– Да, тяжело… Хотя раньше, в общем… раньше мы с ним были очень близки.
Карен поднимает взгляд – Джонни смотрит на нее с глубоким сочувствием, – и она вновь начинает всхлипывать. Она как мыльный пузырь, едва держится: несколько добрых слов – бац! – и лопнул. Трудно разговаривать, когда из глаз текут слезы.
– Я… на этот раз справиться мне не удалось. Анна, моя подруга, посоветовала сходить к врачу, а он сказал… сказал, что нечего удивляться, такое трудно пережить и… ну, в общем… предложил антидепрессанты, а мне принимать их совсем не хочется… Я не хочу быть не собой, они могут изменить личность, и привыкать к ним тоже не хочу…
– Такое вряд ли случится, – говорит Джонни. – Некоторым они помогают.
– Правда?
– Они способны поднять настроение. Не стал бы советовать полагаться только на них, однако доказано, что в сочетании с психотерапией антидепрессанты дают хорошие результаты.
– О.
– Вы в любое время можете обсудить это с доктором Касданом, психиатром, если решите копнуть глубже. Почему бы вам не походить недельку-другую на групповые сеансы и ко мне, а потом вернуться к этому вопросу?
– Было бы неплохо.
– Простите, я вас перебил. Так на чем вы остановились?
Какое-то время Карен молчит, пытаясь вспомнить.
– Да, так вот, я решила… В общем, подруга спросила, не покрывает ли моя страховка что-нибудь еще, кроме стандартного медобслуживания. Я проверила – и действительно, покрывает, так что… я…
– Давайте пока опустим эти детали, – говорит Джонни. – Могу я вернуться к разговору о вашем отце?
– О, да, разумеется.
Карен смущена. Наверное, я его замучила своей болтовней.
– Вы сказали «на этот раз»… «на этот раз справиться не удалось». А что, вы уже теряли кого-то из близких?
– Да. – Она замолкает ненадолго и произносит: – Мужа.
– Мужа?
Джонни озадачен, Карен это видит. Явно не ожидал, что она вдова. Люди часто так реагируют, и Карен уже привыкла, но ей все равно тяжело. Обычно она старается не вдаваться в подробности, чтобы поменьше расстраивать окружающих. А Джонни слишком молод, и ей особенно хочется его защитить. Она берет еще один платок.
– У него случился сердечный приступ, ни с того ни с сего… Прошло уже два года… – У Карен дрожит голос. Джонни врач, напоминает она себе. Он справится. – Мужа звали Саймон.
– Наверное, это было страшное потрясение.
– Да. Но я вроде выдержала. Не хочу сказать, что это вообще на меня не подействовало. Конечно, подействовало, еще как. Это было ужасно, жутко… – Перед глазами встает картина, как Саймон падает в поезде, и Карен вздрагивает, глотая слезы. – Как-то пережила. Куда деваться, ведь у меня дети, пришлось идти дальше. А теперь еще отец, и я, кажется, совсем расклеилась. Последние две недели – с тех пор, как он умер, – я только и делаю, что плачу, все время, каждый день. И похоже… не знаю, что со мной такое. Иногда я чувствую себя жутко несчастной, в другие дни у меня тоже скверное настроение, но по-иному: будто в мое тело кто-то поселился, я сама не своя.
– Вы отнесли бы это к физическим симптомам?
Карен хмурится.
– Трудно отделить одно от другого. У меня постоянные головные боли, словно мне надели металлический обруч – порой давит так сильно, что странно, почему я не вижу этот обруч… Как если бы вы носили шляпу, а потом сняли, и до сих пор ощущаете след от нее.
Джонни кивает.
– Хорошее описание.
– Я не пойму одного: почему смерть Саймона я пережила легче, ведь она была такой неожиданной. А смерть отца… я знала, что это вот-вот случится. Отцу шел восьмой десяток, он болел давным-давно.
– Похоже, у вас депрессия. За относительно короткий промежуток времени вам пришлось решать массу проблем, и такая реакция совершенно естественна.
– Для моей мамы уход за ним был обузой… в каком-то смысле смерть отца принесла ей облегчение… Мне бы хотелось так к этому и относиться, однако мама меня тоже тревожит. Что ей теперь делать? Наверное, следует забрать ее к нам, только вот не знаю, по силам ли мне справиться еще и с этим, ведь я совсем расклеилась… – Карен умолкает и смотрит на врача. – Простите.
– Вам не за что просить прощения.
– Да, наверное. Простите.
До Карен доходит смысл ее слов, и она смеется.
Джонни улыбается в ответ.
– По-моему, вы слишком строги к себе.
– Да?
– Похоже, вы рассчитывали на определенную реакцию на смерть отца, а она оказалась другой, и вы в растерянности. В вашей речи то и дело мелькает слово «следует»: «следует пригласить маму жить к себе», «не следует так много плакать».
– Пожалуй, я на самом деле так считаю…
– Когда происходит нечто, причиняющее нам боль, нам порой кажется, что мы не сумели правильно среагировать. – Джонни смотрит на часы. – Боюсь, у нас осталась всего пара минут.
