла из комнаты.
— Мама, ты это видела? — ахнул Лощилин.
— А чего ты, собственно, ждал?
— Выходит, не так уж я был далек от истины, давая то интервью? Это ужасно!
— Димочка, а ты ведь даже не спросил про Гришу, он Катин брат, она его обожает и не понимает, чего ты вдруг явился просить прощения… Сказать по правде, я тоже не очень понимаю. И не очень верю в искреннее раскаяние.
— Знаешь, мама, со мной в последнее время стало происходить что-то ужасное, какие-то приступы слепого бешенства, мне стало как-то трудно и душно жить и я… Но это не о том… Знаешь, мне тут недавно предложили продать права на экранизацию «Насморка», он ведь написан о Лере, и я подумал, что она могла бы сделать по нему сценарий… Но она категорически отказалась… И в связи с этим меня позвал в гости в свой загородный дом Мишка Званцев и там я встретил Леру с ее хахалем. И до меня вдруг дошло: все мои проблемы, все трудности, все приступы бешенства — из-за нее, из-за того, что я все еще люблю ее и только ее…
— А как же Марина?
— А что Марина? Она оказалась умнее меня, она давно мне сказала: «Ты бесишься оттого, что не можешь забыть Леру».
У Елены Павловны заболело сердце. Ей было безумно жаль сына. Что же он должен был пережить, чтобы пойти на такое, по его представлениям, неслыханное унижение — просить прощения у девочки, он, который вообще никогда не умел просить прощения, даже в раннем детстве?
— Димочка, а ты Лере об этом сказал? — осторожно спросила она.
— Сказал, мама, сказал.
— А она что?
— О, она мне такого наговорила… Я просил ее вернуться ко мне… А знаешь, что она заявила, когда даже не я, а Миша Званцев стал уговаривать ее сделать сценарий по «Насморку»? Она рассмеялась мне в лицо и сказала, что дочка сочтет это предательством и никогда ее не простит, что она даже не желает носить мою фамилию… — Он сжал голову ладонями. — Мама, за что мне все это?
Елена Павловна погладила сына по коротко стриженным седеющим волосам.
— За недоброту твою, Димочка. Что ты там нагородил в интервью, это конечно, пакость, но, главное, ты не принял Гришеньку. Это же сын Лериной сестры, которую Лерочка всем сердцем любила. Не могла она бросить ребенка на произвол судьбы, это было бы бесчеловечно, Дима. Та к чего же ты теперь хочешь?
— Хочу вернуть Леру.
— Боюсь, это уже невозможно, Димочка. Смирись и не ломай жизнь еще и Марине. Она же тебя любит. И постарайся все-таки наладить отношения с Катюшкой, хоть это будет ох как непросто… Ты к нам надолго?
— Если не прогоните, дня на два.
— Как я могу прогнать собственного сына? Но ты должен подружиться с Гришей.
— Мама, я не умею с детьми…
— Когда-то ты очень даже умел возиться с Катюшкой.
— Я не умею с чужими детьми, мама.
— Ну вот что, тогда лучше уезжай, пока опять не наломал дров.
— Если не прогоните, дня на два.
— Как я могу прогнать собственного сына? Но ты должен подружиться с Гришей.
— Мама, я не умею с детьми…
— Когда-то ты очень даже умел возиться с Катюшкой.
— Я не умею с чужими детьми, мама.
— Ну вот что, тогда лучше уезжай, пока опять не наломал дров.
— Мама, а ты Гришку тоже любишь?
— Я его очень люблю. Это такой чудесный ребенок.
— Послушай, мама, а что если…
— Димочка, мальчик мой бедный, ты хотел сказать: а что если Гриша останется у тебя, а Лера с Катюшкой ко мне вернутся? Так?
— Вот что значит мать… Именно об этом я и хотел спросить.
— Неужто ты так наивен, Дима, если не сказать, глуп? Это же абсурд!
— Но почему?
— Послушай, модный писатель, — рассердилась вдруг Елена Павловна, — тебе уже пятый десяток, и ты так эмоционально туп, что не понимаешь в своем эгоизме самых простых вещей? А ты вообще знаешь, что есть такая штука, как любовь? Не секс, не влечение, а просто любовь к ближнему, самопожертвование, наконец? Для тебя всю жизнь важнее твоего «я» ничего не было и по сей день нет. Ты, в угоду своему настроению, походя, ломаешь людские судьбы. Ты о Лере годами не вспоминал, а тут увидел ее с другим и…
— Нет, нет, мама, все не так! — Он вскочил и забегал по комнате. — Все совсем не так! Ее я любил по-настоящему и она меня тоже… Я все осознал и хочу вернуть ее, а она… Она смеется.
