— Кажется, да, Сонечка. Я так его люблю…
Вскоре явился Никита. Он был очень хорош.
— Леруня! — приветствовал он меня, раскрывая объятия.
Мы с ним расцеловались.
— У тебя, говорят, перемены в жизни? — шепнул он мне, хотя я не помнила, чтобы мы с ним переходили на «ты».
— Да и у тебя тоже!
— Есть такое дело! Сонечка, кого ждем? Я помираю с голоду.
— Да собственно, можно садиться, должен еще приехать мой брат.
— У тебя есть брат? — удивилась я.
— Есть. Только он живет в Аргентине. А тут случайно оказался в Москве. Познакомишься.
— А что он делает в Аргентине?
— Работает. Он хирург-офтальмолог, ученик Федорова и женат на аргентинке.
— А аргентинка не приехала? — полюбопытствовала одна из Сониных приятельниц.
— Да нет, — засмеялась Соня. — Но он вообще не по этому делу, так что не мылься, Люська! Но его мы ждать не будем.
Одесские яства пышногрудой Лоры были выше всяких похвал, да и вообще было как-то мило и весело. Игнат с таким неподражаемым юмором травил всякие киношные байки, что я только диву давалась. Время от времени он шептал мне на ухо:
— Ты лучше всех! Я тебя люблю!
Но вот раздался звонок. Соня побежала открывать.
— Ну, наконец-то! Мы уже сели, сколько можно тебя ждать?
— Ну, сестренка, не сердись, опоздал, не рассчитал время, с кем не бывает. Как бы там ни было, я тебя поздравляю!
— Ладно, все потом, пошли за стол!
Вошел мужчина, высокий, сухощавый, с хорошим интеллигентным лицом.
— О! Женя! — бросилась к нему Миррочка.
— Господа, кто не знает, мой брат Евгений, прошу любить и жаловать.
Его усадили рядом с Соней, так что она оказалась между Никитой и братом. Гости говорили всякие хорошие слова, пили, ели, Никита изрядно захмелел. И вдруг взял слово:
— Я хочу поднять бокал… Нет, не за Сонечку, хоть я ее обожаю и люблю! Ты простишь меня, дорогая, но я должен сейчас выпить за другую женщину, которой я стольким обязан, и даже своим знакомством с тобой. Я поднимаю этот бокал за твою подругу, чудесную Леруню, которая в один прекрасный день, что называется, росчерком своего талантливого пера взяла и повернула мою жизнь, поменяла мое амплуа и передо мной открылись в буквальном смысле новые горизонты. Вот, я должен наверное объяснить… Хотя нет, я вроде уже все сказал, а то Игнат уже на меня как-то подозрительно смотрит. Спокуха, Игнат! Я просто воздаю должное! Короче, я пью за Лерочку, Леруню! Леруня, будь счастлива, моя дорогая.
И вдруг я поймала на себе пристальный взгляд Сониного брата. Взгляд был заинтересованный, но какой-то холодный. А впрочем, мне на это было наплевать. Тем более что Игнат, тоже не очень уже трезвый, жарко шепнул мне на ухо:
— Надеюсь, ты талантливо расскажешь мне про ямочки?
— Игнат! — засмеялась я и покраснела.
— Женечка, а ты нам споешь? — спросила вдруг Мирра.
— О, что вспомнила!
— Да разве такое забудешь! Господа, Женя изумительно поет.
— Правда, Женька, не ломайся! — поддержала ее Соня.
— Жень, а ты аргентинские песни знаешь? — спросила Лора.
— Да нет, это не мое. Я вообще уже сто лет не пел.
— Ну, так спой на сто первый год! — подначил его Игнат. — Мастерство ведь не пропьешь, даже в Аргентине. А кстати, что там пьют, в Аргентине?
— Все! — улыбнулся Женя. — Ну, сестра, тащи гитару, раз такое дело. Поностальгируем…
Играл он прекрасно. Но пока не пел, и вдруг дивным мягким баритоном запел «Мой костер в тумане светит». Потом еще какие-то романсы. Я заслушалась. Люблю хорошее пение, а он пел по-настоящему.
