Грозный, декабрь, второй год перестройки
Скоро Новый год. Уже месяц, как мы стоим в Грозном. Директор, естественно, умотал в отпуск, зверинец пока на консервации. Холодина стоит мерзкая. Так–то всего градусов 15, но сырость. Перед отъездом шеф принял нового главного инженера — национала, представителя какой–то южной расы, я не уточнял. Он каждое утро устраивает с шоферами планерки, на работу приезжает на одолженном у родни «жигуленке», красуется в галстуках ярчайших расцветок.
Единственно, что, видимо, вызывает его недоумение это моя особа. Он меня пока видел только в робе и у клеток. В разговоры с ним я почти не вступаю, пахнет же от меня, естественно, говнецом. короче, не и. о. директора, а сплошное недоразумение.
Директор пока дома, в Пятигорске. Каждый вечер я обязанностью регулярно (ежедневно!) ему звонить, докладывать манкирую, подсылаю звонить нового главного и толстозадую главбухшу. Те до писка рады этой возможности.
Основная работа в период консервации — техническая. Пять машин не в строю; мы их распихали вместе с водителями по гаражам, ремонтируем. Но работа идет медленно, зато обходится дорого. Любая мелочь, будь то сварка, толи незначительная правка крыла, требует денег. Чечены сосут их из нас с настойчивостью коровьих слепней.
У меня много нервов и времени отняли дела электрические. После того, как «голубая» сущность Андропова прояснилась окончательно, и он «помыл» вещички кассирши и контролерши и слинял в неизвестность, административные обязанности свалились на меня. Трижды мы подключались с согласия районных властей к подстанции и трижды нас отключали: кому–то еще не дали на лапу. В вагонах холодина, ведь тепло, свет, и жизнь — все у нас основано на электроэнергии. С тру дом спасаем обезьян, сжигая по баллону газа за сутки. Но, если холода усилятся, газовой плитки для тепла будет недостаточно. Люди простужены, озлоблены. Я вполне мог бы смотаться в гостиницу, но считаю это непорядочным по отношению к коллективу, пусть даже коллективу хреновому.
Наконец удалось сунуть взятку нужному «энергетику» и нас подключили постоянно. У меня выпало время объехать гаражи. Я их объехал и убедился, что новый главный тянет вола за хвост. Его административно–командные замашки пользы не приносят. С ремонтниками на до разговаривать через кошелек, а кошелек как раз скудный, деньги выжать у главбуха без директора не возможно, каждый трудовой договор она рассматривает, как диверсию.
Терпение мое лопнуло, я отпечатал и повесил приказ с выговором главному за медленные темпы ремонта. Утром он даже не стал проводить обычную планерку, все юлил около меня. Этакая мразь!
…Кинга игриво толкала меня хоботом в бок. Я всегда удивлялся, как эта пятитонная туша может столь аккуратно обращаться с человеком, которому симпатизирует, так соразмерять свою чудовищную силу. Но сегодня мне было не до нее. Меня беспокоило мое обширное хозяйство. Особенно меня беспокоило ночное происшествие.
Под утро ко мне в вагончик постучали. Я, чертыхаясь, открыл и обомлел.
Впрочем, долго млеть в трусах на пороге мне не дали. Девчонка, закутанная в черную шаль, проскользнула в вагончик, и мне ничего не оставалось, как закрыть дверь и войти за ней.
Пока я натягивал спортивные штаны и куртку нежданная гостья сидела, притулившись, за походным столиком.
— Ну, — спросил я весьма неласково, — чем обязан?
— Спрячьте меня, меня замуж выдают, а я не хочу.
Она говорила с заметным акцентом. Точно определить ее возрастом под огромной шалью не представлялось возможным, но ориентировочно ей было не больше пятнадцати.
— И как ты себе это представляешь?
— И очень просто. Я тут буду прятаться, а потом вы меня увезете в Россию.
Похоже, она четко продумала детали. Только не учла того, что прятаться в моем транспортном жилье не так то легко, вечные посетители обнаружат ее на следующий же день.
— Замуж невтерпеж… — задумчиво пробормотал я. — Что же мне с тобой делать?..
У меня как–то и мысли не мелькнуло отказаться от роли спасителя. Каждый мужик, если он мужик, уверен, что рано или поздно должен спасти кого–то или чего–то (принцессу, несправедливо обиженного, котенка, собственную задницу, планету Земля, Вселенную — нужное подчеркнуть). Я был наслышан об отношении к женщине среди чеченцев. И воображение мигом нарисовало толстого бая, которому захотелось десятую молодую жену.
