– О! Вот это дело! А то все бандиты, бандиты… – Казаки для виду посмеялись и принялись расходиться.
«Смеются», – мрачно подумал Степан. Чего бы им не смеяться: степь опалило ядерным пожаром, женщины и дети в убежище кукуют, обитатели пустоши как с цепи сорвались и двинули с насиженных мест подальше от радиоактивного очага, разбиваясь волнами об островки вроде станицы Трудовой или коммуны «Светлый путь», атаман намекает на то, что придется иметь дело с новым противником. Как тут не смеяться? Смешно же… Ха-ха.
Степан и Лучко вышли за ворота. На арматурных крючьях появилась новая голова, была она плешивой, на бледном, заросшем седой щетиной лице темным пятном выделялся гнилой нос сифилитика.
– Гриша Гуляка, – назвал бандитского главаря Лучко, заметив, что Степка поглядывает в сторону крючьев. – Увел в степь мою невесту два года назад, – проговорил он бесцветным голосом. – Как же жаль, что мне пришлось нянчиться с тобой, друг Степа, вместо того чтобы собственными глазами увидеть, как эта трухлявая башка катится по земле.
– Недолго нянчиться осталось, – отозвался Степан.
– Помалкивай, нехристь! – рассердился Лучко. – И пшел! Пшел!
Солнце только-только зашло, на западе висело роскошное зарево цвета остывающих углей, похожее на окно в иной сказочный мир. В мире том мамка была живой и молодой, и отец всякий раз возвращался домой, Левитан докладывал по радио об очередном достижении трудящихся, весело звенел велосипедный звонок, друган Вовик звал погонять по полосе препятствий, а потом – на ставок.
А здесь… здесь воздух был сер, такой же серой казалась дубовая роща, окруженная кольцом терновых кустов. Серая сухая трава хрустела под сапогами, и рядом шел такой же серый человек с серым взглядом. Ну, ничего, скоро его примет тот закатный мир и встретят родные. Трудно было не верить в жизнь после смерти, стоя одной ногой в могиле.
– Стой! Куда попер?
Степан удивленно обернулся, бросил вопросительный взгляд на своего сопровождающего.
– Не видишь? По копаному пошел, огород это чей-то.
Обработанный участок земли, который действительно оказался под ногами, был уже порядочно затоптан копытами, то тут, то здесь поблескивали, отражая скупой свет, стреляные гильзы. Очевидно, это наследили бандиты.
– Левее возьми, – распорядился Лучко.
Они вышли к дубкам, пробрались по тропинке между раскинувшими колючие ветви терновниками, двинули через сгустившийся под деревьями серый сумрак. Пугливые белки сигали с ветки на ветку над их головами и роняли желуди. Одичавший кот поглядел на них безумными глазами и поспешил спрятаться в кусты.
С каждым шагом Лучко нервничал все сильнее. Степан услышал, как тот бормочет ругательства – почти как святой Алексейка, только разнообразнее. Поначалу Степка подумал, что казак клянет приказ атамана и судьбу в целом, но затем различил в бормотании фразы вроде «красное отродье», «красноперый предатель» и понял, что Лучко настраивает себя на нужный для казни лад. К собственному удивлению, сам Степан ощущал спокойствие. Радовала мысль, что наконец перестанет болеть ожог.
За дубками был пустырь, на котором зарастали травой кузова пожженных пришлыми грузовиков. Протопав еще метров двести, Степка увидел запущенный парк и вздымающуюся над ним крышу Дома культуры. Вымытая дождем черепица была как новая, в высоких окнах отражался закатный свет.
– Приехали, – объявил Лучко.
На этом краю пустыря чахлая трава походила на свиную щетину, из-под тонкого слоя земли выпирали бетонные плиты. Массивный чугунный люк, ведущий в коллектор, был наполовину засыпан мусором, Степан увидел его не сразу.
– Открывай, – распорядился Лучко, он не опускал пистолет и держался все время на безопасном расстоянии.
Степан положил противогаз на землю и склонился над люком. Ценой неимоверных усилий и при помощи «такой-то матери» ему удалось сдвинуть люк. Открывшийся колодец осветили лучи угасающего дня, Степка увидел выстилающий дно слой давно засохшей грязи и выпирающий из нее собачий скелет. С закраин люка потекли ручейки земли.
Грянул выстрел. От неожиданности Степан едва не упал в колодец. Он рывком обернулся и увидел, что Лучко стоит, направив «ПМ» дымящимся дулом в небо.
– Что смотришь? Проваливай давай! – зло бросил казак Степке. – Не возьму я грех на душу, все равно ты не жилец…
Степан все равно ничего не понимал. Он по-прежнему ощущал лежащую на себе тень смерти.