— Ну все, хорошенького понемножку! — не без смущения отложил он гитару и выпил рюмку.
— Женя, — сказала я, — но почему с такими данными вы не стали певцом? У вас же дивный голос и вы такой музыкальный. Как можно зарывать в землю талант?
Он очень внимательно на меня посмотрел:
— Да я как-то не чувствовал, что это мое…
— И зря! Это ваше! Вы хоть диск записали бы…
— Диск? И кто его стал бы слушать?
— Я! Да и все, кто хоть раз слышал ваше пение.
— Спасибо, Лера! Я чрезвычайно польщен… Может, если б я встретил такую девушку, я и стал бы петь. Но не судьба, значит. Но я хочу спеть еще одну вещь, для вас.
Я ощутила, что Игнат как-то напрягся.
Женя взял гитару и запел почти уже забытую песню, которая когда-то странно меня волновала:
«Ах, какая женщина, мне б такую».
Он пел эту песню просто волшебно, но как мне показалось, вложил в нее что-то глубоко личное и лишнее.
И вдруг я увидела, что губы Игната сжались в ниточку, глаза стали злыми и колючими. Я испугалась и погладила его по руке. Он стряхнул мою руку и вдруг сунул под нос Евгению кукиш. Все оторопели.
— Вот! Видал? Не будет у тебя такой женщины, она моя и точка.
— О, а я, кажется, и в самом деле талантлив, — рассмеялся Женя. — Успокойтесь, как вас… Это всего лишь песня и не самого высокого разбора. Не стоит так горячиться.
— Пошли отсюда! — непререкаемым тоном заявил Игнат и схватил меня за руку.
— Игнат, успокойся.
— Мы сейчас уйдем отсюда и я сразу успокоюсь. Соня, прости, ничего личного.
Я не стала сопротивляться, чтобы не усугублять ситуацию.
На лестнице я попыталась вырвать руку.
— Пусти!
— Дудки!
— Игнат, что ты устроил!
— Я? Ничего. Просто расставил все по своим местам. Пусть этот гаучо поет свои убогие песни кому-нибудь другому. Тоже мне, козел аргентинский! Ему б такую женщину! Хрен ему!
— Игнатик, ты пьяный?
— Нет, милая, если б я был пьяный, я бы так ему харю начистил…
— А ты говорил, что не ревнивый!
— Мало ли что я говорил… Я, оказывается, многого о себе самом не знал и узнал только в связи с тобой. Мне бы кто вчера сказал, что я сбрею бороду, я бы тому в рожу плюнул, а сегодня я несусь сбривать бороду… Тьфу. А завтра надо бриться, тоска какая… Все из-за тебя, Лерка!
— А хочешь, я сама тебя завтра побрею?
— Ты умеешь?
— Умею. Даже опасной бритвой могу…
— Ни фига себе! А хочу! Вот теперь так — желаешь видеть меня бритым, изволь брить!
— Да с удовольствием!
— Лерка, это должно быть дико сексуально, а?
— Вот завтра и выясним.
— Ну, да, а сегодня у нас на повестке дня ямочки, помнишь, ты обещала?
— Конечно, помню, и уже жду не дождусь этой возможности…
— Господи, Лерка, что ты со мной делаешь? Я был такой злющий, прямо бешеный, а побыл с тобой десять минут и уже опять страшно милый, ты согласна?
Утром я действительно с восторгом его побрила.
— Лерка, это супер! У тебя такая легкая рука.
— Только тебе не мешало бы немножко загореть, а то щеки двухцветные…
— Да я же скоро уеду и опять обрасту. Да, если этот аргентинский козел еще прорежется…
— Игнат, ты с ума сошел?
— Когда ты его слушала, у тебя было такое лицо…
— У меня всегда такое лицо, когда я слушаю хорошее пение, и совершенно неважно, мужчина поет или женщина.
