— Сонь, это ты звонишь?
— Я! У меня машина заглохла практически в твоем дворе!
— Сейчас открою. Только ты не пугайся.
— Матерь божья, Лерка! Что это? Кто это тебя так отделал?
— Сонечка, милая, — разрыдалась я, обнимая ее. — Как хорошо, что ты пришла, я думала с ума сойду.
— Что это? Изнасилование?
— Попытка.
— Ни хрена себе… Кто?
— Лощилин.
— Ошизеть! Озверел, что ли?
— Да, озверел.
— Но не трахнул?
— Благодаря тебе.
— Мне? — удивилась она.
— Помнишь, у нас в «Браслете»…
— А, это насчет «как мужику тебе грош цена»?
— Ага.
— Вот! А говорят наши сериалы бесполезны! Ну чего ты ревешь? Иди лучше, смой с себя все, а я пока кофе нам сварю. А что это за деньги?
— Он оставил. Якобы для Катьки.
— Лер, а когда Игнат-то возвращается?
— А что?
— Лучше ему тебя в таком виде не застать. Не поверит. А если поверит, убьет Лощилина и сядет лет на десять. С этим надо срочно что-то делать. Уж проще было дать, чем лечить эти следы… Вот скотина! Он у тебя псих, что ли?
— Слава богу, не у меня. Просто не может пережить, что у меня Игнат… Собственник, скотина… И ведь очухается и еще придет прощения просить, в ногах валяться.
— Вряд ли. Затаится. Будет тебя избегать всячески. Ну вот что, подруга! Я сегодня у тебя ночевать останусь. Буду делать тебе свинцовые примочки и лечить морально.
— Ох, Сонька, ты настоящий друг.
— А ты думала? Да, ты денежки-то прибери.
— Я до них даже дотрагиваться не хочу. Завтра же переведу их ему обратно.
— Завтра же? И как ты в таком виде на почту или в банк явишься?
— Тебя попрошу.
— А что… Красиво! Швырну ему эти бабки в поганую рожу. А хочешь, я поеду к нему и буквально швырну ему их в рожу?
— Нет. Зачем? У него такая милая жена, зачем ей знать?
— Ох, Лерка, твоя доброта тебя до добра не доведет. Фу, какая гадкая фраза — доброта до добра… Хотя можно это рассматривать как каламбур. Правда, не очень высокого пошиба, согласна? Опять ревешь?
— Сонь, у меня какое-то нехорошее предчувствие… что-то плохое должно случиться…
— Тоже мне пифия! Просто нервы сейчас на пределе. У тебя есть какой-нибудь транквилизатор или хотя бы пустырник? А что-нибудь от синяков у тебя есть? При двух детях должно быть. О, да тут практически уже ничего нет. Ладно, я сейчас смотаюсь в аптеку. У вас тут есть поблизости нормальная аптека?
— Есть, за углом. И еще одна, на соседней улице. Та дежурная.
— Да сейчас еще все аптеки должны работать. Ну, я пошла.
