Глазки толстяка забегали — lucri bonus est odor,[89] — он уже прикидывал, как по истечении уговоренного срока вступит в права наследства, и оглядывал зал — не слышал ли кто из сидящих за столами постояльцев?
Ридрих не без злорадства заявил:
— Там ничего ценного — так, тряпье. Но если тебе не хочется связываться…
— Ладно, ладно, — поспешно перебил хозяин, — чего же не помочь? Хорошим-то людям чего не помочь? А не хотите вечером у меня попеть, поплясать? И вам прибыток, и постояльцам радость.
Ридрих задумался — в общем-то, предложение было хорошее, немного заработать странствующим артистам никогда не повредит… Но понадобятся ли эти деньги? Завтра им петь в замке… и там… Лютнист тряхнул головой, отгоняя зряшную мысль, и отказался:
— Завтра к вечеру нужно уже в Игмор добраться. Сегодня хотим отдохнуть.
— Ну, как желаете, как желаете… А если все же… так я… столы сдвинем, местечко отыщем попросторней, а? Народ-то под вечер пьет, деньгу тратит, так и вам бы…
Ридрих, не дослушав посулов толстяка, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, к спальням. Ласса танцующей походкой — следом. Собравшиеся в зале проводили ее взглядами, над столами прокатился шепоток, кто-то тихонько присвистнул. Артисты прошли, не оборачиваясь: поведение постояльцев было им привычно, на плясунью так глядели все и всегда. Это не было подлинным вожделением — тщедушная девчонка не могла возбудить страсть в грубых мужчинах, Ласса не вписывалась в их представление о женской красоте, простолюдины не столь романтичны, они предпочитают дам покрупнее. Вместе с тем в движениях маленькой плясуньи было нечто этакое, нечто, способное раздуть романтический огонек в заскорузлых сердцах торговцев и пахарей, даже монахов — всех собравшихся в зале постоялого двора. Глядя на Лассу, мужчины мечтали — мечтали не об этой девушке, а просто мечтали. Грезили. На несколько мгновений им открывалось нечто несуществующее, эфемерное, запредельное… Нездешнее. Минутой позже они забудут танец Лассы и вернутся к пиву, станут обсуждать своих и чужих жен, подсчитывать барыши да убытки, но никогда им не забыть, что в простой, привычной, знакомой жизни была эта минута, когда они любовались танцующей походкой девушки, скрывающей лицо. Будет ли завтра мечтать Игмор? Способен ли он мечтать?
Заскрипели ступени. Почему-то во всех постоялых дворах спальни на втором этаже, а ступени лестниц скрипят совершенно одинаково…
Эрлайл подумал: как странно, вот они сейчас поднимутся в комнату, разденутся, лягут спать — как обычно, как бывало каждый вечер уже много лет подряд… Завтра в это время — в Игморе. Да живы ли будут они сутки спустя? И придется ли послезавтра снова снять комнату на постоялом дворе, привычно взойти по скрипучей лестнице, раздеться и лечь в кровати? Завтра — тот самый день, к которому Ласса, танцуя, идет всю жизнь, всю короткую жизнь. Что станется с ней, чем закончится встреча с Игмором? А если завтра она исполнит задуманное — как будет жить без этой главной цели? Сможет ли жить?
В комнате Ридрих присел на кровать и пристально поглядел на девушку. Ласса, поводя бедрами, приблизилась и остановилась перед ним. — Вот так ты будешь танцевать перед бароном?
Ласса кивнула и закружилась, медленно сгибая колени. Юбка приподнялась, расходясь вокруг танцовщицы.
— Это лишнее, он и так соблазнится, раз уж пригласил нас.
Плясунья присела, юбка кругом лежала на полу, накрыв краешком сапоги Ридриха. Ласса поводила плечами, маленькая грудь подрагивала под грубой тканью. Эрлайл склонился над воспитанницей и осторожно отвел в сторону закрывающие лицо локоны. Узкие черные глаза девушки были холодны и спокойны. Она не улыбалась.
— Ты точно решила? Ты уверена?
Ласса подняла руки и мягко отстранила пальцы Ридриха. Волосы упали, снова окутывая лицо спутанной вуалью. Плясунья резко выпрямилась и отступила на шаг. Ридрих опустил глаза.
— Я постараюсь оказаться рядом, — глядя в пол, буркнул он, — matre pulchra filia pulchrior.[90] Но ты уж будь поосторожней, ладно? Помни, с чем имеешь дело.
Когда Эрлайл поднял глаза, девушка танцевала, она обходила тесную комнатенку, кружась, и тени метались по стенам, приплясывая в такт. Ни одна половица не скрипнула под ногой Лассы, хотя Ридрих знал — доски отзовутся протяжным визгом, если он сделает хотя бы шаг.