— Послушай, а кто этот ее новый кавалер?
— Киношник, оператор, эдакий обаяшка, рот до ушей, словом, пустое место, на мой взгляд. Знаешь, я просто сходил с ума от боли при мысли, что вот сейчас она ляжет с ним в постель…
Как же его припекло, если он так со мной разоткровенничался, бедный мальчик, с грустью думала Елена Павловна. И ничего у него с Лерой не выйдет, и, наверное, слава Богу. Он совсем не умеет любить, не дано ему. Вот поэтому его книги так холодны и рассудочны, хотя и мастеровито написаны.
К счастью, дверь распахнулась и в комнату вошел Франсуа.
— Элен, ты не хочешь познакомить меня с твоим сыном?
…— Кать, это твой папа?
— Ага.
— А он зачем приехал? За мной?
— За тобой? Еще чего! На фиг ты ему сдался?
— Я думал, он хочет сдать меня в детский дом, а тебя забрать к себе…
— Гришка, ты совсем, что ли, дурак? Какой детский дом? — рыдала Катька, прижимая к себе братишку. — Даже не думай об этом. Он на тебя вообще никаких прав не имеет, ты по закону мамин сын, она тебя одна усыновила, а этот… Он просто к своей маме приехал, он же бабушкин сын.
— И он с нами ничего не сделает?
— Да кто ж ему позволит!
— А тебя он зачем звал?
— Прощения просил.
— За что?
— Есть за что.
— А ты простила?
— Бог простит.
— А что это значит?
— А это, Гришка, если ты просишь прощения, а тебе отвечают «Бог простит», значит, тебя не простили. Понял?
— Понял. А когда он уедет?
— Не знаю.
— А бабушка знает?
— Думаю, и бабушка пока не знает.
Но тут раздался голос Елены Павловны:
— Катя, поди сюда, папа уезжает!
— Ура! — шепотом воскликнул Гришка.
В комнате, кроме отца, никого не было.
— Катюха, родная моя, я знаю, ты пока не простила меня, и наверное, это естественная плата за ту боль, что я тебе причинил. Поверь, мне сейчас тоже больно. Чудовищно больно… Я весь — сплошная боль. Я наделал глупостей, обидел близких людей, но я ничего этого не осознавал, я был одержим только своим призванием, ты уже большая и наверное понимаешь, что это такое… Но теперь пришло прозрение и я понял, что по-прежнему люблю твою маму и тебя и, вероятно, смогу полюбить Гришку… Я очень изменился, Катя! И больше всего на свете хочу вернуть вас всех… Скажи, только честно, ты бы этого хотела?
— А мама? Мама этого хочет? — очень жестко спросила Катя.
— В глубине души, возможно, и хочет, но у нее сейчас бурный роман, она, кажется, собирается замуж… Ты об этом знаешь?
— Нет.
— Вот видишь! Она даже не поставила тебя в известность.
— Так, может, она еще ничего не решила, зачем раньше времени звонить об этом и портить детям каникулы?
— Да нет, она о вас и не думает, у нее, как говорится, совсем крышу снесло. Сбагрила вас бабушке и пустилась во все тяжкие… И, может статься, к осени вообще надумает оставить вас у бабушки.
— Извините, я не понимаю, — перебила его Катя.
— Почему ты со мной на «вы», Катюха? Побойся Бога!
— Я его и так боюсь, но я не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
— Вы хотите вернуть маму и в то же время говорите о ней такие гадости! Да никогда в жизни мама нас никому не сбагрит! Она нас по-настоящему любит. А если сейчас ей там хорошо, то в конце концов она тоже имеет право на каникулы и на… секс!
Лощилин позеленел.
— Да! С такой бабушкой и такой мамашей из тебя тоже шлюха вырастет!
И он выбежал из дома, хлопнув дверью.
А Катя разревелась.
— Катюшенька, милая, что? Что он тебе сказал? — бросилась к внучке Елена Павловна.
— Он сказал, что… из меня тоже шлюха вырастет с такой бабушкой и матерью…
Елена Павловна рассмеялась и осенила себя крестным знамением.