Лощилин в полном отчаянии сидел на лавочке в сквере, обхватив голову руками. Боже, что я наделал? Я совсем с ума сошел, что ли? Как я мог? Я же все испортил, окончательно и бесповоротно. Я же шел к ней, хотел примирения, хотел показать, что я раскаялся, что… А я? Ужас! Ужас! Ну уж теперь она меня никогда не простит. И хорошо еще, если смолчит, не подаст на меня в суд… Нет, этого она не сделает. Зачем ей огласка? А чтобы отомстить тебе, идиоту! Нет, нет, она шум поднимать не станет, не тот случай. Но… Боже, что я вообще наделал? Зачем дал то мерзкое интервью? Дочь, Катюху, восстановил против себя. Хотел все вернуть… Смешно было даже предположить, что она бы ко мне вернулась… Зачем я ей, тяжелый, мрачный, погруженный в себя? А тот, он легкий, веселый, и она так на него смотрит… А когда-то смотрела на меня, вот так же, влюбленными глазами. И долго любила меня… а я, как всегда, сам все испоганил… Не мог смириться с появлением мальчишки в семье, это была даже не семья, а кокон, в котором мне было хорошо и уютно, а появление Гришки сломало этот кокон, туда ворвалось что-то постороннее, дыхание настоящей, не придуманной трагедии, и я спасовал… Слабак, ничтожество… Она права, я слабак. Мастер спорта по борьбе! Но она была так близко, такая родная и в то же время такая недоступная, такая желанная… Что там Федор Михайлович писал? Красота спасет мир? Чепуха! И уж во всяком случае не женская красота. Да где там красота? Вот Маринка красивая. А Лерка нет, тогда что это? Любовь? А любовь мир не спасет? Вот уж точно, что нет… От любви человек вообще перестает быть человеком… Нет, это не от любви, это от похоти… Тьфу, совсем запутался. Ну их, этих классиков. Они в другом мире жили. Хотя… Классики… Может, лет через пятьдесят и меня классиком объявят, Достоевским двадцать первого века. А чем я не Достоевский? Слог у меня, во всяком случае, куда легче и лучше… Ну, на каторге не был… Смертный приговор мне не объявляли, от рулетки не дурею… Долгов боюсь… И баб в общем-то люблю, а Федор Михайлович, хоть и баловался с ними, но ох как ненавидел… Это ж во всех его вещах чувствуется… Люто ненавидел… Вот, брат Лощилин, и выходит, что не тянешь ты на Достоевского, хоть и пишешь легче. А впрочем, время рассудит… Да, а Званцев что-то пропал… Неужто утратил интерес? Ну и черт с ним… И зачем мне это кино? Так, из спортивного интереса… Ну и черт с ним, мое от меня не уйдет. А ведь ушло! Все мое от меня ушло. Моя женщина, моя дочь, мой фильм… Все!!! И что теперь делать? Молить о прощении? Та к ведь не простит же. Тогда зачем унижаться? А может, пойти и утопиться? Писатель Лощилин был обнаружен… Нет, не так. «Труп известного писателя Дмитрия Лощилина был вчера обнаружен в Москва-реке». Фу, распухший труп… утопленник… Гадость какая… Но тогда-то они меня простят, все! И дочь, и мать, и Лера… Но мне-то что с того? Мне ж не шесть лет, когда думаешь, вот умру, тогда узнаете! Идиот ты, Лощилин, идиот, неврастеник, злобный неврастеник, который только портит всем жизнь. Напиться, что ли? Нет, будет только хуже. Вены вскрыть, но так, чтоб успели спасти? Шито белыми нитками… Ты же писатель, Дима! Вон, даже с Достоевским себя сравнивал, а придумать ничего достойного не можешь… Иди-ка ты домой, трахни любящую красивую жену и напиши обо всем этом роман, мрачный и прекрасный, и дадут тебе «Букера», обязательно дадут, у нас любят, чем мрачней, тем лучше. Вон «Насморк» номинировали на «Букера», тоже почетно считается, но видно, мраку не хватило… Почему тебе всегда чего-то не хватает, Дима? Было безумно жаль себя… И вдруг пришла спасительная мысль — все это плата за талант, данный Богом! Да, именно так. Пойти, что ли, в церковь? Нынче это модно… Нет, не поможет. Или стоит попробовать? Да нет… Какой-нибудь добрый попик скажет, что все от гордыни… Я ж и сам все понимаю. Я урод. А что, вот так и надо назвать роман «Я — урод!» Тогда уж точно какую-нибудь премию дадут… А я и вправду урод!
Он тяжело поднялся и побрел к своей машине. А начать надо так: «Я — урод! — с гордостью подумал Игнат». Почему Игнат? — спросил он сам себя. А так… Назло!
…Сонька и в самом деле осталась у меня ночевать. Весь вечер она врачевала мои раны и пыталась меня развеселить.
— Лерка, а ты представь, что этому уроду все-таки удалось бы тебя трахнуть…
— Зачем?
— Чтобы понять, как хорошо, что этого не случилось. Подумай, он ушел бы, а ты осталась, мало того, что избитая, а еще и изнасилованная. Ужас?
— Ужас!
— Вот! Что и требовалось доказать.
— Знаешь, Сонька, вот если б с тобой такое случилось, я бы точно так же тебя утешала, точно так же!
— Потому что мы с тобой обе умные бабы. И сильные.