– Наши не станут проверять могилу, в которой лежит зараженный костянкой трупак, – проговорил Лучко. – Убирайся куда подальше!
– Спасибо, – тихо сказал Степка.
– Если хочешь отблагодарить, то исчезни, – ответил Лучко, пряча пистолет. – Если ты подашься в «Светлый путь», об этом станет известно атаману и он строго с меня спросит.
– Я понял, – отозвался, отступая, Степан.
– «Слоника» забери! – махнул рукой Лучко. – И топай!
Степан подобрал противогаз. Ощущение нереальности происходящего все еще не покидало его. Мысли с трудом ворочались в голове, зато дышать стало легче. Перед внутренним взором возник образ степи – вот куда нужно уходить. Как ни странно, его снова отпускают в пустошь, в этом уже угадывается некое провидение. У него ведь был приблизительный план – проверить карманы мертвого красноармейца, а потом найти село Степное, где раньше находилась отцовская часть. Таким макаром и следовало действовать.
Степан сорвал респиратор, оставил его болтаться на лямках под подбородком, вдохнул наполненный вечерней прохладой воздух. Он повернулся к парку и Дому культуры, шагнул вперед, наконец, почувствовав себя свободным человеком.
Зашуршала трава, ветер, дующий в спину, пахнул вольерной вонью. Степан крутанулся на каблуках. Первым, кого он увидел, был Лучко. Казак стоял, опустившись на одно колено, правой рукой он силился выхватить пистолет, левой сжимал торчащий из груди прут. В следующую секунду Степка понял, что это вовсе не прут, а самая настоящая боевая стрела с оперением. Это кто же пользуется в их краях такой дикой стариной?
И только затем он увидел, как от сумрака, царящего в дубках, отделились пять силуэтов. Степан кинулся к Лучко. Тот как раз смог вытянуть из кобуры «ПМ», но стрелять сам не стал, а вложил пистолет в Степкину ладонь.
Степан долго не раздумывал. Снял оружие с предохранителя, вскинул руку в сторону неприятеля…
И решил, будто он бредит. В его сторону мчали, разматывая на бегу веревки, существа, которые явно не являлись пришлыми, но в то же время их нельзя было назвать людьми. Бесформенные головы и перекошенные асимметричные лица, конечности разной длины, бугристые туловища, больше похожие на мешки, беспорядочно заполненные костями и потрохами. Одежда… точнее – не одежда, а попытка прикрыть наготу, – заскорузлые тряпки, намотанные как попало. Оружие – палки, колья, луки, примитивные топоры с прикрученными проволокой кусками железа вместо лезвий.
Пока Степан изумленно пялился, расстояние между ним и приближающимися существами сократилось вдвое.
– Стреляй, собака! – простонал Лучко, он больше не держался за стрелу; на посиневших губах казака выступила кровь.
Степан стиснул спусковой крючок. Одно из существ оступилось, схватилось за бок. Нападающие были уже так близко, что целиться стало невозможно. Вонь бродяжьего пота, нечистот и гноя накатила удушливой волной. Степан пуля за пулей высаживал магазин, стреляя веером. Вот один из уродов рухнул, прокатился по траве кулем и забился в конвульсиях, вырывая скрюченными пальцами траву. Вот голова второго лопнула, поймав пулю, однако страшилище продолжило бег, не сводя залитых кровью глаз со Степана и не опуская заточенной и обожженной для крепости палки.
Лучко вскочил на ноги с воплем, от которого даже у Степки кровь застыла в жилах. Казак рванул шашку из ножен, ударил ближайшего урода снизу вверх, разрубив ему бедро. Развернулся, отбил направленный ему в грудь кол, снова ударил.
Степан выпустил последнюю пулю прямо в оскаленную пасть, что распахнулась в метре от его лица. Осколки гнилых зубов брызнули в стороны костяной шрапнелью. Поскольку неприятель не хотел униматься, получив смертельную рану, а все еще размахивал дубиной, Степан кинулся на него и добавил несколько раз рукоятью пистолета по шишковатой голове, по разновеликим глазам, по хрящеватому носу.
Через миг выяснилось, что они стоят с Лучко вдвоем среди трупов безобразных при жизни и еще более отвратительных после смерти существ.
– Кто… это… такие?.. – Степан с трудом унял дыхание. Понимание маячило вдали, нужно было просто привести мысли в порядок, но сделать это сейчас казалось невозможным.
Лучко в ответ матюгнулся, а потом простонал:
– У меня легкое пробито.
– Ничего. – Степан хлопнул его по плечу. – Считай, что у тебя вроде занозы, только большой, ваши костоправы залатают. – Он поглядел в сторону станицы. – Пошли, что ли, обратно. Везет тебе: раз-два – и дома.
Лучко в ответ матюгнулся, а потом простонал:
– У меня легкое пробито.