— Ладно, побудь пока… Постараюсь. Шаль свою сними, хоть посмотрю на тебя.
Девочка робко сняла шаль. Нет, ей было побольше 15-ти. Лет восемнадцать. Хотя… Женщины этой расы созревают быстро…
…Я закончил уборку, напоил свою толстую водохлебку, потрепал ее по хоботу и отправился переодеваться. По дороге пристал главный инженер с просьбой подписать трудовой договор. Еще вчера я не поленился бы съездить с ним в гараж и узнать реальность указанной суммы ремонта, сегодня мне было и не до него.
Отвязавшись от инженера, переодевшись, я попросил Тоню приглядывать за порядком и смылся в кафе. Мне надо было серьезно подумать. Я заказал кофе и открыл дипломат, который зачем–то прихватил с собой. На глаза попалась тюремная тетрадь–дневник, сохраненная мной в надежде использовать записи для будущей книги. Я открыл ее наугад, в середине, и неожиданно с интересом вчитался в собственную, большей частью забытую, писанину.
Каждая планета имеет свой цвет. Марс, например, красный, Венера — желтоватая. Нашу Землю принято считать голубой. Такой цвет придает ей обилие воды. Однако, помимо пяти мировых материков, известных каждому как Евразия, Америка, Африка, Австралия и Антарктида, есть на планете и шестой. И он вовсе не голубой, а грязно–зеленый. Ведь именно так на карте окрашены болота и топи.
Болота занимают немалое место: ими оккупировано около четырехсот миллионов гектаров. Они разбросаны повсюду, особенно много их в Сибири, в Якутии. Шестой этот материк — явление особое, ни с чем не сравнимое, мало изученное.
Существует мнение, что болота — это некие язвы на теле Земли, вроде рака или проказы. Они разрушают почву, в них часто скапливается «мертвая» вода — лишенная кислорода и насыщенная кислотами, отравляющая все живое.
Лесной пожар сам по себе — страшное бедствие. Когда же он соприкасается с районом торфяных болот — уходит под землю, бедствие становится ужасным. В любой момент — и неизвестно где — земля разверзается, обрушивая в огненную пропасть дома, ого роды, людей…
Даже насекомые на болотах особенные. Малярийный комар опасен, но гнус еще хуже. Недаром его называют «полярным вампиром». В болотах Оби и Якутии масса гнуса достигает пяти килограммов на гектар. Клубы серого «дыма», застилающего тайгу и тундру, — это и есть гнус, идущий сплошной стеной, как саранча. От него нет спасения. Он набивается в глаза, уши, ноздри, запутывается в волосах, проникает в мельчайшие щели одежды. Даже накомарники и репелленты не спасают от него. Кожа распухает, лицо превращается в кусок сырого мяса. Людьми овладевает неистовство, животные безумеют.
Не случайно великий путешественник А. Гумбольдт говорил, что самые страшные джунгли Ориноко для человека предпочтительней сибирских болот.
Болота, несомненно, как и все в природе, по–своему полезны. Известно, что они служат своеобразными регуляторами климата: наподобие губок впитывают излишек влаги, а при необходимости отдают ее.
Но мир болот — это мир притворства, мир жестокого лукавства, самые красивые места — изумрудные лужайки, пышные ковры цветов — одновременно самые гибельные. Не успеешь ступить — засосет. Даже деревья в этом странном мире растут наоборот, вверх корнями. Вода в болотах зачастую пересыщена ядовитым метаном, в поисках кислорода корни изгибаются, растут вверх.
Даже солнечный свет в этих местах иной. Сквозь пелену испарений он кажется вялым, расплывчатым. Лу на там тоже не радует, ее пепельный, искаженный свет нагоняет тоску.
Особенно неприятен лунный свет на исходе ночи. Над болотами кипит адское варево тумана, в его мутных клубах маячат бледные призраки, скользят странные видения, оборачиваясь несуразными кикиморами, лешими, прочей нечистью.
Такая предрассветная пора, у монголов именуется «часом Быка». В этот роковой час над миром безраздельно царствуют «демоны смерти…
Мое повествование все больше сбивается на простое описание различных историй. Вот начал рассказывать о рядовом дне зооцирка после получки, а потом пошли одно отступление за другим. На журналистском сленге это означает, что автор «переполнен фактами», и они довлеют над материалом. Единственное утешает — все это для несведущего человека должно представлять интерес. Тем более, что нет ни слова выдумки. Даже фамилии многих участников приведены без изменений. Такие, например, как Андросов, Царев.