— Да, я еще мало тебя знаю и не видел, что отражается на твоей мордахе, когда поют бабы, но зато видел, что на ней отразилось, когда пел козел… И как он на тебя смотрел. Ты, кстати, знаешь, как переводится слово «трагедия» с древнегреческого? «Козлиные песни». Та к что учти…
— Боже, какой ты болтун!
— Нет, я трепетный трепач, ты же сама сказала! Брадобрейка моя любимая, несевильская цирюльница.
Господи, как я люблю его!
Вскоре он уехал. На сей раз обет молчания мы не давали, и он уже из самолета послал мне первую эсэмэску, но предупредил, что на Алтае может запросто попасть в зону, где не только мобильник не ловит, но и Интернет недоступен.
Когда самолет на Барнаул взлетел, я помчалась домой. Игнат предлагал мне жить в его квартире, но я наотрез отказалась. Еще не хватало, я там поселюсь, а туда явится со своим ключом его мамочка… В мою квартиру она, по крайней мере, не вломится.
Через два дня я от тоски уже лезла на стенку. И чтобы не сойти с ума, позвонила Зимятову.
— Саш, скажи, а твое предложение еще в силе?
— Нет, подруга. Зеленцова уже бдит. А что, жених бросил?
— Типун тебе на язык. Просто уехал на съемки, а я вот пораскинула мозгами и пришла к выводу…
— Что дура.
— Именно!
— Ладно, Лера, мне неохота терять такой кадр, я для тебя тут выбил одну должность…
— Должность? — ахнула я.
— Ну да. Будешь у нас сценарист-консультант. В тупиковых ситуациях будешь спасать нас.
— А если их не будет?
— Тебе такое кажется возможным? Да они же возникают на каждом шагу, сама что ли не знаешь! Будешь на зарплате и, между прочим, совсем неплохой, на круг будет выходить примерно так же… Соглашайся!
— Уже! Согласилась! Меня это даже больше устраивает в новой ситуации.
— Слушай, это правда, что ты Рахманного захомутала?
— Уже! Согласилась! Меня это даже больше устраивает в новой ситуации.
— Слушай, это правда, что ты Рахманного захомутала?
— Саш, боюсь сглазить.
— Понял. Поздравляю. Мировой оператор! Да, кстати, у нас в «Лешачке» уже наметился тупик. Подваливай, подпишешь договор и приступишь к спасению утопающих.
Это и для меня было спасением, чтобы не думать все время об Игнате. От детей сведения поступали бесперебойно, они ездили в Париж, побывали везде, в том числе и в Диснейленде, теперь вернулись в Швейцарию, отдохнут там несколько дней и поедут в Австрию. Словом, впечатлений у них столько, что я бы лично не выдержала. Но в их возрасте чем больше, тем лучше. За долгую московскую зиму они уж как-нибудь их переварят. А вот на счет математической школы для Гришки я посоветовалась со знающими людьми, и мне сказали, лучше исподволь его к этому подготовить с преподавателем, а уж в следующем году поступить в лицей. Преподавателя мне тоже порекомендовали, так что я не зарою в землю его математический талант, если он и в самом деле у него есть.
На студии я столкнулась с Соней. После ее дня рождения я только раз ей звонила — извиниться за Игната. Она со смехом приняла мои извинения.
А тут мы с ней кинулись друг к дружке.
— Лер, ты что такая невеселая?
— Игнат уехал.
— Ох ты, боже мой, а без Игната ты во мрак впала?
— Ну, есть немножко…
— А между прочим мой братец здорово тобой заинтересовался.
— Но ты же вроде говорила — он не по этому делу?
— Видно, твои проникновенные речи о его таланте задели его. Просто, можно сказать, наповал мужика сразила! Да не трепыхайся, он уже улетел в свой Буэнос-Айрес! Но, как я поняла, увез в душе твой образ…
— Ну, хорошо, хоть на груди не выколол… — хмыкнула я.
— Чего? — обалдела Соня.