– Ничего. – Степан хлопнул его по плечу. – Считай, что у тебя вроде занозы, только большой, ваши костоправы залатают. – Он поглядел в сторону станицы. – Пошли, что ли, обратно. Везет тебе: раз-два – и дома.
Казак утер выступившую на губах кровь и удивленно поглядел на Степку.
– Не глупи, братуха. Вот тебе патроны. – Лучко протянул ему запасной магазин. – Убирайся, бога ради! Твою пальбу услышали хлопцы, скоро придет подмога. А ты бери ноги в руки и проваливай!
Степан кивнул:
– Ладно.
Он еще раз окинул взором уничтоженных уродов. Ну и мерзость… Откуда они взялись? Сначала сюда нагрянули бандиты, а потом и эти… А еще товарищ Ольгин приезжал о чем-то договариваться с атаманом. Быть может, и бандиты пожаловали под стены станицы не грабить и убивать, а в поисках спасения? Спасения от неведомой опасности, которая сегодня была высвобождена и о которой знали как атаман, так и товарищ Ольгин.
Степан побежал в сторону Дома культуры. Сначала – тяжело и со скрипом, затем все легче и быстрее. Хочешь жить – помчишь как миленький.
Перебравшись через бурелом, он оказался в парковой аллее. Некогда вымощенная плиткой дорожка скрывалась под слоем палой листвы, некоторые сорняки вытянулись до высоты нижних ветвей деревьев. А когда-то здесь прогуливались мамочки с колясками, девчонки играли в «классики», а степенные старики собирались на скамейках поточить лясы.
У заколоченного входа в Дом культуры Степан перезарядил пистолет. Восемь патронов в магазине – немного, когда ты один против всей степи. Но уже достаточно, чтобы не чувствовать себя вынутой из раковины улиткой.
Поразмыслив, Степан решил не надевать респиратор. Да, в воздухе наверняка присутствовали радиоактивные частицы, и по уму – следовало защитить органы дыхания. Но сколько осталось той жизни? Уж лучше подышать напоследок полной грудью.
Еще был противогаз-«слоник», заляпанный черной вражьей кровью. Тоже пусть остается на всякий пожарный. Найти бы для него только сумку. А помимо сумки пригодился бы нож да что-нибудь из съестного. И одежду не помешало бы другую подыскать, а то эта – все в прорехах, точно у подзаборного оборванца.
Следовало заглянуть в пару домов, все приличные вещи местные жители уволокли за забор, но что-нибудь наверняка осталось. А ему сгодится и это «что-нибудь».
Застрекотали автоматы. Повертев головой, Степан понял, что стреляют не в роще, где остался дожидаться подмоги Лучко, а возле самой станицы. Причем били на этот раз не одиночными, как днем по бандитам, а длинными расточительными очередями, словно работали по противнику, приближающемуся плотным строем.
Степан обежал Дом культуры, спустился, придерживаясь за стволы и ветви деревьев, по крутому склону на ближайшую улицу. Вдоль просевших, оплетенных плющом заборов вела узкая, заросшая травой грунтовка. Этот путь выводил к старой свалке и котельной, за ними начиналась полоса колхозного недостроя, а дальше – поля.
Смущала непрерывная и даже какая-то исступленная стрельба. Похоже, возле станицы шел нешуточный бой. Из-за этого шума Степка не сразу уловил новый тревожный звук: приглушенный гомон и шарканье. В просвет между домами, сквозь стену бурьяна он увидел, что по параллельной широкой улице Мира в сторону поселения Старого Режима движутся толпы или, точнее, орды гротескных существ. Это были собратья тех уродов, полдесятка которых положили они с Лучко. Движение напоминало майскую демонстрацию, столь многочисленными были ряды. Вместо знамен, портретов вождей и лозунгов над головами покачивались копья и бердыши.
Степан шепотом матюгнулся и поспешил укрыться за ближайшим дощатым забором. Впрочем, если хоть одному уроду вздумается сунуть рыло на эту улочку, то забор не поможет. Нужно было убираться из Трудового как можно скорее и как можно дальше…
В следующую секунду Степана прошиб холодный пот. А вдруг близлежащие поля и окрестная степь кишмя кишат этими существами? А вдруг они – как муравьиное полчище, что может покрыть землю живым ковром? Имеет ли смысл в таком случае выбираться на простор?
Ветер предупредил об опасности. Характерный душок гниения и нечистот трудно было не узнать. Уроды приближались со стороны Дома культуры.
