Отремонтировать слоновник, не выводя слониху, не умели. Вызвали меня. Но вызвали поздно. Ударили холода, слониха сильно обморозилась. С большим трудом при помощи городской администрации удалось устроить ее в теплый цех военного завода.
Когда я приехал в этот цех, я не узнал бедное животное. Худущая, одна голова да уши. Кожа висит складками. На боку, ушах, на подошвах гниет, отстает лоскутами кожа. Глаза в белой слизи. Хобот тоже обморожен, в язвочках.
Бедняга тихонько затрубила, обняла меня хоботом, стала попискивать, как мышь, бурчать что–то — жаловаться. Я мигом смотался на барахолку, купил аэрозольных пузырьков с асептиками и антибиотиками, обработал раны, вколол ей несколько шприцев стимуляторов, наладил повышенное питание и дал телеграмму в Москву с просьбой оказать помощь.
Москва отреагировала, как всегда, оперативно. Слоновоз прибыл через две недели! Кроме того, они зачем–то прислали Мишу Корнилова, дрессировщика слонов, воспитавшего Кингу. Мы с ним повспоминали Кингины проказы, и он уехал по своим делам.
Наконец, прибыл утепленный слоновоз, и Кингу от правили в Москву. Там ее поставили во дворе шапито в парке Горького. В Москве было еще холодней, чем в Волгограде. Главк поручил заботу о слонихе главному зоотехнику. Тот походил вокруг слоновоза, посмотрел на беспомощную слониху — она легла еще в дороге, совершенно обессилела, — отбыл в главк, советоваться.
Я позвонил на Цветной бульвар, договорился, что слониху там примут, помогут ее поднять, полечат. Дело в том, что лежать долго для слонов опасно. Начинаются пролежни, плохо работают внутренние органы, происходит застой крови. А Кинга уже не могла подняться, беспомощно упиралась хоботом, перебирала толстыми ногами, они скользили, она откидывала голову, вздыхала шумно и жалобно. Жалко ее было до слез. Сообщив в главк, что на Цветном Ю. Никулин готов принять больную, получив авторитетные заверения начальника зооветотдела в том, что ее туда доставят немедленно, я уехал. Пользы от меня уже не было, а ухаживать за Кингой мог и грязнуля–азербайджанец. Контакт у него с ней был хороший.
Уже потом, когда в прессе появились заметки о несчастном животном с просьбой оказать гуманитарную помощь, я узнал, что главк, не желая предавать эту историю гласности, проманежил слониху в парке еще не сколько дней. В конце концов у директора шапито, влиятельного Григоряна, лопнуло терпение и он сам отправил Кингу к Ю. Никулину. Тот же обратился через «Комсомольскую правду» к иностранцам.
Навезли гору фруктов, доставили уникальные лекарства, прибыли зарубежные специалисты. Армия наладила систему строп для того, чтобы переворачивать гигантскую тушу с бока на бок. Но все эти меры спасения запоздали. Через десять дней Кинга скончалась. Вскрытие определило ряд патологических явлений в сердце, печени, желудке. Патологоанатомический диагноз считал их косвенными причинами смерти. Летальный исход наступил из–за общего истощения, вызванного обморожением.
Зарубежная пресса живо реагировала на происходящее. Еще бы, слониха — жертва перестройки. У меня перебывали японцы с великолепной видеокамерой, американцы, французы. Японцы мне понравились больше, они подарили мне калькулятор на светодиодах. А американцы и французы отделались пачкой сигарет и авторучкой.
Что я им мог рассказать? Ну, о зверинцах, об их убожестве я рассказал достаточно. А про Кингу? Я ведь не знал, кто больше виноват — директор, не отремонтировавший слоновоз заблаговременно, или Хитровский, не сумевший предусмотреть наступающие холода. Или этот беглец–азербайджанец, про которого даже в «Комсомолке» упомянули, что его с милицией приходится искать, чтоб он ухаживал за слонихой как положено. Уже потом, когда я начал работать у Бофимова, он перед отъездом в Москву попросил меня внести дополнения в требования на питание. Такие требования заполняются каждое утро зоотехником и передаются кладовщику. Против запрошенных продуктов она пишет, что выдано фактически. Вот эти требования и нуждались в исправлениях, потому что, судя по ним, слониху почти не кормили. Правда, Бофимов уверил меня, что про сто записи велись небрежно, а она получала всего вдосталь.