О чем думает их с Отфридом дочь? Чего ждет от завтрашней ночи? Он ни разу не спрашивал, Ласса и подавно не заводила разговоров о цели многолетнего странствия, начавшегося когда-то зимой в Мергене… Долгий, долгий путь — от серой стелы на мергенском кладбище к римской мозаике в замке Игмор. Завтра конец. Finis coronat opus.[91]
* * *В путь отправились немного раньше полудня. Хозяин постоялого двора, избегая Ридрихова взгляда, принял мешки, пробурчал, что напрасно отказались вчера петь гостям, и кивнул на прощание. Странники покинули Трибур. За воротами налетел ветерок, принес запахи полей. Ридрих глубоко вдохнул… Зашагали по дороге, впереди — между лесом и пушистыми мятыми облаками — маячила вершина Игморского холма, тянулись к небу башни, пока еще казавшиеся серыми черточками.
У города дорога была оживленной, но чем дальше, тем реже встречались повозки и пешеходы, а через час тракт обезлюдел. Иногда попадались распаханные поля, но никого не было видно — снова странное запустение. Птичьи трели, возделанная земля — и никого. Местные жители боятся лишний раз оказаться у дороги, по которой ездит господин Отфрид Игмор…
Ласса шагала молча, Ридрих сперва тихонько напевал легкомысленные куплеты, потом и ему передалось гнетущее настроение здешней земли. Этот край виден с замковых башен… Эрлайл упрятал лютню в чехол. Потом поля сменились лесом, на дорогу легла зубчатая тень, стало прохладнее. Шагали в молчании. Ридрих гнал навязчивые мысли и косился на Лассу — как она, не волнуется? Девушка выглядела спокойной, шла, как обычно, будто танцуя.
Снова поля и снова лес, река, мостик. И неизменно — Игморский замок впереди, башни, с которых видна эта земля, все ближе, все выше возносятся к белым нежным облакам.
Под вечер вышли к замку. Ровное пространство у подножия холма, которое прежде лежало в запустении, теперь было ухожено и заполнено удивительно правильными рядами крестов. Похожие друг на друга, сработанные одними и теми же каменотесами, могильные знаки окружали Игморский холм. Их разделяли посыпанные песком дорожки, выложенные по краю белыми камешками. Перед каждым крестом — огражденная площадочка, чтобы родня могла постоять здесь, отдавая долг памяти покойному. Но невзирая на эту предусмотрительность, кладбище было пустынно, никто не явился проведать мертвецов.
Ридрих остановился, осматривая замок — теперь для этого нужно было запрокинуть голову. Игмор высился над равниной — могучий, зловещий, непоколебимый. Крепость выглядела еще более мрачно на фоне проплывающих над башнями облаков — трепетно-розовых в лучах закатного солнца. Округа была окутана кладбищенским покоем, как и вся земля, которую можно охватить взглядом с башен Игмора. Живые — в домах, мертвые — на кладбище у подножия холма. Его милость барон желает властвовать и над живыми, и над мертвыми, все послушны его слову. Живые — подчиняются его закону. Мертвые — лежат там, где указал Игмор. Игмор — выше всех!
— Ну что, — обернулся к спутнице бродяга, — на штурм?
Ласса дунула, выпятив нижнюю губу, — волосы взлетели, девушка улыбалась. Как показалось Ридриху, улыбалась ободряюще, как будто желала поддержать его. Неужели он так скверно выглядит? Turpe senex miles…[92] Бродяга вздохнул и первым ступил на песок, устилающий дорожку, — как Одиссей на щит, брошенный в прибой у троянского берега… Ласса уверенно зашагала следом.
Из-за вереницы крестов к ним вышел кладбищенский смотритель — костлявый долговязый тип в темном камзоле. В руках сторож держал рогатку, у пояса болтались тушки подстреленных птиц и плоская сумка.
— Кто таковы?
— Музыканты, — пояснил Ридрих. — Званы его милостью петь и плясать в замке.
— А-а… — протянул долговязый. — Верно, нынче господин Игмор пирует с епископом.
Взгляд сторожа задержался на Лассе, он вроде собирался что-то сказать… но передумал, махнул рукой и побрел прочь. Свернул с дорожки, сунул за пояс рогатку, вытащил тряпочку и принялся стирать с креста птичий помет. Возможно, ему было жаль Лассу. Возможно, он хотел предупредить о странностях барона, но все же смотрителя куда больше занимали проблемы мертвецов, нежели заботы живых. Возможно также, что для него Ласса уже была будущей подопечной и он раздумывал, где поставить новый крест.
Путники побрели между могилами к замку. На крестах мелькали имена, которые Ридрих помнил с детства, — Лоренеты, Гайсы, Торквельды… Вот они лежат у подножия холма. Игмор — выше всех.
