– Норму действий? – все еще не понимал Карл Генрихович.
– Да, – Игорек достал из кармана журнал и потряс им, – ученые доказали, что природа по сути – это один большой механизм, который состоит из различных устройств, приспособлений и деталей. А также из управляющего персонала, которым является человек…
Карл Генрихович качнул головой:
– А всевышний?
Игорек усмехнулся:
– На кой черт всевышнему следить за каждым человеком. Потом какие-то грехи там взвешивать. У природы все мудрее: задала программу – работай. А как выполнил человек свое предназначение – в утиль. Давай замену…
– Стойте-стойте. Как это в утиль? – обеспокоился Карл Генрихович.
– А так, – Игорек, достав из шкафчика флакон с одеколоном, пшикнул на лицо, – сколько дел человек для природы должен сделать, столько и сделает. Один за всю жизнь две картины нарисует и – привет. Другой десять домов построит и – аминь. Как только нужную природе норму выполнит, так и – в гроб.
Карл Генрихович несогласно покачал головой:
– Это уж вы хватили…
Игорек помассировал обе щеки:
– Точно-точно. Даже вот если вас, например, взять? Ведь вам уже сколько лет как надо быть на пенсии. А вы не уходите, хотя никто вас не заставляет вроде работать. Но определила природа Карлу Генриховичу норму, скажем, в шестьдесят тысяч отремонтированных зубов, и будет он как миленький работать, пока эти шестьдесят тысяч не сделает.
– А потом?
Игорек сунул журнал в карман:
– А потом, потом – в гроб.
– Да ну вас, – рассердился Карл Генрихович и вышел из комнаты.
Обычно он здоровался с поджидающими у дверей его кабинета пациентами, а тут только сухо кивнул. И от этой свой сухости расстроился еще больше. И подумал, что опять ему гадкий Игорек день испортил.
Копаясь в чужом рту, Карл Генрихович старался думать о проблемах пациента, но его умелые руки все делали сами по себе. А из головы все никак не шла та чушь, что наговорил ему Игорек. Карл Генрихович поймал себя на том, что вспоминает, кто и сколько в его роду прожил. Выходило, как и говорил Игорек, все жили по делам. Те, что действовали помедлительнее, определенно ходили по земле дольше.
И дед, и отец его были стоматологами. Дед делал все быстро, бегом. Раз-раз – отучился, раз-два – женился, детей воспитал, гору пациентов перелечил и помер. В шестьдесят.
А отец ко всему подходил не спеша, основательно. Например, с одним зубом мог и полдня провозиться. Он никогда и никуда не торопился. И помер под девяносто.
Себя Карл Генрихович считал где-то посрединке. Не быстрым и не медленным. Прикинул:
– Значит, не раньше семидесяти пяти…
Такой вывод его успокоил, и он уже с обычным увлечением напал на кариес:
– Сейчас мы от тебя – пакостника избавимся…
До обеда Карл Генрихович проработал с полным душевным спокойствием. Но на перерыв в коридор вышел чуть-чуть позже обычного. На всякий случай. Чтобы не встретиться с Игорьком. Чтобы тот не успел сказать еще что-либо недоброе.
Однако, хватило увидеть одну только спину Игорька, чтобы вновь задуматься об утреннем разговоре. Весь обеденный перерыв Карл Генрихович считал.
Если лечить в среднем по десять зубов в день, то умножив их на двести рабочих дней в году, получается две тысячи ежегодных. И те шестьдесят тысяч о которых обмолвился Игорек, выходят аккурат за тридцать лет работы.
Карл Генрихович так и хлопнул себя ладонью по коленке. Он-то уже проработал гораздо больше. И, значит, неверна теория Игорька, черт бы ее вместе с ним разодрал.
