— А почему только мне? У нас еще есть один котяра, — приглаживая редеющие волосы на голове, ответствовал Фишман, поглядывая при этом на Павлова.
— Так они, наверное, только от бешеной коровки сливки потребляют! — рассмеялась Алина, намекая на то, что место возле Павлова, к сожалению, уже занято Мелиссой.
— Нетушки, нетушки! — возразил Павлов. — Вначале физиологические процедуры.
— Только, пожалуйста, не со мной! Мне еще чай по вагону разносить — продолжала острить Алина, чтобы поднять настроение так понравившихся ей пассажиров и довести до сведения одного из них, что ее сердце свободно, а двери ее купе — всегда открыты. Посетив туалет, Павлов отправился в тамбур, чтобы перекурить.
Курение натощак — признак тяжелой формы табачной зависимости, от которой он прежде не страдал, и это свидетельствовало о том, что у него появилась новая привычка. В тамбуре он встретил знакомого ему пассажира из III купе — любителя самодельных папиросок и голландского табака. Отец Илларион был хмур и задумчив. Ответив на приветствие Павлова, он неожиданно извинился за не совсем точную интерпретацию «вчерашнего явления».
Павлов даже не сразу понял, о чем он говорит, но потом догадался.
— И знаете, что я подумал, — заявил отец Илларион, — у этого неопознанного летающего объекта, судя по быстрым изменениям спектра световой волны, такая колоссальная энергия, что ее впору сравнить с энергией взорвавшейся водородной бомбы! «Ничего себе познания у выпускника духовной семинарии!», — удивился Павлов, а вслух произнес:
— Аналогично, батюшка, аналогично! Только, вот, никто эту энергию не замерял и влияние ее на человеческий организм не исследовал.
— Простите, я совсем забыл о том, что вы — потерпевший. Как, кстати, вы себя чувствуете? — заботливо поинтересовался отец Илларион.
— Пока в норме, но уже вижу странные сны, похожие на явность бытия — сознался Павлов.
— Постарайтесь отвлечься от навязчивых мыслей. Ешьте и пейте всласть, любите женщин, работайте, как вол. Но не упускайте случая, когда можно зайти в храм и помолиться — неожиданно, совсем помирски, посоветовал ему священник. Павлов искренне поблагодарил батюшку за соболезнование, и в течение всего второго дня своего железнодорожного путешествия точно следовал его совету: пил, закусывал, дважды уединялся с Мелиссой в купе проводников, любезно предоставленное Алиной, и, можно сказать, стал получать от жизни удовольствие по полной программе. Правда, до всего этого разгула, у него состоялась встреча со старшим лейтенантом госбезопасности Светланой Викторовной Олениной, которая прошла довольно натянуто. В процессе беседы, продолжавшейся не более 15 минут, она попросила Павлова как можно подробнее расспросить гражданина Фишмана о принципах прогрессивного гипноза и возможностях его использования в медицинских и прочих научно-практических целях. И обязательно, хотя и не навязчиво, напроситься к нему домой в гости. Следующую встречу Оленина назначила на завтра в 9.30 в ее купе, куда Павлов должен был прийти, якобы, для того, чтобы встретиться с коллегой-журналистом, который совершит посадку на поезд «Москва-Новосибирск» во время получасовой остановки в Тюмени.
Оленина предупредила, что в 8.30 утра об этом ему сообщит проводница его вагона гражданка Мелентьева. Так, Павлов, нечаянно, узнал фамилию проводницы Алины, и лишний раз убедился в профессионализме людей, защищающих основы советского конституционного строя. Поговорить с Фишманом на интересующую Оленину тему Павлову удалось только после обеда, который прошел в вагоне-ресторане за столиком на четыре персоны: Мелисса напротив Павлова, Наденька — напротив Фишмана. Поезд уже миновал Пермь, преодолев почти половину расстояния до цели их путешествия. Они откушали суточные щи и котлеты по-киевски с гарниром в виде картофельного пюре, запивая все это великолепным «Ркацетели», которое заказали в количестве 2-х бутылок. Казалось, ничто не предвещало начавшегося вскоре скандала. Фишман начал рассказывать веселую историю о том, как он, в 1975 году тоже ехал на поезде «Москва-Новосибирск», и едва не вернулся назад в Москву, встретив в Свердловске в здании железнодорожного вокзала у газетного киоска своего друга-однокурсника, который ехал в поезде «Новосибирск-Москва»:
— Я еще удивился: один раз объявили о том, что наш поезд прибывает на второй путь, а потом на первый. Решил, что, пока покупал газеты и журналы, состав переставили, и смело направился вместе со своим другом в его вагон. Ночь. Дождь накрапывает. Ни зги не видать. Уже успели на радостях распечатать бутылку коньяка и налить в стаканы, как выяснили, что едем в разные направления. Едва успел вскочить на подножку своего уходящего поезда.