— Ну да, сильные, он вот без единого синяка ушел…
— А ты что, не сопротивлялась?
— Еще как!
— Та к может он весь в синяках домой явится. И еще роман про это напишет, урод!
Время шло. Благодаря Соньке, мои синяки прошли на удивление быстро. Звонил Игнат. От детей приходили восторженные письма. Деньги Лощилину Соня отослала. Игнат регулярно звонил. Говорил, что, конечно, придется задержаться. Ну, у нас это обычное дело.
Но вот уже три дня от него ничего не было. Я начала волноваться, но еще не очень, так уже бывало. Но на пятый день не выдержала и стала звонить сама. «Вне зоны действия сети». Полезла в Интернет, нет ли сообщений о каких-то несчастьях в съемочной группе? Ничего. И то хлеб. Мне нужно было поехать на студию, я спустилась во двор к машине и вдруг увидела идущую мне навстречу Виту Адамовну с собакой. Я растерялась. И молча кивнула ей. А она посмотрела на меня с таким торжеством, что мне стало нехорошо. Чего ей торжествовать? Ну, предположим, Игнат позвонил ей, они помирились, но разве это повод для торжества? Или он дал ей этот повод? Сказал, что она была права и он ко мне не вернется? Вот тогда есть причина торжествовать. Меня физически затошнило. И я позвонила Соньке. Рассказала про этот взгляд.
— Лер, не бери в голову! Мало ли… может у нее просто крыша поехала?
— Нет, Сонечка, это был взгляд вполне осмысленный. Она хотела мне показать…
— Что показать? Что она, возможно, помирилась с сыном, несмотря на тебя? Ну и что? Пусть. Ты ж ему ультиматумов не ставила, мол, или я или она?
— Да боже упаси!
— Ну и вот! Помирился он с мамкой, а она и рада. Только и всего. Не бери в голову, повторяю! Все прекрасно!
— Да, но он уже пять дней не звонит!
— Слушай, он на Алтае, а там, знаешь, какие дикие места есть! Короче, не волнуйся, Леруня. Все плохое в нашей жизни уже позади.
— Ох, Сонька, спасибо тебе!
— Не за что! Обращайтесь по необходимости!
В этот день Игнат так и не позвонил. А утром следующего дня…
Раздался звонок в дверь. А вдруг это Игнат? — мелькнула мысль. Но звонок был не его. Я открыла. На пороге стояла Вита Адамовна.
— Доброе утро, Лера! Вы позволите войти?
Может, помирившись с сыном, она пришла мириться со мной? Та к я, что называется, с дорогой душой.
— Да, пожалуйста, заходите! Может, хотите кофе? Или сок?
— Да нет, спасибо, я завтракала. Лера, мне очень нужно с вами поговорить. И извиниться. Я была с вами резка…
Слава богу!
— Да ладно, Вита Адамовна, бывает.
— Ну вот и славно. Я чувствую себя виноватой перед вами и потому считаю своим долгом предупредить вас…
— О чем?
— Вы знаете, кто такая Стэлла Сосновская?
— Стэлла Сосновская? Что-то слышала, кажется, какая-то модель…
— Это была безумная любовь Игната. И его жена.
— И что?
— Вы в курсе, что она родом из Барнаула?
Я почувствовала, что почти теряю сознание.
— Она жила в Европе, а тут поехала навестить родителей и они случайно столкнулись с Игнатом.
— А зачем вы мне это говорите? — пролепетала я.
— Я не хочу, чтобы вы мучились. Игнат мальчик легкомысленный, понравится ему девушка, он ей с три короба наобещает, обнадежит, а потом… А тут Стэлла! Знаете, старая любовь не ржавеет…
— Постойте, а вам-то откуда все это известно? Неужто Игнат посвящает вас…
— Нет. Но у меня были добрые отношения со Стэллочкой, и она позвонила мне таким ликующим голосом, что они с Игнатом снова вместе, что он простил ее и она совершенно счастлива…
— И вы решили меня обрадовать?
