– Кто это? Эльфы? Гражданские?
– Ах… сгнили, не видно… Люди это, – ответил Медовуха.
Ржавый открыл рот.
– Люди? Какого лешего они тут делали?
– Их рабы. У всех клейма на запястьях. Не могли взять их с собой во время бегства и перерезали глотки. Правда, те двое с краю застрелены в затылок.
Лейтенант выругался, подошел к брезенту с другой стороны и, жмурясь, оттащил его в сторону. Трупы были почерневшими, покрытыми плесенью, с зелеными пятнами.
– Никогда не слышал, чтобы эльфюги рабов держали, – сказал Ржавый.
Два мертвеца явно недотягивали до совершеннолетия, как это принято у людей. Причем одна девочка очень даже сильно. Она лежала, откинув голову, возле мужчины с босыми ногами. Сильно откинув голову – кто-то разрезал ей горло от уха до уха и словно нарочно дожидался, когда вытечет вся кровь. Мухи легионами ползали по ране, внутри и по краям.
– Твою мать, – сказал Ржавый. – Вот же ублюдки! Почему ж было не отпустить их на все четыре стороны? И эта мразь называет себя воплощением этого дерьма… как бишь его – красоты, добра и гармонии, что ли?..
Медовуха пожал плечами.
– Их не здесь убили. Трупы лежали по всему дому. Кто-то в подвале. Эта девочка в восточном крыле, где прислуга жила. Это вот, кажется, ее мать. Обеих оставили на полу. Причем там были чемоданы с вещами…
– Чемоданы?
– Ну чемоданы, тюки. Сначала рабов собирались взять с собой, потом, видимо, передумали.
Гоблин смотрел. Вряд ли кого-то можно было опознать. Разложение сделало свое дело и не намерено было останавливаться. Трупы скалились, застыв в разных позах. Одежда и волосы спеклись от крови и стояли колтуном. Видимо, многие сопротивлялись убийцам – были и другие раны, помимо перерезанных глоток. На оголившемся животе одного парня виднелись разрезы и гематомы. Там, где кожа еще не почернела от гниения.
– Почему не похоронили? – спросил Ржавый, возвращая брезент на место. – Можно было сжечь.
– Мы передали в штаб, но нам сообщили, чтобы мы ничего не делали. Дескать, должны следователи из СМЕРШа приехать. Компромат на эльфюг вроде бы сейчас собирают… а это вот жертвы преступления. Но пока сюда никто не едет – ни подкрепления, ни спецов. Придется, видимо, их закопать, иначе зараза пойти может… Ну и вонь! А нам говорили, что в Злоговаре люди не живут.
– Они и не живут… свободно, – сказал Ржавый. – Видимо, они здесь только в качестве рабов.
Гоблины вышли из сарая. Душный тяжелый воздух показался им чем-то божественным.
В тот же момент сверкнула молния на все небо и началась гроза.
– Наконец-то. Хоть что-то очистит этот свинарник, – проворчал Медовуха, снимая каску и подставляя голову под удары тяжелых водяных струй.
– Вряд ли, – ответил Ржавый, глядя, как все нарастающий ливень заполняет собой руины Бляхи. Ближайшие дома уже скрылись за серой водяной пеленой. По грязной земле побежали мутные потоки. Зашумело, словно снялась с места громадная стая саранчи. Грохнуло еще раз – словно над головами зеленых сдетонировала авиабомба.
Лейтенант расстался с новоиспеченным командиром горняков и потопал к своим. Приказал выходить немедленно. Гоблины что-то проворчали про дождь. Ржавый на это наплевал. Так и двинулись, пригибая головы и сжимая зубы, а ливень хлестал без перерыва. Под ногами хлюпала грязь, идти было тяжело даже гоблинам. Несмотря на это, пленница, похожая на кошку в последней стадии утопления, держалась твердо. Крот не слышал от нее ни звука с того момента, как Хилый пришел за ними и передал распоряжение Ржавого присоединиться к взводу.