— Пожалуй, я сделаю в Свердловске то же самое — неожиданно заявила Наденька и пустила слезу, размазавшую наложенную на ресницы тушь.
— Что случилось? — удивился Фишман.
— А пусть они меня не игнорируют! — вдруг, заявила Наденька и со стуком поставила свой бокал с вином на стол.
— Кто посмел тебя обидеть? — еще больше удивился Фишман.
— Вот, они! — сказала Наденька, показав указательным пальцем на Мелиссу и на Павлова, а затем вскочила из-за стола и быстро направилась к выходу. Испуганная Мелисса побежала за ней.
— Дима! — укоризненно зацепил его Фишман.
— Что я?! — эмоционально отреагировал на его замечание Павлов.
— Да засади ты ей по самые гланды, чтобы не бесилась, а я к Алине на ночь уйду — простодушно предложил Фишман, не подозревая о том, какие страсти закипели в Наденьке и какой бес у нее в загоне. Павлов, не зная, что и сказать, подозвал официантку и попросил счет. Затем он направился к стойке бара и уговорил бармена продать ему плитку горького шоколада и два лимона — закуску под оставшийся французский коньяк. Добравшись до своего вагона, Павлов и Фишман постояли в тамбуре, перекурили, и договорились о том, что на следующей неделе, в среду, Павлов пожалует к Фишману в гости на ужин и на интервью с профессором Мерцаловым. Войдя в свое купе, они застали Мелиссу и Наденьку лежащими на верхних полках лицом к стене. Смысл их поз в комментариях не нуждался, и они решили это дело не замечать, а завершить обед десертом в виде оставшегося французского коньяка. Пока Павлов резал лимоны на дольки и посыпал их сахаром, Фишман не пожалел и не поленился выставить на стол два гусь-хрустальных бокала, которые он приобрел в Москве по 2.50 р. за штуку прямо на перроне Ярославского вокзала у какого-то фабричного «несуна». Отпив по глоточку, мужчины бросили в рот по дольке лимона и дружно зачмокали, втягивая в себя вяжущий и освежающий сок. Говорят, что обычай закусывать коньяк цитрусовыми вел последний русский император Николай II, хотя, по мнению французов, это — варварство: лимонная кислота даже в незначительном количестве убивает в «ликёре богов» (так они называют коньяк) природный вкус и аромат. Павлов спросил у Фишмана, есть ли, по его мнению, у гипноза какая-то материальная, молекулярно-биологическая подоснова? При этом он сослался на некоего английского психотерапевта (фамилию он забыл), который лечил своих пациентов воспоминаниями о прежних жизнях. «Хм?! Хороший вопрос», — подтвердил его ожидания Фишман, а затем, выдержав паузу, заявил, что у него по данной научной проблеме есть особое мнение, истинность которого прояснится только тогда, когда удастся полностью расшифровать человеческий геном. Что, по его словам, произойдет не раньше, чем через сто лет.[9] Павлов сказал, что он никуда не торопится, и готов выслушать предварительные прогнозы, к которым пришли life sciences, т. е. современные науки о жизни. Фишман покачал головой, удивляясь настойчивости собеседника, явно не имеющего никакого представления об основах молекулярной биологии, а, значит, не способного даже клонирование отличить от секвенирования, и попросил пару минут на размышление. Наконец, он решил, что раз Павлов — журналист, то должен его понять, если использовать привычные для акулы пера сравнения. И прочитал для Павлова небольшую лекцию:
— Я не претендую на полное и исключительное знание темы. Скорее так, зарисовки на манжетах. Представьте себе какую-нибудь толстую классическую книгу, например, «Войну и мир» графа Льва Николаевича Толстого. Вам захотелось узнать, в каком платье была Наташа Ростова на своем первом балу в своей жизни. Однако все, что у вас есть, — это набор слов, которыми пользовался Толстой, когда создавал свой шедевр. Попробуйте, опираясь только на толковый словарь Даля, получить информацию о Наташином платье! Ничегошеньки у вас не получится! Вам самому придется взять руки перо и, настроив воображение, написать подобное произведение. И даже при желании заглянуть Наташе под платье. Кстати, полагаю, ничего у нее там не было — даже панталон, которые во Франции вошли в моду в где-то период Реставрации. «Тьфу, ты, пошляк!», — мысленно, обрадовался Павлов столь понятному объяснению.