— Ну что вы, Лерочка, просто я не хочу, чтобы вы питали какие-то иллюзии… Только и всего. Мы же соседи, и теперь нам с вами нечего делить. Я вас огорчила? Но лучше горькая правда… У вас дети, говорят, они за границей сейчас, поезжайте к ним, отвлекитесь и через месяц забудете об Игнате. Мы с ним, кстати, тоже помирились, так что…
Кажется, я никого еще в своей жизни не ненавидела так, как ее. Вот почему такое торжество было у нее на лице!
Она еще что-то говорила, но я ее не слышала. И только когда она поднялась, чтобы уйти, до меня дошли ее слова:
— …и не стоит так убиваться, Лерочка, всякое бывает, когда отношения между мужчиной и женщиной возникают столь скоропалительно. Чувства все-таки нужно проверять… А вы в омут с головой, совсем не зная человека. Игнат хоть и мой сын, но с женщинами бывает ужасно жесток. Я ему сколько раз говорила… Ну, ничего, Лерочка, какие ваши годы! Найдете еще мужчину…
И с этими словами она ушла.
Я тут же набрала номер Игната. Но он по-прежнему был недоступен. Ну, ясно, просто выключил телефон. А что он мне может сказать? Извини, подруга, погорячился? Трепетный трепач! Да нет, просто обычный трепач! А эта баба… Стэлла… Конечно, как модель, вероятно, уже вышла в тираж, а тут гениальный оператор, который мрет от ее красоты… Эстетический шок… Вероятно, он опять испытал этот шок, уже на новом этапе… И какая там Лерка? Там шок, видите ли, был душевный. Но он же эстет, ему по роду деятельности положено… А тут красота всемирного масштаба, где уж нам… Я подошла к зеркалу. Да, тут с эстетикой все обстоит куда скромнее, да что там… вообще смотреть не на что. Бледно-зеленая рожа, белые губы дрожат, глаза жалкие-прежалкие… Вот тебе, Лерочка, и вся любовь… Тебе было хорошо с ним, так известно же, хорошенького понемножку. И тут зазвонил телефон.
— Лерочка? Это Елена Павловна!
— О, Елена Павловна! — чуть не разревелась я.
— Тебе уже Катюша написала? Та к все же хорошо…
— Вы о чем? — вдруг страшно испугалась я.
— Гришеньке сделали операцию, вырезали аппендикс.
— Нет, я ничего не знаю! Как он?
— Все хорошо. Но напугались очень, А теперь… он плачет, зовет маму Леру…
— Я приеду! Я завтра же прилечу!
— Мы сейчас в Вене, и это даже лучше. У тебя ведь есть шенгенская виза?
— Да. Есть. А Гришка в больнице?
— Уже нет. Но везти его пока нельзя. Мы в отеле. Если ты приедешь, я закажу тебе комнату.
— Я сию минуту займусь билетом. А можно мне поговорить с ним?
— Господи, конечно, сейчас дам ему трубку.
— Мама! Мама Лера! Мне операцию сделали, пузо разрезали. Больно! Ничего не разрешают!
— Гришенька, миленький мой, я завтра же к тебе прилечу!
— Мамочка, пожалуйста, прилети! Мне так больно было, я прямо по полу катался, все так напугались, а доктор сказал, что еще немножко и было бы поздно, вот! Но я так по тебе скучаю!
— Все, маленький, я сейчас бегу за билетом!
Господи, какое счастье, что все обошлось, это мне знак — не о мужиках думать, а о детях! Такой прилив энергии я вдруг ощутила, что провернула все в считанные часы. Слава богу, билет на рейс австрийских авиалиний нашелся. Мне сразу стало легче. И следующим моим шагом была покупка новой симки, старую я выбросила, сделав рассылку с новым номером по всем номерам, кроме Игната. Все, с этим покончено! Игнату теперь будет куда легче жить. Мир и дружба с любимой мамой, не обремененная детьми Стэлла, эстетически совершенная… А что за радость в бабе, которая лопает вареники? Для гениального оператора объект недостойный его эстетизма! А завтра я увижу детей, я так по ним соскучилась! Всего хорошего, господин Рахманный!
В Венском аэропорту на шею мне кинулась Катька.
— Мамочка, мамочка, родненькая, как хорошо, что ты приехала! Не волнуйся, с Гришкой все в порядке, мамусечка моя!
— Кать, ты одна, что ли?