Ну, еще я вписал в эти требования сорок бутылок водки, которые она должна была выпить, и которые до сих пор лежали на складе. Водку со склада я забрал и разделил с Бофимовым. Хороший человек, этот Петр Викторович. А покойная Кинга меня не осудит. Она меня любила, жила под моей опекой, как у Христа за пазухой. Она бы за меня порадовалась.
Вот такая история.
Петра Викторовича же обвинили в смерти слонихи и после долгих интриг с работы сняли, отдав его зверинец вместе с сэкономленными деньгами проныре Боканову.
Я позвонил в Москву, и Бофимов сообщил мне, что унывать не стоит — он связался с адвокатом и его за верили, что суд восстановит в должности на сто про центов.
Тут как раз подоспел очередной запой, я почти не выходил из вагончика, тем более, что в это время я познакомился с милой девчушкой, которую представил толпе, как племянницу. Она пила немного, но за вином бегала исправно. Когда я через десять дней по считал пустые бутылки, оказалось, что я ухитрился вы глотать 30 бутылок шампанского, 150 — пива и десять — водки и вина. Конечно, девчушка возилась со мной не бескорыстно. По крайней мере, одел я ее с головы до ног, все коммерческие магазины были к ее услугам.
Пока я пил, Хитровский развил бурную деятельность. Он отдал в ремонт покореженные барьеры ограждения, поставил художника разрисовывать его личные, самые приглядные внешне вагоны, намереваясь поставить их на фасад, организовал ремонт КАМАЗа и еще одного ЗИЛа. Кроме того, купил новую щитовую и перечислил часть денег в зооцирк Краснодара.
— Надеюсь, ты не собираешься перевозить сюда второй зверинец? — спросил я, дыша перегаром.
— Ты пить кончил? — уклонился он от ответа.
— Кончил. Можешь ехать. Но, учти. Я вскоре сам уеду, что мне тут делать?!
Владислав уехал во второй зверинец. Намерения его не были до конца ясны.
Андрей тоже уехал. Они, как сговорились, — вечно уезжали вдвоем или друг за другом перед переездом. Мне приходилось отдуваться в гордом одиночестве. От новеньких пользы было мало, хотя потихоньку они втягивались, привыкали к авралу каждого переезда. То, что их заработок зависит от заработков зверинца, я им внушил. Ну, и поощрял после быстрого, без происшествий, переезда тех, кто хорошо работал. Выдавал деньги сразу За эти премиальные меня постоянно ругали все начальники. А я считал и считаю, что премию, пусть мизерную, надо выдать тотчас. Потом ее стимулирующее действие исчезнет, забудется.
На сей раз я перевез зверинец в интересный район — почти рядом с монументом. Женщина с мечом нависла над нами. Впечатление она производила колоссальное. Выпало несколько дней относительно свободных. Я вельможно похаживал по зверинцу, ласкал верблюда Али — Бабу, я его звал Аликом. Забавный был верблюд. Во рту его всего три кривых зуба, весь облезлый, очень ласковый, из верблюжатника выходить отказывается на отрез, а если пытаешься вывести насильно, — плюется или хлещет жидким пометом во все стороны. Очень любил нюхать дым сигарет. Понюхает, затрясет головой и гордо вскинет ее на лебединой шее, приоткрыв рот — балдеет.
Кроме того, у меня была ручная лисичка. Ее принесли с сильной травмой черепа, полуслепую. Я на время лечения держал ее в своей комнате, где она усиленно метила мочой все углы. Но спать все равно забиралась ко мне в кровать, притом норовила под одеяло. Когда она и одеяло пометила, — а моча у лис на удивление едко воняет, — я перевел ее в вольер к другой лисичке, чуть ее постарше. Они быстро подружились, но играли только ночью, когда никто не видит.
Старая пума Ева дружила со мной. Очень любила, когда ее чесали за ушами. Прижмется к прутьям, вся извивается от удовольствия и мурлычет с громкостью небольшого трактора.
Москва, редакция газеты «МБ», 14–20, 30 декабря, 2000 год
К редактору известной молодежной газеты зашел солидный господин.
— Я в Москве проездом, только что из Лондона, — сказал он присаживаясь в кресло, — прикажите, голубчик, кофе, если можно, устал. Моя фамилия Верт, вы, конечно, читали мои статьи, Владимир Верт…
Редактор растерялся. Он мгновенно оценил общую стоимость одежды посетителя, где одни только штиблеты на меху тянули баксов на шестьсот. А массивная булавка вообще подействовала на него гипнотизирующе.