С обеда Карл Генрихович вернулся в приподнятом настроении. Сражаясь с зубным налетом, бормотал под нос:
– Шестьдесят тысяч…, шестьдесят тысяч… У меня уже все семьдесят, если не больше…
Работа шла, как по маслу. Довольные пациенты подолгу благодарили его:
– Долгих лет вам, Карл Генрихович…
Он стеснительно раскланивался:
– Спасибо, спасибо. И вам того же…
Когда до конца смены оставалось полчаса, и Карл Генрихович подумал, что это последний зуб на сегодня,… последний зуб… Рука его дрогнула. На лбу выступила испарина. Карл Генрихович внезапно понял, что в обед он неправильно посчитал. Забыл, упустил, что как-то раз целых полгода лежал в больнице, и стало быть, никого не лечил все это время. А еще ездил на стажировки, на курсы повышения квалификации. На недельные и двухнедельные. А ежегодные месячные отпуска? Могло вполне оказаться, что он и не выработал еще эти шестьдесят тысяч. Вдруг только-только подбирается к ним. И вполне вероятно, что вот этот вот последний на сегодня зуб и есть шестьдесяттысячный?
«Тьфу, бестия, шарлатан…, – мысленно сплюнул Карл Генрихович в плевательницу Игорька. – Не дает людям спокойно работать».
Карл Генрихович вновь сосредоточился на зубе. Рука вроде бы больше не дрожала. Но вот пот так и лил со лба. Работа шла все медленнее и медленнее. Сестра начала посматривать на него. Время их смены закончилось.
Наконец, он отложил инструменты в сторону и хрипло пожелал пациенту:
– Будьте здоровы…
Только тот вышел за дверь, как Карла Генриховича качнуло в сторону. Он едва успел присесть в кресло. Но и в нем не удержался. Начал тихо сползать на пол.
– Карл Генриховичу плохо! – закричала бросившаяся к нему сестра.
Захлопали двери. На шум сбежались другие зубные врачи. Игорек, глянув на бледного и неподвижного Карла Генриховича, потянулся к телефону вызывать «скорую помощь».
КОБЫЛА СОНЬКА
– Ну, ты просто королева сегодня, – сказал Олег, глянув на Соньку.
Та расплылась в улыбке:
– Да, ну…
– Точно-точно, – подтвердила Катя, – Классное платье…
Конечно, она не раз уже видела его раньше. Сама помогала Соньке выбрать фасон, найти недорогую, но надежную портниху. Но это было неважно. Соньку так редко хвалили, что одно и то же можно было повторять до бесконечности, ей бы это не надоело.
Сонька облегченно вздохнула. Сколько они провозились с этим выпускным платьем. Не просто это было сшить что-либо на нее. И дело было не столько во внушительном росте Соньки, сколько в ее бедрах. Эти окорока, эти гигантские ляжки торчали из-под любой магазинной одежды. Они казались чужими, отдельными предметами, и скрыть Сонькин круп было сложно даже под специально сшитым нарядом.
Все же портнихе удалось каким-то чудом замаскировать ее бедра. Они почти не бросались в глаза. Сонька гляделась в этом платье даже очень ничего. Но, увы, когда закончилась торжественная часть с вручением аттестатов и начались танцы, никто не поспешил пригласить ее. Это только себя она могла обмануть на минутку-другую. Практически для всех остальных в школе, не смотря на свое чудо-платье, она оставалось все той же «кобылой Сонькой».
Так за огромные бедра дразнили ее чуть ли не с первого класса. Звали:
– Эй, кобыла…
Отмахивались:
– Кобыла-дебила…
Добавление делали потому, что училась Сонька не важно. С двойки на тройку перебивалась. Не из-за того, что была дурой. А просто не шли знания ей в голову. Силой же она их туда загонять не умела.
Что у нее получалось хорошо, так это через заборы лазать, по лестнице пожарной на их трехэтажную школу без страха взбираться. Но никто, кроме учителя физкультуры, этих ее способностей не ценил. Он вздыхал, глядя на мощную поступь Соньки:
– Отличные у тебя кондиции для бега… с прицепной тележкой. Если такую дисциплину введут, определенно будешь чемпионом…
Не знала Сонька, как такие слова принимать. И по привычке плакалась Кате, как только они оставались где-нибудь одни.