— В таком же положении, — продолжал вещать Фишман, — находятся сейчас исследователи, расшифровавшие для нашего блага геном человека. Белки, ферменты аминокислоты, то есть химический язык генома, известен, а вот, в какой последовательности эти элементы расположены, как друг с другом взаимодействуют, и что ими управляет, науке не ведомо.
— А что известно? — спросил Павлов, представляя себя в этот момент в белом мундире кавалергарда, танцующим с юной графиней Ростовой.
— Пока мы знаем только то, — сказал Фишман и многозначительно прокашлялся, — что геном человека записан в 46 хромосомах, содержащихся в каждой клетке его организма. В каждом из нас из указанного количества хромосом ровно половина досталась нам от мамы, половина — от папы. И эти пары соединены узами, гораздо более прочными, чем узы брака. Каждая из 23 пар содержит молекулу ДНК, состоящую из двух нитей. Размер ДНК в самой большой хромосоме — порядка 250 миллионов пар нуклеотидов, а в самой маленькой — около 50 миллионов.
— Нуклеотиды, это что — ядра? — Павлов еще не забыл факультатив по теоретической физике и шпаргалку к зачету.
— Нуклеотиды, — терпеливо объяснил Фишман, — это цепочки фосфата сахара: аденин, цитозин, гуанин и тимин. Они содержат код, необходимый для синтеза белков и зарождения жизни. Следует отметить, что ДНК — химически очень стойкое соединение. Почти столь же стойкое, что и атом физиков. В благоприятных условиях оно может сохраняться десятки, сотни, а может и тысячи лет. Гены — это фрагменты молекулы ДНК, которые содержат закодированные команды и определяют индивидуальные характеристики человека: цвет волос, рост, телосложение и т. д. Самая высокая плотность расположения генов наблюдается вдоль хромосом 17, 19 и 22, в то время как хромосомы X, 4, 18, 13 и Y сравнительно пусты.
— Отчего же так, ведь природа не терпит пустоты? — Павлов продолжал проявлять чудеса находчивости.
— Дело в том, дорогой коллега, — Фишман, волнуясь, переходил к сути, — что ДНК состоит, строго говоря, не только из генов. Ген, или экзон, — это экспрессируемый участок молекулы ДНК, на котором, как на станке, «штапуются» молекулы того или иного белка. Но почти 70 процентов нуклеотидных последовательностей, то есть подавляющее большинство, это — интроны. Молекулы, которые ничего не кодируют.
Не всегда ясно, зачем они нужны и что делают, но — явно нужны и что-то делают, иначе бы их не было совсем. Так, вот, я подозреваю, что интроны сохраняют память обо всех этапах и периодах эволюции человека, как биологического вида, начиная от простейших организмов и заканчивая приматами.
— Батюшки мои, насколько же все сложно! Надеюсь, что матушка природа или сотворивший ее Господь, ограничили этим свои загадки?! — Павлов, действительно, был поражен неизвестной ему доселе информацией.
— Нет, дорогой коллега, это еще не все, — с новым приливом вдохновения продолжил свою лекцию Фишман, — в интронах достаточно пространства, чтобы зашифровать информацию обо всем генеалогическом древе человека. При этом определенные последовательности нуклеотидов могут многократно повторяться. То есть, грубо говоря, человек, родившийся в XX веке, может иметь точно такую же совокупность генов и интронов, которые были у его прапрадедушки, служившего стольником при дворе Иоанна Грозного. Полагаю, что, при погружении такого человека в гипноз с установкой на воспоминание, интроны «просыпаются» и начинают передавать в отключившийся от впечатлений обыденности мозг определенную информацию, которая самопроизвольно считывается, анализируется и перенаправляется в хранилище долговременной памяти.
— Data Warehouse! — Павлов решил блеснуть эрудицией.
— Что, что? — переспросил Фишман.
— Data Warehouse, это — хранилище данных. Понимаете, у меня друг есть, кибернетик… — объяснил Павлов.
— А, тогда все ясно, — сказал Фишман и, кажется, даже обрадовался, задав риторический вопрос:
— Ваш друг, надеюсь, говорил вам о том, что управляющая система не может быть проще управляемой?
— Да, говорил! — подтвердил Павлов, хотя никакого друга-кибернетика у него и в помине не было. Просто он, однажды, прочитал «залитованную» статью, автор которой (кажется, из Пензы) утверждал, что операционная система ЭВМ почти полностью соответствует организации мыслительных процессов в коре головного мозга. Из этого ученый делал вывод о том, что, если для ЭВМ программу пишет сам человек, то для самого человека ее, наверное, пишет кто-то другой… Выдержав паузу, Фишман продолжал:
— У каждого человека, как и в любой ЭВМ, есть хранилище данных.
