В душе она была совершенно согласна с любовником, однако дело касалось не постороннего человека, а родного племянника, за которого Марина чувствовала ответственность. Конечно, молодой видный парень с такими возможностями не потеряется в жизни и женщин у него будет столько, сколько он захочет сам, но Ветка оказалась его первым сильным и страстным увлечением, и боль от ее потери могла толкнуть Николая на что угодно.
– Лишь бы глупостей не наделал... – вздохнула Марина.
– Не бери на себя чужое! – отрезал Женька. – Что за манера?
– Жень, пока он рядом со мной, я за него отвечаю, ты понимаешь?
– Перед кем? Перед разжалованным ментом?
– Я сказала – хватит! – резко бросила Коваль, останавливаясь и глядя Хохлу в глаза.
– Молчу. Но Кольку не трогай!
Николай пробыл у них до вечера, непринужденно болтал с Мышкой, играл с Егором в мячик. Но Марина, внимательно наблюдавшая за племянником, видела, что он с трудом удерживает в себе разрывающую душу боль. Все-таки Ветку он любил, как ни крути, и известие о ее замужестве выбило его из колеи. Коваль хотела поговорить с ним, но, едва только открыла рот, как Хохол, сидевший рядом с ее креслом на полу, сжал пальцы здоровой руки, которые перед этим поглаживал, и ей пришлось расстаться со своей идеей. Она понимала, что, возможно, Женька прав, не давая ей завести вновь разговор о ведьме, – зачем? В конце концов, Николай взрослый, самостоятельный парень, воспитывать его уже как-то неловко. Марина зевнула, и Хохол вскинулся, предложив ей идти спать, но она отказалась.
Николай тоже засобирался, решил ехать в «Рощу», и Марина отправила с ним двух комбаровских парней, велев им там и остаться:
– Головой отвечаете.
– Мне охрана не нужна, – попробовал возразить племянник, но, наткнувшись на предостерегающий взгляд тетки, замолчал.
Они уехали, а Марина, позвав из детской Егорку, допоздна возилась с ним, читала книжку, потом кормила мальчика ужином. С ними вместе сидела и Маша, сперва весело катала с Егором машинки, потом держала его на руках, пока Марина читала. Купать мальчика пришлось все-таки Хохлу, так как у Коваль разболелось раненое плечо и пришлось выпить таблетку и лечь. В спальне было прохладно и темно, Марина закрыла глаза и откинулась на подушку, погружаясь в дрему. Телефонный звонок ударил по нервам, заставив резко сесть. От поспешного движения утихшая было боль вернулась снова, Коваль поморщилась и взяла трубку:
– Да, слушаю.
– Предлагаю тебе обмен, – раздался в трубке каркающий говорок Ашота. – Ты отдаешь мне своего пленника, а я сдам тебе того, кто разгромил твое казино.
– Мне неинтересно, – сообщила Коваль, смекнув, что неспроста молодой абрек хочет получить Кота, значит, тот знает что-то, чего опасается Ашот.
– Почему? – удивился он.
– А вот неинтересно, и все. Менты пусть ищут. – Она притворно зевнула. – Это не мое дело – разбираться с твоими шестерками, Ашот.
– Ты пожалеешь об этом, Наковальня! – зловеще прошипел горец. – В следующий раз не плечо – башку прострелим!
– Помечтай! – насмешливо отозвалась Марина. – И себя побереги, а то вдруг...
– Пошла ты...!
– И тебя туда же, родной! – Коваль бросила трубку и встала с постели, направляясь вниз. Желание спать как-то резко улетучилось. Не то чтобы ее испугали угрозы Ашота – не в первый раз в своей жизни ей приходилось слышать подобное, – но сон прошел, а лежать одной в огромной спальне стало немного не по себе.