— Ну, у Высоцкого песня есть, «Татуировка».
— А, ну да…
— Слушай, Сонь, ты случайно не можешь узнать у своей Мирры, кто такая Милада?
— Милада? Это что за зверь?
Я объяснила подруге все, что знала.
— Спрошу. Она выяснит, если не знает, да не дрейфь, осторожненько. А ты что, ее опасаешься? Да Игнат по тебе с ума сходит.
— Тут дело не в Игнате, а в его мамаше.
— Без проблем. Сегодня же Миррочке звякну.
— Ну, а как дела с Никитой?
— Все отлично. Сделал предложение. Я приняла. Но свадьба будет зимой, сейчас у него сплошные съемки. Как прорвало. И действительно, с твоей легкой руки. Ну что, по кофейку?
— Давай!
Игнат звонил почти каждый день:
— Лерка, родная, я скучаю! Сам даже не ожидал. А ты?
— И я. Ужасно. Игнат, ты хоть напиши несколько слов.
— Лер, ты же знаешь, я по письменной части не очень… Я мастер устного творчества. Это ты у нас пером владеешь. А мне главное голос услышать. Жаль, ты скайпа не признаешь, а то бы увидела, как я уже зарос. Хотя, если честно, я тоже не любитель, уж больно там изображение фиговое…
— Вот-вот, поглядишь на меня по скайпу и разлюбишь.
— Ну, в данном случае это вопрос чисто теоретический, скайпа-то у тебя нет. Да, кстати, а почему ты мне не звонишь?
— Ну, я же не знаю, вдруг ты занят… Мало ли… И с этой разницей во времени я вечно путаюсь. Лучше ты звони.
— Ладно, буду. Все, любимая, я пошел…
После этих звонков я сутки жила спокойно.
Один раз он не звонил три дня, и я сходила с ума. Но он позвонил, и жизнь показалась мне поистине прекрасной.
Как-то вечером — в тот день как раз звонил Игнат — я сидела и разбирала свой письменный стол. В нижнем, самом большом ящике мне на глаза попалась папка с Димиными письмами. Зачем я их храню? Да ни зачем, я просто забыла о них. Выброшу и дело с концом. Но из чистого любопытства я достала одно. Он написал его мне, когда я была беременна, а он уехал в командировку.
«Привет, Леруша, как вы там с нашим будущим отпрыском? Он уже шевелится? Так интересно…»
Меня вдруг затошнило. Не хочу! Надо просто сжечь к чертям эти письма. Ни единого доброго чувства они во мне не вызывали. А ведь я его любила. Надо же суметь так испоганить даже память о себе…
И вдруг в дверь позвонили. Я вздрогнула. Неужто явилась Вита Адамовна?
— Кто там?
— Лера, открой!
Это был не кто иной, как Дима. От неожиданности я открыла.
— Привет! Не ожидала?
— Видит Бог, нет. Ты зачем пришел?
— Может, впустишь меня в квартиру? Не на лестнице же мне объяснять.
— Заходи, только я занимаюсь уборкой.
— Ничего. Отложишь. Надо поговорить. Кофе дашь?
— Ну, если очень надо… Ладно, иди на кухню. Я чувствовала себя ужасно неуютно.
— А здесь мало что изменилось. Нужен ремонт.
— Ты полагаешь, это тебя касается?
— Да нет, просто замечание мимоходом. Я все-таки немало лет прожил в этой квартире.
— Тебе сахар нужен?
— Нет, ты же знаешь.
— Я забыла.
Он, как мне показалось, скрипнул зубами.
— Ну, зачем ты пришел?
Он открыл кейс и достал оттуда… довольно толстую пачку денег.
— Это что?
— Странный вопрос. Не видишь? Деньги.
— Какие деньги?
— Что значит какие? Родные, российские, здесь сто пятьдесят тысяч.
— Это что, плата за индульгенцию?
— Нет, просто у меня появилась возможность дать тебе эти деньги, у нас как-никак дочь… А я давал тебе мало, ну и вот…
— А мне Катька не велела брать у тебя деньги. Так, что забери. Как-нибудь обойдемся.