Несколько лет назад подобные рассказы могли бы навлечь на меня гнев гэбешников. Сейчас же чернухой никого не удивишь. Мы уже познакомились со «Смиренным кладбищем», мы знаем, как «Ночевала тучка золотая», мы не удивляемся правде об армии, космонавтике, медицине. Но если там главные страдальцы люди, то тут еще страдают и ни в чем неповинные звери. Смертность их в зверинцах очень высокая, условия содержания кошмарные.
Ну, а в целом я описываю нашу российскую действительность.
И не стоило бы вообще обо всем этом писать, но для меня возможность высказаться на бумаге — своеобразная потребность, как для некоторых алкашей запой. В зоне именно писанина, дневник, спасали меня от нервного срыва. Когда начальство находило эти записи, начинался геноцид творчества, всяческие репрессии, которые и привели меня в конечном счете к туберкулезу. Часть записей сохранилась, сейчас я очень доволен, что сумел их сберечь, вынести из тюрьмы. Хотя о местах заключений сейчас пишут много, в них тем не менее есть свой шарм, если это слово можно отнести к тюрьме. Может, когда исчезнут наши убогие зверинцы, и мои записи будут любопытны для истории зрелищного дела.
…Вот с такими мыслями я допил кофе и заскочил в зверинец, чтоб потом поехать в какую–нибудь захолустную гостиницу, снять там номер и вечером перевести туда девушку.
Москва, Полежаевская, квартира Верта, 7–45, 2000 год
— Ну, какого дьявола тебе тут надо? — спросил я гостя.
Тот протиснулся в комнату, уселся на диванчик. Раздеться он не удосужился.
— Почему не спросишь, как я тебя нашел?
— Что тут спрашивать, такой паразит, как ты, иголку в стогу найдет. Тем более, что я ни от кого и не прятался.
Противный гость почесал черную, аккуратно подстриженную бороду с элегантной проседью (до сих пор уверен, что проседь накрашивалась специально), впялил в меня свои черные глаза и сказал, расстегивая воротник черного кителя:
— Нашей партии нужна материальная помощь.
— С этим предприимчивым шизиком я познакомился на пересылке. Его совсем было зачуханили (опустили), а я, к несчастью, имел привычку поддерживать слабых интеллигентов. Поэтому я спас его желудок (а заодно — и попу) от насилия, поделившись с ним салом с чесноком и хлебом. Сам факт того, что сам Адвокат посадил потенциального чухана рядом и кормит, воссоздали над несчастным ореол неприкосновенности. Он ел жадно, просыпая из безвольного рта на такой же безвольный подбородок крошки, ухитряясь в промежутках между чавканьем изъявлять многопрофильную благодарность. Да уж, красиво говорит этот фраер умел. Если бы он еще не брался всех поучать!
Нынче, скрыв вялый фейс под тугой проволокой бороды и усов, затянув хилое туловище в полувоенный китель и пробившись на телевидение, бывший фраер приобрел уверенность. Он смотрел на меня стальным (так ему казалось) взглядом убежденного правдоискателя. Должность заместителя председателя партии ПЧБ — Партия Честных Борцов — придавала ему дополнительную наглость.
(Эти Честные Борцы на 90 процентов состояли из лишенцев, которым не хватало смелости на прямой рэкет, поэтому они занимались рэкетом косвенным: выманив их косвенными угрозами давали взамен косвенные обещания. Основным источником их доходов был платный туалет на Белорусском вокзале. Не тот, что на втором этаже, а тот, что рядом с кассовым залом).
Мое сегодняшнее настроение как нельзя лучше подходило для этой встречи. Я закурил не спеша и, зловеще улыбаясь, начал урок арифметики.
— Билет в ваш вонючий сортир стоит 5 рублей. В среднем десятая часть пассажиров пользуется его услугами. Правильней сказать — вынуждены пользоваться. На вокзале нужду в кустиках не справишь, нет там кустиков. За сутки через этот вокзал проходит около 400 тысяч пассажиров, почти полмиллиона. 40 тысяч человек (я беру по минимуму) отдает вам пятирублевки. Ежедневно…
Я помолчал, уставившись на бородатое ничтожество и добавил очень тихим голосом:
— Так какого же хрена, вы хотя бы ремонт там не сделаете?! Зайти невозможно, вонь, теснота, грязь… На туалетной бумаге и то экономите, суки… — Я привстал, чисто механически сунув руку за пазуху. Вообще–то, там был авторучка, но применять ее я не собирался, много чести. — Ты вообще соображаешь, к кому пришел? Ты — что, стрелы попутал, падла гнойная. Сегодня же свяжусь с Паханом, он вашу партию педерастов вмиг разгонит! ПЧБ, честные бл — и!