Хохол сидел в каминной. Перед ним на столике красовалась большая керамическая кружка с заваренным чифиром, в пепельнице дымилась сигарета. По телевизору шел какой-то американский боевик, но интереса у Хохла действие, видимо, не вызывало, потому что взгляд его был направлен в окно, сквозь неплотную штору которого пробивался луч уличного прожектора. При появлении Марины Женька удивленно вздернул брови:
– Ты чего, котенок? Я думал, спишь уже...
– Тут уснешь! – она села в кресло, взяла сигарету и зажигалку. – Мне сейчас Ашот звонил.
– Зачем? – моментально насторожился Женька.
– Просит Кота ему отдать в обмен на информацию о налете на казино. Улавливаешь?
Хохол задумчиво пощипывал подбородок, глядя поверх Марининой головы, щурил серые глаза. Коваль ждала реакции, курила, то и дело разглядывая тлеющий кончик сигареты, словно проверяла, горит еще или нет. Наконец Женька изрек:
– У нас в доме не одна крыса.
– Да ну? – усмехнулась Марина.
– И не «да ну», а точно. Иначе – зачем Ашоту звонить тебе, прогибаться да еще сдавать исполнителя?
– Объясню: ему нужен Кот, потому что он знает еще что-то о планах Ашота в отношении меня. И Ашот боится, что я заставлю Кота говорить. А ведь заставлю. Мне неинтересно, кто конкретно участвовал в налете на «Госпожу удачу», это пусть у ментов голова болит, я и без них знаю имя заказчика, исполнитель мне не нужен. Но вот узнать, что именно замутил Ашот – это уже совсем другое, Женя! А позвони-ка Вилли, пусть подъедет прямо сейчас! – вдруг заявила она, глядя на Хохла, от изумления открывшего рот:
– Спятила?! Дома, на ночь глядя?!
– А кто сказал – дома? В «Рощу» поедем.
– Не хватало еще!
– Выбора нет, так ведь? Звони.
– Давай без Вилли, – попросил Хохол, поморщившись. – Я сам из Кота все выбью.
– Если бы я хотела, чтобы ты сам все из Кота выбил, я бы так и сказала. Но я этого не хочу. Не хочу, чтобы руками, которые касаются меня, ты делал грязную работу, ясно? – Коваль прищурилась и внимательно посмотрела в хмурое лицо любовника. – На мне и так достаточно крови.
Хохол вздохнул и достал мобильник.
– Вот и молодец. Звони, а я пока переоденусь. И спальню Мышки запри на ключ, не дай бог проснется и попросится с нами.
Марина ушла наверх, в гардеробную, а Женька, ругаясь про себя последними словами, нашел-таки номер Вилли и велел тому приезжать немедленно. То, что лечь спать сегодня вряд ли удастся, Хохол уже понял: без крови не обойдется, а значит, ему придется стирать все следы пребывания Кота в гараже и везти его труп на кладбище. В том, что это будет именно труп, он тоже не сомневался – Наковальня не оставляла свидетелей...
* * *Вилли прибыл через час, уже совсем стемнело, когда его обшарпанная «Нива» поморгала фарами у ворот Марининого коттеджа. Коваль с Хохлом были на улице, сидели в беседке и курили.
– Явился, живодер, – сплюнул Женька, увидев въезжающую во двор машину. – Как стервятник на падаль, ей-богу!
– Прекрати.
Коваль, поддерживая уложенную в перевязи руку, поднялась с лавки и двинулась навстречу выбирающемуся из «Нивы» Вилли. Тот, заметив хозяйку, заулыбался:
– Марина Викторовна! И даже после ранения ничего-то с вашей красотой не делается!
– Ох, любишь ты врать, Вилли! – усмехнулась она. – Это я просто на фоне твоих морговских клиенток хорошо смотрюсь. Потому что живая еще.
Вилли заржал, а Хохол выматерился и заблажил:
– Ты что несешь-то, подумала?!
– Успокойся, шуток не понимаешь? – Марина оглянулась и покрутила пальцем у виска.
– Не шути этим!