— Ну, слава Богу, я опять узнаю своего сына.
Пришло письмо от Катюхи:
«Мамочка, дорогая моя мамочка! Ты зря волнуешься, у нас все замечательно, только вот погода подкачала, уже несколько дней льют дожди и мы никуда не ездим, бабушка боится ездить по мокрым дорогам с нами. Но мы не скучаем! Гришка с дедушкой режутся в нарды и очень много разговаривают обо всем. Дедушка считает, что его необходимо отдать в специальную математическую школу, а бабушка уверяет, что еще рано. А мы с бабушкой знаешь чем занимаемся? Смотрим старые фильмы и это такой кайф! Бабушка хочет, чтобы я знала хоть что-то о прошлом, а то, она говорит, нынешней молодежи кажется, что до них ничего не было… Но мне здорово это интересно! Они вообще такие классные, бабушка и дедушка! И еще я отдыхаю от впечатлений, а то в голове уже каша образовалась. Но как только погода наладится, бабушка обещала повезти нас в Париж, можешь себе представить? Короче, мамуля, у нас все здорово, ты не беспокойся! А как твои дела? Работы много? Кстати, если будут какие-нибудь вопросы, пиши! Ты же знаешь, я иногда могу помочь! Целую тебя, мамочка, и все остальные тоже! Дедушка жаждет с тобой познакомиться, он говорит, женщина, которая воспитала таких прекрасных детей, заслуживает внимания! Все, мамуль, писать вроде больше не о чем!»
Ну и слава богу! Им хорошо, значит и мне тоже. Честно говоря, я боялась какого-то демарша с Диминой стороны, но пока Бог миловал! Я закончила свою часть «Фамильного браслета» и теперь вплотную занимаюсь киевским проектом. Зимятов звонил, приглашал на встречу по поводу нового проекта, подтвердил свое намерение сделать меня ведущим сценаристом, но Игнат категорически мне это запретил.
— Не сходи с ума, Лерка! Ты загубишь свой талант на этой фигне, ты просто не имеешь права на это! И ни слова о деньгах и детях! А я на что? Учти, Лерка, со мной ты попала в другую категорию. И тысячу раз прав Мишка, говоря, что в двойной упаковке «Званцев — Рахманный» ты прозвучишь куда громче… А он просто влюблен в твой сценарий. Говорит, там есть все, что нужно для хорошего кино! Но это пока секрет, он только мне это сказал, даже тебе не велел говорить, сглазить боится. Но не могу же я тебе не сказать…
— Господи, Игнат… Неужто такое возможно?
— Возможно в этой жизни все, моя радость! Разве мог я представить себе, что встречу такую женщину?
— Какую такую?
Он помолчал, глядя на меня даже с какой-то грустью, и тихо сказал:
— Насквозь родную.
Но как бы там ни было, а киевский проект никуда не девался, и хотя Игнат требовал, чтобы я отказалась, я твердо заявила, что привыкла выполнять взятые на себя обязательства. И я сидела за компьютером, пока в глазах не начинало рябить. Я решительно выключила его и спустилась вниз. До меня донесся голос Званцева:
— Смотрю я на тебя, Игнасио, и не могу нарадоваться.
— А что такое ты во мне обнаружил? — засмеялся Игнат.
— Абсолютно, до идиотизма, счастливого мужика.
— Это правда, Мишка. Я счастлив… А я уже не надеялся. После Стэллы мне казалось, мир рухнул…
Я замерла.
— Да, ты после той истории был, что называется, сам не свой. Желчный, раздражительный… Хотя баб у тебя было без счета…
— Да, но душа как будто умерла. А вот увидел Лерку и все… Как не было этих лет, этой боли… Понимаешь, я когда увидал Стэллу, это был шок… Но, как я сегодня понимаю, шок скорее… эстетический, что ли… Она была само совершенство. Я преклонился перед красотой и мне на все остальное было наплевать, а она была в сущности примитивной и даже скучной бабенкой, которая на своей красоте жаждала сделать капитал… А вот увидел Лерку, и опять испытал шок, но уже душевный, понимаешь? Она чудесный человек, моя Лерка… И женщина восхитительная, хотя до Стэллы ей как до царя небесного, но я поумнел. Хоть тут и нелегко все. Ее дети, моя маменька… но это все преодолимо… По крайней мере мне так кажется.