Нет, редактор и сам стоил не меньше полумиллиона зеленых, да и в числе его знакомых ходили богатеи весьма масштабные. Просто ни разу не приходилось этому (в прошлом инструктору ЦК ВЛКСМ) редактору видеть столь яркое выражение ненавязчивой состоятельности и своеобразной дворянской (другое определение и в голову не приходит) выразительности.
Нет, редактор и сам стоил не меньше полумиллиона зеленых, да и в числе его знакомых ходили богатеи весьма масштабные. Просто ни разу не приходилось этому (в прошлом инструктору ЦК ВЛКСМ) редактору видеть столь яркое выражение ненавязчивой состоятельности и своеобразной дворянской (другое определение и в голову не приходит) выразительности.
Пока посетитель подозрительно рассматривал приборы на, въехавшем вместе с секретаршей сервировочном столике, редактор взял себя в руки. Как все владельцы бульварных изданий он тешил себя надеждой завязать с прошлой тематикой и войти в братство серьезных и важных издательств, которые публикуют нобелевских лауреатов и берут интервью у членов королевских фамилий. За вечной текучкой и погоней за сенсационными материалами (сенсация для газетчика — те же деньги, измеряемые объемом дополнительного тиража; себестоимость газеты — 70 копеек, продажная цена — 7 рублей, не считая колоссального дохода от рекламодателей) он забывал об этой мечте, но сейчас, глядя на добропорядочного английского джентльмена, вновь начал ее тешить. (Тешить, тетешкать, ласкать, качать на руках… Бедная мечта).
Держа себя в руках редактор посмотрел на посетителя вопросительно. Посетитель же решился все же взять кофейную чашку. Он взял ее осторожно, будто у чашки (довольно чистой) могло вырасти жало, столь же осторожно сделать малюсенький глоток и тот час отставил ее от себя подальше. Редактору пришлось сменить вопросительный взгляд на участливый:
— Горячо?
— Нет, вкус какой–то, простите, странный…
— Это хороший кофе, — возмутился редактор, — «Якобс».
— А-а… — сказал посетитель.
По этому «А-а…» можно было понять, что ни с каким Якобсом он не знаком и знакомиться не желает, а такой кофе в Англии порядочные люди не пьют.
Редактор подумал, не пришло ли время обидеться, но тут придирчивый посетитель оживился, вынул из бювара (бювар Верт купил в том же магазине–салоне, рассудив, что с дипломатами нынче ходят одни торгаши) несколько листов и протянул их редактору. А сам достал сигару, маленькие серебряные ножнички и посмотрел на редактора вопросительно.
— Да, конечно, — сказал редактор, подвигая гостю пепельницу и мельком отметив, что сигара — настоящая «гаванна» по 12 долларов за штуку.
Предложенные листы содержали текст, озвучить который в этой книге просто необходимо. Вверху был заголовок: «Записки обывателя», под ним рекламный подзаголовок: «Обыватели Москвы наблюдали насильника ребенка, но не приняли мер к задержанию». Сама заметка была исполнена в несколько кликушеском стиле, который можно было воспринять и как стилистический прием, и как пародию на заметки «Московского беспредельщика».
«Сотни людей видели, как в дверях Министерства легкой промышленности старик пытался изнасиловать девочку–подростка. И ни один не вмешался. Это замечательно характеризует поведение московских обывателей, отраженных в старинной русской пословице про «хату», которая «с края».
Обыватели заходят в платный туалет Белорусского вокзала, но ни один не возмутится, не воскликнет: за что же я плачу — за грязь, вонь и тесноту? Тогда, по какому праву? И кому идут эти деньги?
В среднем, десятая часть пассажиров пользуется его услугами. Правильней сказать — вынуждены пользоваться. На вокзале нужду в кустиках не справишь, нет там кустиков. За сутки через этот вокзал проходит около 400 тысяч пассажиров; почти полмиллиона отдает пятирублевки неизвестному владельцу этого убожества. Ежедневно!
Обыватели покупают арбузы, перекупленные несколько раз и платят перекупщикам из собственного кармана. Ни один не спросит правительство Москвы, почему арбуз в Астрахани стоит 30 копеек за килограмм, а в Москве у «лица кавказской национальности — тридцать рублей за килограмм?
В Калининграде пожилой немец, бывший житель бывшего Кенигсберга, ностальгически омыл лицо в местной речке Преголе. Беднягу доставили в травмпункт с ожогами кожи лица и рук. Он тоже обыватель, но ни он загадил судоходную реку промышленными отходами.