– Ой, отстань! – сморщилась она. – Что ты нервный такой стал?
– Да с тобой скоро точно башню свинтит!
– А где клиент-то, Марина Викторовна? – вклинился Вилли, доставая из бардачка тщательно упакованный в чехол десантный нож.
– В гараже, в смотровой яме висит, – Хохол опередил Марину и сам первым пошел в сторону гаража.
– А что здесь-то, а не в «кабинете»? – «кабинетом» Маринины бойцы называли коттедж в «Роще», в котором обычно проводились такие мероприятия.
– Некогда было перевозкой заниматься. Да и рискованно, – объяснила Коваль, останавливаясь у открытых гаражных ворот.
Хохол за шиворот вытаскивал из ямы Кота, серого от ужаса. Он упирался, но справиться со здоровым Женькой ему и в добром-то здравии вряд ли удалось бы, а уж после трехдневного висения на вывернутых руках без еды и воды – и вовсе.
– Вилли, ворота прикрой. – Женька бросил Кота под ноги Марине, отряхнул джинсы. – Ну что, урод? Сам расколешься? – Это относилось уже к лежащему ничком охраннику.
Тот поднял разбитое лицо и пробормотал:
– Сука ты, Хохол! За бабу готов дружбу продать...
– Что продать? – удивился Женька, глядя на распластанного по полу Кота. – Это у меня с тобой, что ли, дружба была? Вот с Юркой, покойником, да, кентовались! А с тобой... да лучше всю жизнь баланду на киче жрать, чем с таким другом в ресторанах обедать! Падла... Расскажи лучше, за сколько Ашоту продался.
– Дорого... – Страх словно придал пленнику сил, а может, он понял, что все равно не выживет, а потому решил высказать все напоследок.
– Ну, хоть не продешевил, и то ладно, – согласно кивнул Женька. – Хоть знать будешь, за какие бабки тебя на ремни порезали. Только сначала все равно расскажешь, что вы там с Ашотом замутили.
– Не выйдет, – покачал головой Кот, садясь на цементном полу гаража и глядя на Марину с ненавистью. – Ни хрена у вас не выйдет...
– Ну, это мы посмотрим, – подал голос оскорбленный таким недоверием к его искусству Вилли.
– А хоть засмотрись, быдло морговское! – огрызнулся окончательно уже осмелевший от предчувствия скорой развязки охранник.
– Так, все, мне надоело! – Марина открыла дверку старого «Хаммера» и села внутрь. – Я даю тебе пять минут подумать – хочешь ты по-хорошему или нет.
– Можно подумать, ты кого-то оставила в живых! – скривился Кот и тут же получил ногой в лицо: Хохол никогда и никому не спускал подобного обращения на «ты» к Марине.
– Время пошло, – невозмутимо сообщила Коваль, доставая сигарету.
Хохол тоже закурил, отойдя к машине, а Вилли, не торопясь, распаковывал свое любимое «орудие труда» и улыбался какой-то детской улыбкой. И от этого несоответствия даже у Марины вдруг побежали мурашки – не дай Бог оказаться в руках у этого хладнокровного живодера с младенчески улыбающимся лицом... Она передернула плечами и поморщилась, стараясь отогнать от себя дурные мысли, однако Вилли маячил прямо перед открытой дверкой машины, выслуживался, как мог. Хохол заметил изменившееся выражение Марининого лица, наклонился к ней, но она только дернула головой.
Кот по-прежнему сидел на полу и вытирал кровь с разбитых губ.
– Так что? – выбросив окурок, поинтересовалась Коваль. – Надумал?
Кот посмотрел на нее и отрицательно покачал головой, не произнеся ни слова. Хохол презрительно сплюнул, щелчком отправил окурок в угол гаража:
– Слушай, Котяра, давай без понтов! Ведь все равно расколем, ты ж нас знаешь.