Степка перемахнул через забор, от шествия по улице Мира его отгораживал сарай, чьи двери оказались гостеприимно распахнутыми. Затаившись во тьме среди старых ведер, рассыпанного угля и погрызенных крысами мешков, Степка наблюдал сквозь щель в стене за происходящим на улице. Вот, повторив маневр Степана, по склону на дорогу спустилась пара уродов. Неприятным сюрпризом стало то, что одно из существ было вооружено винтовкой Мосина с примкнутым штыком. Уроды принялись озираться и шмыгать носами. Пока один из них – крупный, настоящий верзила, с винтовкой – по-птичьи крутил головой, второй – мелкий, вооруженный ржавыми топором – упал на четвереньки и принялся обнюхивать траву. Степан перехватил рукоять пистолета покрепче. А затем его взгляд упал на старые вилы, подвешенные на стене под самым потолком.
Что-то с ревом взрезало воздух, грянул взрыв. С потолка посыпалась труха, и, как назло, – в глаза. Степан замотал головой, силясь проморгаться. Когда он снова выглянул наружу, то оба урода уже перебрались через забор и теперь вглядывались, подергивая рылами, в темноту за порогом сарая. Первым пошел мелкий, он скалил крысиные зубы и нервозно поигрывал топором. Верзила же застыл с винтовкой посреди двора.
Степан выпрыгнул из темноты, ударил мелкого в горло вилами, пихнул его спиной на штык винтовки верзилы, затем ушел с линии возможного выстрела вбок. Но верзила не стал стрелять через своего приятеля, он задергал «мосинкой», пытаясь выдернуть застрявший между ребер мелкого штык. Степан воспользовался шансом и набросился на верзилу с голыми руками. Сбил урода с ног – существо оказалось неустойчивым из-за асимметрии туловища, – навалился сверху и вцепился в липкое от пота вражеское горло обеими руками.
Он лежал на земле лицом к лицу с существом, до боли в мышцах и костях сжимал подергивающуюся глотку, ощущая, как пальцы продавливают плоть, а сам думал лишь о том, что более мерзкого отродья видеть ему за всю жизнь не приходилось. Не лицо – а морда, сплошь заросшая розовым диким мясом и бугрящаяся опухолями. Не глаза, а два гнойника в складках тухлого мяса. Не рот, а помойка, ощерившаяся острыми осколками зубов. Неужели это «продукт» базы по переделке людей, организованной, по словам покойного деда Бурячка, в Ростове? Тогда понятно, почему по Ростову долбанули ядерной боеголовкой… Жаль, что не всех уродов накрыло, очевидно, немалая часть разбежалась и поперла, словно саранча, во все стороны. Да – словно голодная и очень злая саранча.
Верзила хрипел и разевал пасть в беззвучном крике. Он принялся колотить кулачищами Степана по спине, потом ударил в ухо, а затем, лишившись сил, взялся царапаться.
Степан же зажмурился, чтоб не видеть страшных корч, и продолжал душить. А вдали продолжали грохотать выстрелы и от взрывов содрогалась земля. Оставалось только надеяться, что это казаки применяют против нечисти крупный калибр и реактивные гранатометы, а не наоборот.
Когда верзила перестал дергаться и обмяк, Степан, наконец, разжал пальцы. Прошло всего-то несколько минут, но в его восприятии эта изнурительная борьба тянулась не меньше часа. Но вроде бы все прошло тихо. Только теперь шея в царапинах и в ухе звенит.
Он подобрал «мосинку» верзилы. Оружие было неопрятным, жирным на ощупь, но винтовка есть винтовка. Когда Степка жил в Каменской общине, у него помимо охотничьей двустволки тоже была «мосинка», но она сгорела вместе с фруктохранилищем. Ржавый топор мелкого уродца он тоже сунул за пояс – пригодится.
Затем Степка затащил трупы в сарай, накрыл их пустыми мешками. Выглянул наружу: уже совсем стемнело, но в стороне станицы сияло багровое зарево. На окраине Трудового фыркнуло и взревело: огненная стрела пролетела по дуге над брошенными жилыми кварталами, над парком, Домом культуры, дубовой рощей и врезалась в холм, на котором находилось поселение Старого Режима.
История повторялась, где появлялся он, туда приходили смерть и разрушение. Не имело значения, в каком виде: с окруженными неоновым сиянием «блюдцами» или с полчищем богомерзких уродов, вооруженных чем попало: от самых примитивных луков до реактивных систем залпового огня.
Бежать надо было! В степь! Подальше от людей!
Эта самая первая мысль, пришедшая ему в голову сразу после встречи с умирающим от костянки красноармейцем, похоже, была единственно верной.
И сколько людей лишилось жизни лишь потому, что он не послушался голоса разума, а действовал как сопливый мальчишка!
Но стоять и корить себя было не самым удачным решением, учитывая, что по улице Мира все еще тек поток вооруженных нелюдей. Количество уродов уменьшилось, но их все равно было слишком много для одного юного бойца, находящегося не в лучшей форме.