Обыватели внешне похожи на людей. Но когда в стеклянной вертушке входа в центре столицы гнусный старикашка хватает ребенка за маленькие груди, они мгновенно слепнут и затыкают уши. Именно по их вине разнузданные маньяки чувствуют себя в Москве как дома. Именно по их вине разнузданные коммерсанты сдирают с них же последнюю шкуру. Именно по их вине к власти приходят выродки и подонки.
Как бороться с обывателем, если он составляет большую часть населения? Очень просто. Его надо «достать». Пусть и его дочь изнасилуют в подъезде, пусть цены в туалет вырастут втрое, пусть все привозные продукты вырастут в стоимости, пусть к власти придут откровенные негодяи и тираны. Чем хуже — тем лучше.
Говорят, что «русский медведь» долго просыпается. Ленин когда–то понимал это лучше многих. Он довел обывателя до такого плачевного состояния, что народ взялся за колья и топоры. А такого обывателя может повести кто угодно и куда угодно. Так произошла кровавая революция большевиков.
Не пора ли начать готовить почву для новой революции? Надо лишь заранее определить цели. А лидера найдутся…
Я, автор этой заметки, — тоже обыватель. Но другого разлива. В моей стране обыватели, у которых внезапно отключили свет, не сидят, ворча, при свечах, а подают в суд на энергетиков. Все пострадавшие сразу. А если, что почти невероятно, прекращается подача горячей воды, то предъявляют иск тем, кому за это удобство платят Обыватель российский предпочитает обвинять в отсутствии воды жидов (хотя представителей этой нации тут почти не осталось.
В моей стране на обывателях зиждется покой и благополучие страны. Они — обычные люди, любящие вкусно поесть и посмотреть по телевизору какой–нибудь сериал. Но при виде несправедливости они встают единым строем. Их волнуют не только коммунальные недочеты, их не безразлична судьба голодающих в Африке и воюющих в Чечне. Им не безразличен порядок на небольшом шарике, плывущем в космическом пространстве, потому что они считают его своим домом А в доме должен быть порядок».
(Эту заметку Верт написал недавно, воспользовавшись услугами компьютерного центра. Он целиком взял ее из головы, прочитав для настроя заголовки «Московского беспредельщика).
Редактор отложил заметку и посмотрел на автора. Автор меланхолично курил сигару и о чем–то думал. Заметно было, что тут только его тело, а мысленно он давно покинул этот город, полный старых насильников и грязных туалетов.
— Мне нравится, — сказал редактор. Посмотрел на скучную физиономию «англичанина» и добавил: — Очень нравится. Будем печатать. Только ли нельзя поподробней об этом происшествии с изнасилованием.
— Ну, до самого изнасилования дело не дошло, — сочувственно сказал Верт. — Все же подъезд, вертушка там еще такая, стеклянная… Люди все время ходят. Но попытки были… Да-с, были… — Он пожевал сигару, вмял ее в пепельницу, достал из кармана белоснежный платочек, промокнул губы. — Я вот, что думаю, если я задержусь в Москве, то мог бы поставить вам серию заметок о наиболее интересных обывателях, взять, так сказать, у них интервью. Тем более, что намерен писать книгу о России, о ее новых людях в политике, экономике… Рыночной экономике. Мне было бы удобно работать инкогнито, ссылка на зарубежное представительство часто сковывает интервьюированных, смущает их.
— Вы имеете в виду, что готовы поработать для нашей газеты! — воскликнул редактор. И тут же напустил на себя вид скопца, страдающего запором: — Только у нас не столь велики гонорары, вы, конечно, привыкли к другим суммам…
— Ах, оставьте, — махнул платочком британец, — какие могут быть гонорары… Примите это, как гуманитарную помощь. О, кей?
— О, кей! — неожиданно для себя ответил редактор…
Волгоград, февраль, третий год перестройки
Я как раз думал, что выпить — пиво или вино, когда пронзительный крик бросил меня в зоозал. Медведица жевала руку электрику. Об этом я уже рассказывал…
На два дня появился Владислав. Подверг критике оформление фасадного вагона. На одном вагоне художник по согласованию с ним нарисовал Микки Мауса с плакатом в руках, приглашающего посетить зверинец. На втором, который он доверил моему вкусу, мы с художником решили придерживаться мультипликационного стиля. На нем главенствовал очень колоритный кот в прыжке, в другом углу сидел на задних лапах кукольный медведь, центр занимали мелкие герои сказок и три роскошных в своем примитивизме цветка. Рисунок вызвал у технаря Хитровского глубокое огорчение.