– Мне по барабану, – скривился тот, и из губы снова засочилась кровь. Он вытер ее ладонью, потрогал больное место пальцем. – Что мне с того, что я расскажу? Один хрен – завалите. А так хоть совесть мучить не будет.
– Совесть?! – взвился Хохол, и его зычный голос раскатом прошелся по гаражу, словно ударяясь в стены и потолок. – Совесть?! А где она была, твоя совесть, когда ты с топором шел на раненую женщину, а? Где она была, эта совесть, когда ты хотел ребенка сиротой оставить?
– Оставь гниль эту, Жека, – попросил Кот, не отводя глаз. – Заговорил красиво, поэт прямо. Тут дело не в бабе и не в пацане...
– Да?! А в чем?! Бабло, да, братан? Оно, родимое?
– А что ж ты думаешь, мне не хотелось жить сладко? Думаешь, только вам позволено иметь все, раз вы над навозной кучей возвысились, а такие, как я, должны всю жизнь вам в рот смотреть и делать то, что вам в башку взбредет? Ни хрена, братан! Мы тоже люди! – Кот сплюнул кровь прямо под ноги стоящему рядом с ним Вилли, и тот едва успел убрать белоснежную кроссовку.
– Слышь, ты, совестливый! Жить, говоришь, сладко хотел? А что ж тебе не жилось-то здесь, а? Обижал кто? – Хохол присел на корточки и заглянул Коту в глаза. – Ведь и деньги имел, и работу непыльную. А что в бригаду не брали – так и радовался бы, что ни в чем не замаран, как мы, по самое «не балуйся»!
– Не учи меня, Хохол, я и так ученый...
– Да ни хрена ты не ученый, Котяра, коль не понял ничего. Вот сидим мы тут сейчас вчетвером, трем терки какие-то непонятные... А ведь все так просто, что и обсуждать нечего: ты ж нас кинул. И не просто кинул – сдал Ашоту, как пивную тару в ларек, чтобы опохмелиться с утра. И еще героя из себя гнешь. – Хохол поднялся, отряхнул джинсы и посмотрел на него уже сверху. – Последний раз предлагаю – скажи, что замутили, и умрешь тихо, без мучений. И похороним по-человечески, а не в чужую могилу зароем, как падаль какую.
Кот ответил презрительным взглядом:
– Я все сказал, Жека, сдавать никого не буду.
– Ну, гляди – это ты сам сказал. Мы по-людски хотели.
– По-людски?! Это – по-людски?!
– А как? – спросила молчавшая до сих пор Марина. – Скажи, что ты сделал бы на моем месте? Вот при этом раскладе – что ты сделал бы с тем, кто тебя продал?
Кот искоса глянул на сидящую в джипе женщину, но она не отвела взгляда, даже не моргнула ни разу, только зрачки синих глаз чуть расширились. Где-то внутри у Марины зашевелилось даже некое подобие уважения к бывшему охраннику: как ни крути, а сдавать тех, на кого сейчас работал, он подобру явно не собирался, хотя и понимал, что это могло бы слегка облегчить его смерть. Но мимолетное чувство быстро покинуло Коваль, и она процедила, по-прежнему в упор глядя на Кота:
– Молчишь? Так я тебе скажу – за предательство разговор-то у всех одинаковый. Все могу простить, но не это. Ведь ты, живя в моем доме, меня же и убрать решил.
Она выпрыгнула из машины и пошла к воротам гаража, на ходу бросив:
– Кончайте с ним. Разговоры бесполезны.
– Иди домой, мы сами, – Хохол открыл ей дверку в воротах, выпуская на улицу. – Не жди меня, я тут с Вилли, потом вывезем...
– Да...
Дверь гаража захлопнулась за Мариной, отрезая от нее уже вычеркнутого из списка живых Кота. Покурив в беседке, Коваль убедилась, что из гаража не доносится ни звука, и пошла в дом. Больше всего ей хотелось сейчас встать под душ и смыть с себя происшедшее, но повязка на плече не позволила исполнить мечту. Пришлось лечь так, и всю ночь Марина мучилась от почти физического ощущения грязи, в которой она словно выкупалась с головой.