Путники поднялись на холм. По дороге Ридрих разглядывал новые укрепления замка. Игмор казался совершенно неприступным — вблизи это становилось еще более очевидно. Вход охранял вновь выстроенный бастион, по парапету, за зубцами, расхаживали солдаты, звякая при каждом шаге тяжелой броней. Когда Ридрих с Лассой подошли к воротам, створки, скрипя, распахнулись. Четверо латников стояли в портале, поджидая гостей. Старший поднял ладонь, приказывая остановиться.
Пришельцы послушно замерли, солдаты обыскали их, особенно старательно — Ридриха. Отобрали нож, который он носил за голенищем, и потребовали снять чехол с лютни. Лассу обыскивали не столь тщательно: девушка вряд ли могла пронести под скудными одежками серьезное оружие. Ридрих попытался пошутить — мол, он думал, на девчонку бравым воинам смотреть приятнее, а здешняя стража, оказывается, больше глядит на старых бродяг. Латники не обратили внимания на его слова — продолжали обыск. Для них Ридрих с Лассой были тем же, что и для кладбищенского смотрителя внизу, — работой. Здесь не было острословия, веселья, развлечений. Были господин барон и слуги, исполняющие работу по его слову.
Кроме ножа, у лютниста не нашлось ничего подозрительного — горстка мелких монет да запасные струны. Окончив обыск, старший латник — снова жестом, не произнося ни слова, — пригласил следовать за ним. Ридрих разглядывал солдат и гадал, производит ли на них обычное впечатление танцующая походка девушки? Уносятся ли они мыслями в нездешнее, глядя на Лассу? По виду игморских латников ничего нельзя было понять, их угрюмые лица оставались непроницаемы.
Вслед за воином гости пересекли узенький, прижатый ко рву дворик. Солдат махнул рукой — на барбакане загремели механизмы, под лязганье цепи мост пополз вниз. Даже в мирное время мост поднят, к тому же теперь его прикрывает новый бастион. Странно, подумал Ридрих, к чему такие предосторожности? Отфриду в его нынешнем состоянии нечего опасаться военного нападения, он неуязвим… Еще одна причуда барона? Еще одно свидетельство того, что здесь все происходит по его слову, все подчиняются заведенному им порядку? И ведь вряд ли монахов, сопровождающих епископа, обыскивали, как лютниста, хотя под сутаной можно пронести что угодно. Мост лег на упоры, латник кивнул — ступайте. Странники зашагали по настилу. Мост новый, прочный, да и цепи, отметил Ридрих, выглядят куда надежнее тех, что были при старом бароне.
В проеме по ту сторону рва поджидали двое солдат, такие же молчаливые, как и воины в наружном бастионе, — жестами пригласили следовать за ними, причем один указывал путь, а другой шел позади гостей. Ридрих оглядывался, определяя, какие изменения случились в Игморе за минувшие годы. Многое выглядело иначе, чем прежде. Во дворе было чисто, свободное от построек пространство даже начали мостить тесаным камнем. Дальний угол уже был выложен, в стороне грудой свален булыжник и аккуратно сложены инструменты каменотесов. Сейчас, под вечер, работа окончена или, быть может, тружеников прогнали на время визита епископа. Мощеный двор — признак богатства и могущества. Отфриду, наверное, тесно в наследных владениях — землях, которые видно из замка… Ридрих подумал: если нарастить донжон, поднять еще на этаж, то с верхушки будет видно дальше, чем теперь. Постройки тоже выглядели обновленными, стены аккуратно выкрашены, выходящие во двор окна блестят дорогим тонким стеклом. Сейчас между рамами — багровые отблески заката.
Стражники привели музыкантов к паласу. Ридрих ждал, что их проводят наверх, в зал, но солдат велел подождать в тесной комнатенке у входа. Пир уже начался, а относительно певца и танцовщицы никаких приказов не было. Сейчас о гостях доложат его милости и, если барон велит, позовут развлекать гостей. Солдаты удалились, хлопнула дверь, лязгнул засов.
Когда гости остались наедине, Ридрих — на всякий случай шепотом, вдруг подслушивают — сказал:
— А здесь все изменилось. Ты слышала голоса пирующих? Они шумят на первом этаже. Раньше зал располагался вверху, там и гостей принимали.
Девушка кивнула.
— Мне будет трудней сообразить, где тебя искать. Но, видимо, спальня барона теперь на втором этаже. Что ж, постараюсь разобраться.
Ласса привстала и прошлась по тесному помещению. Плавно обернулась к Ридриху, приседая и разводя руки. Потом провела пальцами по тесьме на шее и сложила ладони на груди — там, где под низким вырезом скрывался амулет.