Предположительно оно расположено в затылке и организовано наподобие архива с каталогом, папками и отдельными делами — мемориальными файлами. Под тонким воздействием гипноза это хранилище, подобно памяти ЭВМ, начинает распаковываться и человек, якобы, вспоминает ранее прожитую жизнь. А на самом деле — переживает за судьбу своего предка, жившего в XVI веке; наблюдает момент его рождения, прослеживает самые важные события, которые произошли в его жизни и, наконец, переживает ужас предстоящей ему смерти посредством колесования — в исполнение приказа грозного царя. И с ним происходит сердечный приступ. Да, такие, вот, дела. Un point c'est tout. Последнюю фразу насчет сердечного приступа Аркадий Моисеевич произнес машинально, вспомнив некое, не дающее ему покоя событие. И тут же поймал себя на мысли, что его случайный попутчик, быть может, совсем не случайный, раз задает столь глубокомысленные вопросы. И он решил на всякий случай попридержать язык, а также урезонить Мелиссу, которая, по неопытности, приняла эту непростую столичную штучку за принца на белом коне. Но не иначе, как под влиянием la liqueur des dieux, он размягчился и начал рассказывать о том, какими методами ученые пользуются для расшифровки генома человека и других божьих тварей.
Сначала кромсают ДНК на куски, разгоняют получившиеся фрагменты в электрическом поле и гибридизируют, предварительно пометив интересующие их участки молекулы радиоактивным фосфором. И так далее.
— Собак ножами режете, а это бандитизм…, — шутливо заметил Павлов и перевел пьянеющий разговор к другим, более жизненным темам: о современной литературе и научной фантастике. Фишман, оживившись, высказался по поводу вышеупомянутого литературного жанра довольно жестко, нелицеприятно, но, по мнению Павлова, совершенно справедливо.
— Многие авторы фантастики, — сказал он, приведя перед этим несколько примеров, — часто хотят сделать свой воображаемый мир как можно более реалистичным, особенно, если они пишут в жанре sci-fi. А поскольку основой этого жанра являются техника и технологии, а их основой — физика, химия и биология, а не магия, то авторам приходиться говорить и о некоторых естественнонаучных процессах и законах. Но в последнее время, изучая все больше этого чтива, которое мне присылают знакомые из Израиля и Америки, я прихожу к неутешительному выводу: многие писатели-фантасты современной науки не знают вообще, ее не понимают и не чувствуют, даже на школьном уровне.
— Однако, советская фантастика все же, наверное, на высоте? — предположил Павлов.
— «Гиперболоид инженера Гарина». Все остальное — фуфло! — категорично заявил Фишман.
— А как же Стругацкие? — обиделся Павлов, втайне гордясь тем, что их скандальная повесть «Улитка на склоне», которую он хоть и до конца не прочитал, была опубликована в результате его халатности.
— Стругацкие, это — не фантастика, а социальная диагностика, причем, абсолютно пессимистическая. Я бы даже назвал это апокалипсическим реализмом — назидательно произнес Фишман, и Павлов вынужден был и на этот раз с ним согласиться. Фишман потянулся, зевнул и объявил, что после того, как они выпьют еще чуть-чуть, он, пожалуй, завалится спать. Узнав о его намерениях, дремавшая или делавшая вид, что спит, Мелисса, спустившись вниз, попросила Павлова проводить ее в тамбур на перекур. И он, нехотя, поплелся за ней, хотя, честно говоря, был бы не прочь последовать примеру Аркадия Моисеевича. И, вот, они вошли в тамбур. Заметно нервничая, Мелисса объявила ему о том, что более между ними никакого интима не будет, разве только что он объявит Фишману, который уже десять лет ей приходится вместо сбежавшего из их семьи в неизвестном направлении отца, о том, что согласен взять ее в жены. А так как жена-еврейка в условиях советской действительности, это — лучшее средство передвижения, то он, Павлов, если, конечно, не полный дурак, мог бы задуматься о своем будущем. Такой поворот событий Павлова немного смутил, но потом, спохватившись, он признался, что к эмиграции не готов, поскольку на его плечи легла обязанность заботы об уже немолодом, израненном на войне отце.
— А ты знаешь, какая в Израиле медицина? А какой почет ветеранам войны, кто воевал с фашистами! И какую они получают от государства Израиль пенсию? — Мелисса перешла в генеральное наступление.