— Ага! На такси! Пошли скорее, машина ждет!
— Катька, как я рада! Вот, нет худа без добра… Та к я бы еще долго не выбралась, а тут… Девочка моя, ты так выросла, совсем девушка… А хорошенькая какая!
Катька выглядела изумительно. Загорелая, синеглазая, свежая, прелесть просто.
— А ты, мам, замученная. Та к испугалась?
— Ужасно!
— Мы с бабушкой сперва не хотели тебе сообщать, но Гришка весь изнылся… Мам, ты с ним побудешь, а потом я покажу тебе Вену!
— Вот это да!
Мы сели в ожидавшую нас машину.
— Кать, скажи, а Лощилин правда приезжал?
— Правда.
— И ты… ты его простила?
— Это он тебе сказал?
— Ну да.
— Врет! Я ему сказала «Бог простит»! Тогда он начал про тебя всякие гадости говорить… Ну, я ему тоже кое-что сказала, и мы окончательно поругались.
— Бог с ним, он, по-моему, просто болен.
— Мам, а ты надолго вырвалась?
— Ну, уж на десять дней точно!
— Да? Здорово! Гришку через пять дней уже можно будет перевезти в Швейцарию…
— А у меня же нет швейцарской визы…
— Да ну, дедушка тебе все сделает! Посмотришь, в каком шале мы живем, какая там красота… Но в Марокко у нас просто дворец! Ты обязательно потом поезжай в Марокко… Знаешь, бабушка такая хорошая, и она так нас любит, никакой разницы не делает, и тебя она тоже любит. И дедушка классный! Та к здорово, что они у нас есть… Мам, ты чего плачешь?
— От радости!
В небольшом уютном отеле нас поджидала Елена Павловна. Она сидела в холле и с сияющей улыбкой поднялась мне навстречу.
— Лерочка моя приехала! Ты бледненькая, перепугалась?
— Ну, конечно.
— Катюш, веди маму к Грише, а я приду через пять минут.
Мы поднялись на второй этаж.
— Мама! Мама приехала! — закричал Гришка, едва я открыла дверь. У его кровати в кресле сидел мсье Франсуа. Это был крепкий пожилой мужчина, с красивым и очень смуглым лицом. Видно, марокканский загар въелся в него намертво. Он хорошо говорил по-русски.
— Вот и Лера наша приехала! Я душевно рад вас видеть! Грегуар напугал нас, но сейчас уже все отлично. У вас чудесные дети, Лерочка! Я счастлив иметь таких внуков!
У него была такая добрая, ласковая улыбка, что я от души расцеловала его.
— Ну, Грегуар, я пойду, а ты побудь с мамой. Катюша, пойдем со мной.
— Мамочка, ты… Дай мне руку.
— На!
Он взял мою руку, прижал к своей щеке. Слава богу, жара у него нет, отметила я.
— Мне было хорошо с бабушкой и дедом, но я все равно ужасно скучал! И ты молодец, что прилетела…
— Гришка… маленький мой!
— У тебя все хорошо, мама?
— Да, просто переволновалась… Ну, рассказывай.
— Что рассказывать?
— Что с тобой было?
— Понимаешь, у меня начал болеть живот. А я не испугался. Думал, поболит-перестанет и никому не сказал, потому что мы собирались кататься по Вене на лошадке. Ну, на извозчике. Покатались, и живот вроде перестал болеть… А потом мы еще обедали в ресторане, и вообще было здорово… Вена такая красивая! Тебе Катька потом все покажет! А когда домой приехали, вроде тоже ничего, болит, но не сильно. А ночью вдруг как началось! Я Катьку разбудил, она бабушку, а я уже по полу катался. Тогда дедушка взял меня на руки, положил в свою машину и куда-то повез. И бабушка тоже поехала. А дальше я уже не помню. Проснулся, какая-то тетка рядом сидит, лоб мне вытирает. Я пить прошу, а она не дает, только губы мне тряпкой смачивает. А потом бабушка пришла, заплаканная, и сказала, что мне вырезали аппендикс. Вот! И мне два дня было не очень, а потом меня забрали в отель. Тут совсем другое дело. Тут все наши и еще ты приехала. Ой, мама, мы столько всего уже видели!