Я, признаться, был доволен, что е 6 сть возможность разрядиться, сбросить на этого «влагального вещателя» ночное разочарование и злость. Злиться я, в принципе, должен был на самого себя, но как многие люди я вымещал обиду на казино и посторонних. Так дети, упав, лупят по ударившему их полу кулачком. Конечно, пол виноват.
Но фраер был не так–то прост. Он, конечно, испугался, быстро встал, вышел в коридор, а вместо него с лестничной площадки ввалились два мордоворота. Видать гость очень злился на меня за то, что я помню его тюремные унижения. Расчет правильный, если они меня помордуют, то потом моим рассказам о заместители председателя никто не поверит, скажут — мстит. Странно другое, я то про него и думать забыл, вспоминал только тогда, когда переключал канал, чтоб рожу эту убрать с экрана.
Битым мне быть не хотелось. Ну, никак. Рука у меня по–прежнему была за пазухой. Взять авторучку двумя пальцами и вынуть было делом пустяшным. И мордоворотам, которые интеллектом явно не хвастались, этот жест показался смешным:
— Что, расписку хочешь дать или подписку? — заржал один из них.
Не надо было ему раскрывать рот. Адреналин переполнил мои сосуды, я был на грани инфаркта. И, разряжаясь, я пустил кровь. Только не себе. Пуля попала мордовороту в морду, он отступил, схватываясь руками за что–то невидимое, начал оседать, как проколотая резиновая страшилка.
Завизжал «вещатель». Он обладал подвижным мозгом, он сразу почувствовал беду. Дошло и до второго. Я блефанул, направил на него опустивший, но дымящийся авто–пистолет, и он сломался, отступил в коридорчик, а потом грузно затопал уже в подъезде. За ним намылился и зампред, у которого тело всегда отставало от мыслей, но я его придержал. На людей с воображением блеф действует безотказно.
— Значится так, — сказал я, по блатному растягивая слова, — ты что–то там насчет денег вякал? Ась? Или мне послышалось? На какую сумму ты, кстати, рассчитывал? Что, на десять тысяч?! Надо же, какое совпадение. Добавь еще две штуки и действуй. Нет, отсюда действуй, паскуда, по телефону. А то рядом положу. Сколько, говоришь, надо времени на это? Полчаса. Много, 20 минут хватит. Заодно скажи, чтоб мешок полиэтиленовый прихватили. Этот мертвяк мне в квартире вовсе не нужен.
Потом я сел, поигрывая пустой авторучкой и жалея, что не обзавелся нормальным оружием. Даже газового пистолета–автомата теперь не было (интересно, за сколько его
пихнет барыгам тот мент?).
Грозный, декабрь, второй год перестройки
Но уехать в гостиницу мне не пришлось. События опередили мое желание остаться от них в стороне. При входе в зверинец ко мне подошел сержант милиции и предложил следовать за ним.
Сержант был крупный, с мощными плечами, а я отнюдь не Шварценеггер. Он сопроводил меня до «УАЗика», ожидавшего рядом, открыл дверцу и почти втолкнул туда. На заднем сиденье уже ждал какой–то тип в гражданском, я оказался зажатым между ним и сержантом, и когда машина тронулась, до меня дошло, что на ней не было милицейской символики, это был обычный «УАЗ»” защитного цвета.
Болезненный тычок под ребра отвлек меня от этих тревожных мыслей.
— Давай, колись, — гаркнул гражданский.
В минуты опасности я от страха становлюсь наглым юмористом. Мой юмор в это время больше годится для сольного исполнения на кладбище, но по–другому я не умею.
— Пожалуйста, маэстро. Сколько угодно. Только скажи — в чем?
— Напомнить?
Он сопроводил вопрос вторым тычком кулак у него был костлявый, ребрам доставалось чувствительно.
— Послушай, я вообще не при делах, — возмутился я вместе с ребрами, — Ничего не знаю, ничего не видел, никого не трогаю, починяю примус.
— Какой примус?
Тип явно не читал Булгакова. Возможно, он не читал даже азбуку.
— Обыкновенный, который на керосине работает.
— Послушай, — обратился гражданский к сержанту, — может, он и в самом деле не при делах? — Мой отчет о технологических возможностях он почему–то проигнорировал.
— Кто его знает? — благодушно ответил сержант.
Нам–то что. Отвезем, там с ним и поговорят.
— Смотри, — предупредил гражданский, обойдясь на этот раз без физического внушения, — чернуху будешь гнать — пришьем.
— Ну, конечно, — скривился я, — а ребра мял Александр Сергеевич?