Катя была единственной ее подружкой. Они с детства жили в одном доме. И с детства слышала Катя от Соньки одно и тоже:
– Дура, я – дура. И уродина, уродина…
Катя ее всегда успокаивала:
– Ну, что ты, перестань…
А Сонька заводилась еще больше:
– Тебе хорошо говорить. Почти отличница. В институт поступишь… Красивая. Замуж выйдешь… И будет у вас с мужем работа хорошая, свой дом, дети… А у меня?… А мне, мне как матери всю жизнь дворничихой работать?…
Сонька не знала, как бы она жила без Кати. Никто с ней больше не осмеливался дружить. Ни во дворе, ни в школе. Ни девочки, ни мальчики. Боялись, что другие начнут обзывать:
– Две кобылы-дебилы…
Или:
– Жених кобылячий…
Одна Катя не боялась дразнилок. С детства за ней ухаживал Олег. Всегда умный, красивый и сильный мальчик. Он кому угодно мог рот заткнуть, расхрабрись кто Катю обозвать. Да, даже и Соньку никто не осмеливался дразнить, когда она была рядом со своей подругой.
Вот и жалась Сонька к Кате и Олегу. Так и гуляли они зачастую втроем. Катя под ручку с Олегом. Сонька чуть в стороне или сзади. Кате было жалко оставлять ее одну, и Олегу пришлось привыкнуть к постоянному присутствию третьей тени.
И сегодня весь выпускной вечер они были вместе. Сначала в школе, затем в толпе одноклассников по пути в парк. А потом они втроем отделились и вернулись обратно к своей родной школе.
И сегодня весь выпускной вечер они были вместе. Сначала в школе, затем в толпе одноклассников по пути в парк. А потом они втроем отделились и вернулись обратно к своей родной школе.
– Прощай, школа, – сказала Катя, глядя на серую стену.
– Прощай, – пожал плечами Олег.
Сонька вдруг заревела:
– Вам что. Поступите в институт, поженитесь…
Катя привычно оборвала ее:
– Опять? Нашла время. Сегодня веселиться надо…
– Обязательно, – подхватил Олег и достал из сумки бутылку шампанского.
Стакана у них с собой не было. И поэтому они пили из горла. Заливаясь пеной и смехом.
Веселье разобрало их, и Катя предложила:
– Давайте танцевать…
Втроем они запрыгали под аккомпанемент выкрикиваемой песенки. И дождь из набежавшей шальной тучки не остановил их. Он был летний, теплый. Только поддал куражу.
Потом Катя с Олегом обнялись и перешли к медленным танцам. А Сонька, не заметив смены пластинки, продолжала скакать вокруг них. То галопом, то рысью, а то иноходью. Без устали.
Внезапно, видимо увлекшись, она унеслась за угол школы.
– Ускакала в родные пампасы, – облегченно заметил Олег, – а ты переживала…
Катя ничего не ответила. Ее голова лежала на плече Олега. Ее руки обнимали его.
И вдруг где-то над ними раздалось:
– И-го-го… И-го-го…
Катя с Олегом испуганно задрали головы. На самом краю школьной крыши, на фоне прояснившегося звездного неба обозначилась фигура. Мокрое, облепившее тело платье подчеркивало невероятно огромные бедра.
«КАК БЫ Я ПРОВЕЛ ВОСКРЕСЕНИЕ, ЕСЛИ БЫ ВСЕ МОЖНО БЫЛО…»
Сочинение ученика 3-го “Б” класса Юры НосоваСначала убью маму на полчаса. Тогда кончится завтрак и не надо будет жевать овсяную кашу. А я смогу взять конфет из шкафа сколько хочу.
Потом убью сестренку до обеда. Потому что она совсем маленькая и дурная. Все утро орет и плачет так что я не могу хорошо нарисовать засаду в кустах или погоню на пляже.