8
10 июня 1549 года.
Южная Дурландия.
Направление северо-восток. Ночь
Только к вечеру девятого погода наладилась. Массивы туч нехотя отползли на юг, подул теплый ветерок. Пахло листвой, травой, землей. От этих запахов у Крота кружилась голова. Вспоминался Ширебой, ферма Гриммы, теплое, чуть кусачее сено в сарае, мычащие за перегородкой коровы. Решительные прикосновения Маргаритки. Ее рыжие волосы. Они струились, словно резвый ручей, в его руках…
Крот очнулся то ли от дремы, то ли от транса, когда зацепился ногой за древесный корень. Видения исчезли. Последние пару часов он шел, не отдавая себе отчета куда и зачем. Усталость брала крепко, сковывала мышцы, давила на плечи. Крот вспомнил марш-броски на учебной базе – тогда все казалось легче; во всяком случае, было весьма мало шансов, что из-за ближайшего угла выскочит эльф с мечом наперевес и бросится на тебя.
Куда шли, Крот не знал. Ему было все равно. Ржавый и Сказочник, бодро шагающие в голове маленькой колонны, разрабатывали собственные планы. А их ставить под сомнение рядовой права не имел.
Когда Крот открыл глаза, небо над головой почти полностью очистилось. Солнце зашло примерно час назад. На местности начал преобладать лес. Холмы исчезли, земля выровнялась. Рощицы разрастались, образуя большие неправильные лесные острова. Следы боев встречались на каждом шагу. Где-то больше, где-то меньше. Вдоль разбухших от дождя изъезженных дорог попадалась разбитая техника, дыры от снарядов, громадные воронки от попадания бомб. Вздыбленные пласты земли, точно их рвала когтями исполинская лапа.
Крот заметил в сумерках два гоблинских танка, один без башни, которая валялась метрах в двадцати; севернее – три эльфийские с изображением черной барки на пыльной броне.
– Танковая дивизия «Бараэль Кенфоэр». Стальной Легион, – тихо ответил Хилый на вопрос Шершня. Дальше – молчание.
Лес, где шли бои, был повален, сожжен, разворочен. Тут била артиллерия. Настильным огнем, подавляющим пехоту, искавшую укрытия. Сотни мертвых эльфов – ветер приносил сильный запах разложения. Вороны сидели черным покровом на поваленных, расщепленных осколками мин и пальбой из крупнокалиберных гвоздеметов стволах. Птицы смотрели на бредущих в сумерках подпехов, обожравшиеся, ленивые, наглые.
Прошли сто метров, огибая лес, и наткнулись на брошенные укрепления. Окопы, блиндажи, пустой наблюдательный пункт, полевая кухня, штаб. Земля разъезжена колесами грузовиков, вдавлена ногами слонопотамов, волокущих с позиций орудия стоявшего здесь не так давно артиллерийского дивизиона. Воронки. Особенно много возле утопленных в грунт, сооруженных по всем правилам фортификации площадках для дальнобойных мортир. Торчащие столбы, на которых крепилась маскировочная сетка. Сейчас ее нет, и позиции кажутся голыми.
Ржавый дал приказ остановиться. Наконец-то привал. Ворох прошипел сквозь зубы, что давно надо было уже кинуть куда-нибудь свои кости.
Брошенные Армией Освобождения полевые укрепления оказались как нельзя кстати. И еще в кассу пришлось очевидное открытие – гоблины не бежали, сокрушенные натиском «защитников родины», а ушли вперед. Наступали. Только это имело значение. Если наступают, значит, хорошо. Все идет по плану.
Хотя не для всех. Об Отвертке вслух не вспоминали. Друзей громила тут не завел, не успел, но все-таки свой парень был. Кто как мог, так и отдал ему дань.