— А я не хочу, чтобы мою дочь содержал этот болтливый субъект. Да, между прочим, Катя тебе не писала, что мы с ней помирились?
— Что? — опешила я.
— Да. Я приехал к маме в Швейцарию, поговорил с ней, попросил прощения… И она… простила. И мама тоже. Та к что… с этой стороны все в порядке.
Господи, быть такого не может!
— Дима, а ведь ты врешь.
— Почему?
— Потому, что в таком случае она бы обязательно мне написала. И мама твоя тоже. Так… значит, ты ездил туда. Катька, конечно, тебя не простила и ты решил, что я… Дима, скажи честно, чего ты добиваешься? Ты ведешь себя так глупо, что я только диву даюсь. Ты всегда был недобрым, но дураком уж точно не был.
— Чего я добиваюсь? Тебя. Ты нужна мне.
— А это что, гонорар? — я ткнула пальцем в пачку денег.
— Нет, конечно. Я уже объяснил. Мне даже Марина сказала, что я обязан давать деньги на дочь. Это деньги на дочь. У тебя есть… коньяк?
— Коньяк? Есть.
— Плесни мне немножко.
Мне стало его даже жалко. Я достала из шкафчика коньяк. Он взял у меня из рук бутылку и налил себе в кофе. Отхлебнул.
— Спасибо. Та к лучше.
Мне было с ним невыносимо тяжело.
— Дима, я хочу сказать… Я не возьму этих денег…
— Почему?
— Потому что я не хочу иметь с тобой ничего общего. Не хочу никаких отношений, не нужно мне этого. Тебя несколько лет не было в моей жизни, и меня это вполне устраивало.
— Ты такая богатая, что можешь легко отказаться от таких денег?
— Я могу себе это позволить. Все, забирай деньги и уходи. С меня довольно.
— А ты стала очень красивой женщиной. Раньше ты была просто миленькая, а теперь…
— Дима, ты меня не слышишь? Уходи!
— Ну что ж…
Он поднялся из-за стола. Слава богу, сейчас уйдет.
— А помнишь, мы когда-то с тобой играли… — его голос стал хриплым…
— Я ничего не помню. Уходи.
Но он меня не слышал. Облизнул губы.
— Тебе нравилась та игра… как будто я тебя насилую… Вот сейчас и поиграем…
Он вдруг схватил меня, сжал изо всех сил. Рванул на мне халатик, пуговицы так и посыпались.
— Пусти, идиот!
— Нет уж, теперь не выпущу.
Он был очень сильным. Я кусалась, царапалась, но он только смеялся и целовал меня в шею, грудь, потом каким-то борцовским приемом вывернул мне руку. От боли я взвыла, а он поволок меня к постели. Швырнул на нее и рухнул на меня.
— Ну что ты брыкаешься? Забыла, что я мастер спорта по вольной борьбе? Расслабься, дурочка…
— Идиот, ничтожество. Да ты мне просто противен. Уйди, подонок!
И тут я вспомнила историю, придуманную Соней для одного сериала.
— Да тебе как мужику грош цена, завалить бабу легко, но ты же слабак, ничего у тебя не выйдет!
И сработало. Он отпустил меня. Но вдруг размахнулся и ударил меня в лицо. Раз, другой!
— Сука! Сука!
И с этими словами вылетел из комнаты, а потом и из квартиры.
Я лежала в полном изнеможении. Ничего себе история! Я с трудом поднялась и пошла в ванную. Боже, что он со мной сделал! Под глазом наливался синяк, грудь и шея были в черных засосах, одна щека распухла. Я разревелась. В этот момент в дверь опять позвонили. Неужто вернулся? Охолонул и вернулся просить прощения? Нет. Ни за что не открою. И вообще никому не открою в таком-то виде!
И тут же зазвонил мобильник.
— Алло, подруга? Ты не дома?
— Сонь, это ты звонишь?