После обеда до вечера я убью деда. Когда он наестся, то сидит в кресле и храпит как маняк. А если я его дергаю за бороду или усы, хватается за ремень и хочет меня отхлестать или даже задушить.
На весь вечер я убью отца. Он запирает меня в моей комнате и не дает смотреть кино какое смотрит сам. А еще ругается с мамой, что она мне патакает.
Перед сном до утра я убью бабушку, если она не станет читать мне книжку про убийцу который сбежал из детской колонии…
«КОЛУМБУС ИХТИАНДРУС»
Дело было летом на курортном пляже. Возле самой кромки моря возлежала на песочке группка разношерстной публики. Мамаша с дочкой и сыном, юноша с книжкой, молоденькая барышня с зонтиком и зеркальцем, а также мужчина с газетным клочком на красном носу.
Каждый был занят своим делом. Мамаша, намазав сына кремом, принялась за дочку. Юноша читал, поглядывая время от времени на молоденькую барышню. Та рассматривала в зеркальце нечто на своей щеке, а заодно и юношу. Мужчина с газетным клочком обозревал:
– Юноша, а что это вы читаете?
– «Смерть приходит на рассвете»…
– Дешевая жвачка. Возьмите лучше томик Конан Дойля, Агаты Кристи, Жоржа Сименона, наконец… Девушка, девушка, у вас тень от зонтика убежала. Можете обгореть…
– Также как ваш нос?…
– Берегитесь, говорю вам… Мамаша, мамаша, присмотрите за сыном. Он уже по колено в море…
Мальчик, услышав такое, недоуменно оглянулся:
– Я же рыбачу…
Мамаша подтвердила:
– Он рыбачит, рыбачит.
Сынок тут же предъявил всему пляжу корявую палку с привязанной к ней лесой, крючком и грузилом.
Мужчина аж присвистнул:
– Фи-у… Ну, кто же рыбачит на пляже? Здесь всю рыбу давно распугали. Да и вообще в этом море ее немного осталось. Ничего вы не поймаете, молодой человек…
Мамаша тут же скомандовала:
– Брось свою палку и иди кушать кефир.
Но мальчик, как будто не слыша, еще глубже зашел в воду. Мужчина же, повернув голову к отдыхающим, продолжал:
– Ловить рыбу на пляже. На палку. Это смешно. Для настоящей рыбной ловли следует иметь специальные снасти, наживки, лодку…
В это время мальчик, взмахнув рукой, выбежал на берег. За ним по песку волочилось какое-то существо. Коричневое, с рогами на голове и наростами на теле, оно лишь отдаленно напоминало рыбу.
– Поймал, поймал, – орал мальчик, указывая на добычу и боясь подойти к ней.
Рыболова тут же окружили. Мамаша брезгливо поморщилась:
– Какая гадость…
Юноша отважно подошел к существу на полшага:
– Странная рыба.
Девушка выглянула из-за его спины:
– Страшная.
Мужчина с газетным клочком на носу пожал плечами:
– Рыба как рыба…
Существо как будто не возражало против своего пребывания на берегу среди людей. Лежало спокойно, лишь иногда вздрагивало губами и жабрами.
– Да, совсем ординарный экземпляр, – как бы самому себе кивнул мужчина и, нагнувшись осторожно, дернул добычу за хвост. Рыба не шелохнулась.
– Ничего особенного…, – окончательно констатировал обгорелоносый и выпрямился, – Ничего.
Мальчик, однако, не согласился:
– Большая.
И тут же все остальные вновь обрели голос. Мамаша предложила:
– Выбросьте эту гадость в море.
Барышня задрожала:
– Не надо ее в море. Мы же там плаваем, купаемся…
Юноша поинтересовался:
– А что это за вид? Как называется?