Стояли, озираясь. Крот посмотрел на Морковку. Последние часы она шла на автомате, так же как он. Но впервые подпех подумал, как тяжело ей поспевать за их широкими шагами да еще по пересеченной местности. Не сто метров пройти, а топать постоянно. Сейчас рыжая стояла с низко опущенной головой и покачивалась; кажется, ее мог свалить даже ветер, дунет посильней – и готово. Крот протянул руку и взял эльфку за подбородок, поднял голову, чтобы поглядеть в глаза.
Они были как две стекляшки. Рот приоткрыт, губы в ободе грязи и засохшей слюны.
– Эй, Шершень! – сказал Крот. – Шершень, иди-ка сюда!..
Голова Морковки откинулась назад, и сама она повалилась набок. Подпех еле успел поймать. Гоблины повернулась. Крот почувствовал себя полным дураком. И еще больше – всю эту миссию дурацкой.
– Погляди, чего с ней! – сказал подпех подходящему – не слишком резво – санитару.
– Положи на землю, – ответил Шершень.
Крот так и сделал. Остальные, выжидая, подошли и остановились посмотреть. Хилый присел на корточки.
– Выдохлась, – сказал он.
Шершень склонился над рыжей, проверил пульс, заглянул в глаза, потом обернулся к Гробовщику, стоящему рядом.
– У тебя есть эликсир для восстановления сил?
Гобломант кивнул и полез в свой ранец.
– Ты ведь давал ей еду, Крот? – спросил санитар.
– Да.
– Ее не стошнило?
– Нет.
– Все равно – слишком ослабла. И долго шла. Ей такой ритм не выдержать.
Гобломант протянул Шершню пузырек со снадобьем. Перед тем как влить немного в рот пленнице, санитар дал ей понюхать нашатыря. Рыжая зашевелилась, тихо застонала, кривясь, а потом заплакала. Костоправ попотчевал ее отваром, зажал рот, чтобы проглотила. Морковка подчинилась, не имея сил сопротивляться. Потом откинулась, тяжело дыша, потная, и закрыла глаза.
– Если мы не хотим, чтобы наш «груз» пришел в полную негодность, то ее надо в тепло. Накрыть чем-нибудь. Накормить и напоить горячим, – сказал Шершень.
– Если мы не хотим, чтобы наш «груз» пришел в полную негодность, то ее надо в тепло. Накрыть чем-нибудь. Накормить и напоить горячим, – сказал Шершень.
– Так я и думал, – проворчал Ржавый. – Теперь нам с этой бабой возиться… Проклятье!
Ворох отвернулся, строя зверскую рожу.
– Ладно. Все равно мы собирались тут на ночь остановиться, – сказал лейтенант. – Думаю, найдется сухой блиндаж. Да и нам пожрать не мешает. Гробовщик, Шершень – чтобы все было сделано в лучшем виде. Медицина и магия должны здесь и сейчас служить делу восстановления здоровья нашей важной матроны. Чего смотрите? Я не заставляю вас похлебку варить. Станете для нее родной матерью, а также отцом, братьями и сестрами… ну и прочими родственниками. Не вижу энтузиазма, бойцы!
Энтузиазм появился. Когда надо, даже самый уставший рядовой находит в себе силы показать, что он огурчик. Лишь бы начальство отвязалось.
– Тогда вперед – обживать гостиницу! – Ржавый махнул рукой и отправился к пустым траншеям.
Все сильнее темнело. Почти половина двенадцатого. Длинный день завершался, и Крот был этому рад. Ему хотелось забиться в какую-нибудь темную дыру. Не видеть ее, лежащую на земле. Или сделать что-нибудь, чтобы все изменить.
Шершень потряс его за плечо. Крот моргнул.
– Бери ее и пошли. На открытом месте плохо стоять, а засядем в блиндаж, так и сам балрог нам не брат.
Подпех наклонился и поднял рыжую. Слезы расчертили ее грязное лицо мокрыми дорожками. Она сделала рукой вялый жест, машинально пытаясь отмахнуться, но не стала усердствовать. Крот почувствовал, как ее тело, такое маленькое, обмякло в его ручищах. Не как раньше, когда пленница прикидывалась и делала назло. Теперь все было по-настоящему.