— Да, — кивнул Ридрих. — Ты обойдешься без меня, конечно…
И подумал: «…Но я постараюсь оказаться рядом». Он прислонился к стене, запрокинул голову и закрыл глаза, прислушиваясь к приглушенному толстыми стенами шуму большого пиршества.
* * *За дверью раздались шаги, проскрежетал засов — за артистами пришли, но не латник, а молодой хмурый парень в темно-зеленом камзоле, должно быть оруженосец или конюх. Ридрих поднялся и зашагал за юнцом, Ласса — следом. По дороге лютнист пытался сообразить, где теперь могут располагаться покои барона. Впрочем, идти пришлось недолго — только коридор пересечь. Угрюмый провожатый распахнул тяжелые двери и кивком указал — мол, идите. Похоже, говорят в замке Игмор нечасто.
Ридрих, на ходу стаскивая с лютни чехол, вошел в помещение. У порога остановился, оглядываясь. Ласса проскользнула следом. Они оказались в большом зале прямоугольной формы. При бароне Фэдмаре здесь была казарма — вернее, анфилада небольших комнат, где жили латники. Теперь перегородки снесли, заменив их колоннами и пилястрами, а свод укрепили новыми балками. Поперек зала поставили стол, в центре восседали Отфрид с епископом, слева расположились монахи и клирики из свиты его преосвященства, справа — солдаты Игмора. Пир был в разгаре, по залу шныряли слуги с подносами и кувшинами, гости пили, закусывали. Несколько игморцев уже успели опьянеть, свита епископа оказалась покрепче. Впрочем, и пьяные солдаты вели себя пристойно.
Когда музыканты вошли, Отфрид повернул голову и окинул их быстрым взглядом. Выглядел барон прекрасно — сидел прямо и глядел ясно, в отличие от охмелевшего епископа. Светлый костюм Игмора выделялся между темными одеяниями монахов и яркими куртками, в которые вырядились солдаты. Правильные черты лица, ухоженная рыжая шевелюра, гордая осанка — все отличало барона среди вассалов и гостей. На короткий миг Ридриху показалось, что родич узнает его, господина Эрлайла, в седом сутулом бродяге. Но нет, взгляд серых глаз барона миновал музыканта, не задержавшись. Мельком осмотрев артистов, Отфрид снова повернулся к епископу и возобновил прерванную беседу.
Петь Ридрих не стал — за столом стоял многоголосый гомон и никто все равно не услышал бы куплетов, поэтому он ограничился легким мотивчиком, а Ласса пошла вдоль стола. Сперва медленно, затем быстрее и быстрее перебирая ногами. Летучая походка перешла в танец… Лютнист двинулся следом, искоса наблюдая, как участники застолья оборачиваются к девушке, как их челюсти движутся все медленнее и наконец замирают, как стихают разговоры и зависают в воздухе кубки, не донесенные до рта. Все ближе к середине длинного стола, все выше ранг и богаче одежды гостей…
Вот и барон с епископом.
— Да, вы в своем праве, — нудным голосом твердил клирик. — Но до войны эти господа были ленниками мергенских графов… Alias,[93] держали земли от Оспера — те самые земли, которые вы, барон, теперь числите своими.
— Ваше преосвященство, — голос барона был четким и звучал резко после бормотания епископа, — actus testantibus,[94] феоды, о которых идет речь, издавна были собственностью моего рода. Еще раз повторю: эти земли мои, и я не отступлюсь от собственного имущества.
— Но владевшие ими господа… — Епископ говорил с видимым трудом, то ли потому, что был уже порядком пьян, то ли потому, что боялся собеседника и не желал разозлить грозного барона. Последнее вернее.
— Владевшие ими господа, — перебил священника Игмор, — давно лежат здесь неподалеку, у подножия холма. Vixerunt.[95] Нынешние держатели спорных ленов — дальняя родня исконных владельцев. Права их сомнительны, и я не думаю, что они захотят настаивать на…
Тут танцующая Ласса, оказалась в центре зала, и спорщики, прервав разговор, уставились на девушку. Теперь Ридрих не опасался, что кузен признает его, — кому охота приглядываться к оборванному бродяге, когда танцует Ласса?
— Recuperata pace artes florescunt…[96] — выдавил из себя епископ.
— Ars longa, vita brevis![97] — подхватил Игмор. — Давайте выпьем и бросим скучные беседы! Поглядите, как отплясывает эта малышка!
Епископ, не сводя мутных глаз с Лассы, залпом осушил кубок. Барон, покосившись на гостя, улыбнулся и пригубил вина. Подскочил мальчишка кравчий и подлил вина клирику. Отфрид отвернулся от мрачного священника, откинулся на спинку массивного стула, формой напоминающего трон, и принялся наблюдать за пляской Лассы.