Мужчина, поправив газетный клочок на носу и присев на корточки, легонько постучал пальцем по рыбьей голове:
– Это…, это очень распространенная рыба семейства… мелководных. «Колумбус»…
Окружающие изумленно переглянулись, и тогда вдохновленный их вниманием обладатель газетного клочка погладил существо по белому животу:
– Настоящий «Колумбус Ихтиандрус»…
Рыба и в этот раз не дрогнула. Мужчина медленно поднял ее на руки:
– Видите, какие маленькие глазки… Этот вид живет в наших широтах. Красные плавники. Средней прочности кожа…
Ловко ухватившись за несколько чешуек, он потянул их на себя:
– Видите.
Мальчик раскрыл рот:
– Ага…
Мамаша отвернулась:
– И видеть не хочу.
Барышня молча спряталась за спину юноши. Тот, расправив плечи, согласно кивнул головой:
– Да-да, пожалуй, средней прочности…
Мужчина, показав всем несопротивляющуюся рыбу, уложил ее на левую руку. Правой довольно потер лоб, смахнув при этом невзначай газетный клочок:
– Совершенно безобидный представитель подводной фауны. Питается планктоном из-за отсутствия зубов…
Рыба при этих словах, как будто удивившись, вытянула губы в трубочку. Потом ловко извернулась, дернулась и вцепилась мужчине прямо в его в красный нос. Острыми зубками.
«СТАРУХА N2»
«Старуха N2» выдвинулась из-за подъездной двери. И замерла, уподобившись крокодилу. Сверкая подслеповатыми глазами, из которых сочились мелкие слезы.
Отстоявшись после спуска с третьего этажа, где находилось ее гнездище, «Старуха N2» повела носом. Он, конечно, был не молод и ему уже давно не под силу отличить аромат жареного барашка от благоухания свежесорванной фиалки. Но все-таки, все-таки. «Старуха N2» вдыхала снова и снова. Так она поступала на протяжении всей своей. И ей в голову не приходило отступить. Только к глазам прикладывала дряхлый и чистый платочек.
Ее уже не окружали люди. Красивые или уроды. Женщины или мужчины. Лет пятнадцать «Старуха N2» жила среди фигур, между теней. Они сновали, говорили, сопели, кашляли, чавкали, гавкали, визжали, бормотали, чирикали и мяукали. Слух-то у нее сохранился отменный. И она стояла у подъезда крокодилом. Пытаясь на слух определить: стоит ли трогаться в этот путь. Все-таки сегодня или не сегодня.
Назначено было на сегодня. Это точно. Разум в ней еще теплился. И память была – дай бог любому до восемнадцати и старше. «Старуха N2» крепко держала в уме нынешнюю дату. И готовилась к ней. Все последние дни. Медленно, но верно собирала тряпкой пыль с подоконников, полочек и шкафа. Мела пол от стены до порога. Чинила выходные чулки. Гладила ставший великоватым костюмчик. И обхаживала щеткой зипун с меховым воротником. Ветхий. Уж, какой есть.
Устав, сидела за чаем. Перед коробкой с фотографиями. Вытаскивала тонкие картонки и рассматривала то через двойные очки, а то так, глядя скорее сквозь. Потому что глаза заливало влагой. А она и так все помнила. Через слезную муть перед ней проступали взявшиеся за руки дед и бабка, смеющиеся над чем-то отец и мать, орущие малые дети…
«Старуха N2» вздохнула. И еще раз смахнув слезинки, шагнула с порожка подъезда. Но не в сторону улицы. На тропинку, ведущую в глубь двора, туда, где растет пара рябин, обглоданных бойцовыми собаками. Туда, где не было сейчас ни одной фигуры и ни одной тени.
Там «Старуха N2» присела. На скамейку. Всего-то несколько шагов, а сердце билось. Еще билось. Еще как билось. А со стороны она замершая опять стала похожей на крокодила. На крокодила сидящего.
На этой скамейке ближе к обеду собираются для распития местные алкаши. На этой скамейке ближе к вечеру хохмят молодые девчонки и парнишки. На этой скамейке лежала она в ночь выпускного бала. Глазами в звезды. А он поклялся.