Крот пошел, ступая наугад. Рыжая уткнулась головой ему в грудь, спряталась, вцепилась пальцами правой руки в грязную куртку. Затихла.
Шершень обогнал его и резво поскакал через воронки.
Подпех радовался.
Темноте.
Из-за облаков выглянул месяц.
Крот испытал дикое желание завыть.
* * *Крота Ржавый поставил в караул первого, за ним должен был нести вахту Хилый. После того как подпехи соорудили ужин и поели, на позициях, где они жили теперь на правах призраков, стало совсем тихо. Почти все уснули.
Сидя в пустой гвоздеметной точке, Крот вытащил сигарету и закурил. Машинально прикрыл огонек ладонью, опасаясь снайперов. Как учили. Глухо и очень тихо гремело впереди. Далеко. В тылу можно было ничего не опасаться, теоретически, но все равно – подпех прислушивался к ночным звукам. Лес казался темной громадой, разлегшейся к северо-востоку. Оттуда, чудилось гоблину, постоянно смотрели за позициями чьи-то глаза. У линии фронта часто шатались отбившиеся от своих частей полудикие, свихнувшиеся солдаты. В основном эльфы, у которых с нервами было не так хорошо, как у зеленых. Иногда шатуны сбивались в группы и, вооруженные трофейными стволами, могли доставлять войскам немало хлопот. В их вылазках не было системы, они даже не назывались партизанами, потому как больше не помышляли о своих благородных целях. Их влекла еда. Крот еще не встречал таких, но слышал от бывалых подпехов. Голодный и одичалый эльфюга может преспокойно напасть на взвод гоблинов; его не пугает численное преимущество и почти нулевые шансы завалить кого-нибудь из громил. Ради куска хлеба и горькой солонины бродяга пойдет на все. Об этом и говорил лейтенант, когда распорядился выставить охрану.
Гоблины успели облазить и изучить позиции. Ничего особенного не нашли, кроме нескольких банок тушенки и двух-трех кристаллов для гвоздеметов и карабинов, стреляющих каменными пулями. Съезжая, зеленые прихватили с собой все ценное.
По траншее кто-то шел. Крот уловил знакомый ритм поступи и даже не обернулся. Шершень.
Гоблин приблизился, постоял, зевнул и уселся на пол окопа.
– Она спит. Гробовщик усыпил ее чарами, я дал несколько таблеток. Поела, попила бульона. Ноги стерла сильно, хотя обувь у эльфов удобная. Пришлось перебинтовать, обработать…
– Ну так доложи это Ржавому. Мне-то что? – отозвался Крот из темноты.
Шершень появился не вовремя. Крот как раз пытался думать о Маргаритке. Он все сильнее чувствовал, как мир, который он оставил, из которого ушел на войну и в который хотел вернуться, начинает рушиться. Точнее, тот образ, что Крот создал в своей голове. Краски меркли. Ощущения стирались. Все это уходило далеко. За высокие хребты забвения.
Кроту казалось, что чем чаще он будет вспоминать, тем лучше.
А еще казалось, что это все несусветная чушь.
– Да так, – сказал Шершень. – Думал, тебе важно знать.
– Почему?
– Без понятия, – устало ответил костоправ. – Похоже, ты единственный, кому ее судьба небезразлична.
– Бред. Вороху небезразлична. Он мечтает ее прикончить, прежде чем все мы отправимся землю грызть.
– Но тебе-то по-другому…
– Не мели. Я точно так же не понимаю, ради чего этот сыр-бор, как все другие. Я так же недоволен, как Ржавый и Сказочник… Она и правда чародейка?
– Может быть. Не стали бы с ней так возиться. Тот же Гробовщик. Когда укладывал ее спать, все бормотал заклинания. Ничего не понять. А когда я спросил, он ответил, что они нужны, чтобы бомба не взорвалась. Я спросил, какая на хрен бомба, а он улыбается. Морда страшная. Ну а я любопытный. Насел на него. Гробовщик и отвечает: наша рыжая вроде как смертница. Не какая-то там магичка, которая чарами бросается, а самая настоящая. Айлеа. Ласточка по-эльфьему. Как так, спрашиваю. А он оглядывается и шепчет, чтобы я не трезвонил об этом, но если мне уж очень надо узнать, он скажет.