«Надо же, как с возрастом становится тяжело в этом вариться, – думала она, ворочаясь в постели с боку на бок. – Чем старше становишься, тем противнее...»
Уснуть никак не удавалось, и Марина прибегла к испытанному средству: встала и пошла в комнату Мышки. Та тоже не спала, сидела на кровати, обняв руками колени, и сосредоточенно смотрела в стену. На звук открывшейся двери она даже не повернулась, не сделала никакого движения, и Коваль слегка испугалась:
– Маш... что с тобой, а? – тронув подругу за плечо, спросила она. – Болит что-то, Маш? Может, врачу позвонить?
Мышка встрепенулась, потрясла головой, стряхивая оцепенение:
– Нет-нет, ничего... все в порядке, просто задумалась. А ты чего бродишь? Рука болит?
– Задумалась она в третьем часу ночи! – не отвечая на вопрос, усмехнулась Коваль, устраиваясь на кровати, поджав ноги. – Самое время задумываться, ага.
– Ты не ответила. – Мышка протянула руку и дотронулась до холодных пальцев Марины. – Случилось что-то?
– Нет, Маша, не случилось, – с тяжелым вздохом проговорила Коваль, понимая, что не может переложить груз своих проблем на плечи подруги, не имеет права. – Просто бессонница какая-то...
Мышка укоризненно покачала головой и придвинулась ближе, обняла Марину за плечи, стараясь не тревожить висящую в перевязи руку:
– Я же тебя знаю. Если ничего – зачем ты явилась ко мне в комнату в третьем часу, когда знаешь, что я должна спать? Нет, если не хочешь говорить, не надо, я же не настаиваю. Просто – вдруг тебе станет легче?
Не говоря ни слова, Коваль положила голову на колени подруги и закрыла глаза. Мышка начала тихонько гладить ее по волосам и шептать что-то. Марина не вслушивалась сперва, а потом поняла, что Маша читает стихи. Это было у них еще одной общей точкой – любовь к японской поэзии, но сейчас Мышка бормотала что-то явно русское.
– Машуль, а вслух и погромче? Пожалуйста...
Мышка вздохнула, набрала в грудь воздуха, как будто стояла на высоком обрыве и собиралась прыгнуть в воду, снова резко выдохнула и начала:
Неожиданно она замолчала, словно запнулась, а потом проговорила тоскливым шепотом:
– Маринка, а ведь это о тебе. Ты слышишь, чувствуешь? Человек, написавший это, никогда тебя не знал – а смотри, как четко понял, да?
Коваль перевернулась на спину и посмотрела в лицо подруги снизу вверх:
– Чудная ты, Машка... Да это хоть о ком можно сказать.
– Нет, ты просто послушай! – настаивала Мышка. – «А слабость, будто хлам, за дверью оставлю, спрячу, сберегу...» – ну, разве ты так не делаешь? Разве не прячешь свою слабость от всех, даже от Женьки? От него – так даже в первую очередь!
Марина чуть грустно улыбнулась, подняла руку и потрепала Мышку по щеке:
– Не выдумывай. Ничего я не прячу – у меня просто нет права на эту самую слабость, я уничтожила ее уже давно. Ты ведь прекрасно знаешь, Машуля, что никогда бы не усидеть мне на своем месте, если бы хоть кто-то во мне усомнился. А Женька... что Женька... Он просто влюбленный мужик, который вообще не видит никаких изъянов. Знаешь, вот это мне всегда было непонятно – как можно настолько слепо любить кого-то?
– А ты? – вдруг уличила Мышка. – Ты сама? И Егор? Разве ты не любила его слепо и безоглядно, а? Я ведь так всегда вам завидовала, ты не представляешь... Как он смотрел на тебя, как говорил о тебе, если тебя не было рядом...