– И?
– Бомба и есть бомба. Эльфы используют таких девчонок на передовой. Недавно додумались. Каждая из них несет в себе мощный чародейский заряд, а приводится он в действие каким-то особым заклинанием. Сами айлеа их не знают. Ну и вот. Чтобы разгадать секрет, нужны сильные колдуны. Те, что в Особом Корпусе. Туда и премся.
– Такого не бывает, – сказал Крот.
– Раз Гробовщик говорит, значит, бывает.
– Да он наплел тебе, чтобы отвязаться.
– Зачем ему свистеть?
– Он же гобломант. У них у всех с головой нелады. Магия, понимаешь.
Помолчали. Над позицией дул ветер. Иногда приносил запах горелого. В тридцати метрах от наблюдательного пункта, у леса, лежала большая груда сгоревших тел. Всех убитых эльфов гоблины перед уходом сволокли в большую кучу и предали огню. А потом воткнули в груду пепла и костей колья с двумя отрезанными головами. Так головы и торчали, обгладываемые птицами, дождем и солнцем.
– Так ты хочешь сказать… она взрывается, что ли? – спросил Крот.
– Гробовщик так объяснил: огромный выброс силы происходит. Радиусом в километр. И вроде бы на фронте такое уже случалось. Всех накрывало – и наших, и ваших. Ласточки, мать их…
– Где ж там это все скрывается? – спросил Крот. – Она ж величиной с кролика!
– Сам же сказал – магия, – осклабился в темноту Шершень. – Тут размер, поди, роли-то и не играет. Сила, она может и в зернышке малом храниться, запрятанная, сложенная до поры, запечатанная. Как дерево растет, Крот? Семечко падает в землю, а земля сама ему ключик-заклинание подбирает. Проклевывается росток, тянется вверх к солнцу, пьет его жадно. Вот Сила, брат. Ее эльфы хорошо понимают. Эльф, он что? Он – тень древесная, как говорили в моих местах.
– Слышал бы тебя Ржавый, – сказал Крот. – Или сержант Мордоворот.
– А я что, сочиняю? Эльфы когда-то держали в своих руках первозданную магию земли, знали ее, учились у нее, впитывали, умели направлять…
– Ну если и были они деревом или тенью, – прервал подпех, – то, видать, гнильцо дали. И дальше пошло. Сейчас аж смердит, как пенек болотный, как трясина, из которой газ выходит.
– Ты прав.
– И нечего было в Злоговар лезть. Сейчас бы мы с тобой, брат, сидели где-нибудь в пабе и тянули холодный портер. У нас в Ширебое умеют портер делать… туда бы я тебя пригласил, погудели бы… Эх! А теперь торчи здесь и вшей лови, да отбивайся от этих бешеных кукол. Им бы по уму взять да капитулировать, пока мы тут все их трупами не завалили. Зачем сопротивляются? Не их земля. Гоблинская. Остальное, как говорят люди, компромисс.
– Ты прав, – повторил Шершень, чиркая спичкой. – Иногда деревья вдруг начинают расти вкривь-вкось. А почему? Потому что попадает изначально зернышко в аномалию, где токи силы неправильно идут или где естественная магия в минусе. Опять же некрофора или еще какая дрянь. Что в итоге? А то, что растет дерево потом скрученное, больное. И когда семена даст само, то будут они уже порчеными. Так и эти куклы – порченые они. Презирают всех и вся, ненавидят. Выросло в их среде гнилое семя и дало всходы, чтобы дальше свою наследственность распространять. Что их из Зиаркены выгнало? Кому-нибудь за эти века они правду сказали? Посчитали нужным поговорить по душам и объяснить? По-моему, история не знает такого…