– Не пойму, почему мне сейчас тяжелее, чем когда умер Саймон, – говорит Карен. – Странно, правда?
– Ну… я думаю, вы сейчас испытываете то, что часто называют кумулятивной травмой. Это может случиться, когда одно печальное событие происходит следом за другим.
– Поэтому я веду себя так неуравновешенно?
– Наверное, лучше не взвешивать… – Джонни вытягивает вперед сложенные чашами ладони, изображая весы, – …тяжелее одно горе другого или нет. – Он поочередно опускает одну чашу и поднимает другую. – Наверное, это скорее похоже вот на что. – Он складывает ладони вместе. – Одну тяжесть можно выдержать, а две нет. – И опускает руки.
– Ой. А я так не думала.
– Я не говорю, что причина только в этом, но все-таки не следует судить себя слишком строго.
Карен кивает.
– К сожалению, сейчас нам пора заканчивать, однако вам не помешало бы поразмышлять об этом до нашей следующей встречи.
– Конечно.
– Приятно вам пообедать, – говорит Джонни.
16
О нет, думает Майкл, входя в столовую. Почти все стулья заняты, придется к кому-нибудь подсаживаться. Есть место рядом с Ритой, и она вроде бы достаточно безобидная, но с ней уже сидит Трой, а он явно не в духе, лучше не связываться. Майкл ищет взглядом Карен – уж если и болтать с кем-то, то лучше с ней, она тоже новенькая. Затем вспоминает, что после сеанса ее куда-то увел Джонни.
Есть два свободных места в углу за столиком у остекленной двери. На двух других стульях сидят парень с ирокезом, который подсказал, где стоит нормальная кофемашина, и еще один молодой человек с татуировками – они полностью покрывают обе руки и переходят на затылок. Майкл протискивается к ним и едва произносит: «Не против, если я здесь сяду?», как чувствует рядом благоуханный аромат, и чьи-то волосы скользят по его руке.
– Привет, ребята! – Это Лилли. – Можно с вами?
– Конечно, – в один голос откликаются оба парня.
Еще бы, думает Майкл.
– Давай, Майкл, паркуй свой зад рядом со мной, – говорит Лилли, хлопая по красному сиденью свободного стула.
Майкла послушно садится.
– Майкл новенький, – объясняет Лилли.
– Мы уже встречались утром, – говорит Ирокез и протягивает руку: – Я Карл. А это Лански.
Лански отрывает взгляд от тарелки – ему принесли гамбургер и жареный картофель – и кивает.
– Необычное имя, – произносит Майкл и тут же добавляет: – Наверное, вам все об этом твердят.
– Нет, – говорит Лански. – Так зовут меня только здесь. Это моя фамилия. А имя – Пол, но на ПЛЗ у нас два Пола.
– Программа лечения зависимости, – поясняет Лилли, заметив недоумение на лице Майкла.
– Ну, а ты как сюда загремел? – интересуется Лански.
– О, он печальный, – говорит Лилли.
– А мы плохие. – Карл подмигивает; проколотая бровь делает мимику жестче.
– Еще какие плохие, – кивает Лилли и поворачивается к Майклу. – Карл сидел на наркотиках.
– А я запойный, – говорит Лански.
Заметно, думает Майкл. Под большими очками в черной оправе щеки Лански пронизаны поврежденными кровеносными сосудами.
В центре стола стоит кувшин. Лилли наливает себе сок.
– Здесь мы все делимся на помешанных, плохих и печальных.
Лицо Майкла кривит улыбка.
– Если мы печальные и плохие, кто тогда помешанные?
– О, сейчас их тут не так много, – отвечает Карл. – Но они психические, совсем сдвинутые, понимаешь? Те, кто слетел с катушек.
– Я слетела с катушек и попала сюда, – говорит Лилли. Ее откровенность обезоруживает, но до Майкла уже дошло, что в Мореленд-плейс редко ведут светские разговоры. – У меня БР. – Она одаривает его великолепной улыбкой.
– Что это? – спрашивает Майкл.
– Биполярное расстройство, – поясняет Лански и смачно откусывает гамбургер. На тарелку плюхается клякса кетчупа.
Лилли смотрит на женщину, подающую еду. Та вручает Майклу тарелку с печеным картофелем, фаршированным тунцом и сладкой кукурузой. Теперь он вспоминает, что именно это и заказывал.
– Мое уже готово, Салли?
Немного странно обращаться по имени к персоналу и другим пациентам, думает Майкл. Впрочем, дружелюбие – всегда хорошо.
– А что ты заказывала? – спрашивает Салли.
– Омлет, – отвечает Лилли. – У меня аллергия на пшеницу, – поясняет она Майклу, понизив голос, будто это более откровенное признание, чем предыдущее.
– Ну, так… ты сказала, что слетела с катушек. Что это значит?
Обычно Майкл не особенно любопытен, но история Лилли вызывает у него глубокий интерес. На ее фоне он гораздо меньше чувствует себя отщепенцем, ведь он давно не общался с другими людьми. Впервые за много месяцев в душе возникло нечто слегка напоминающее радость.
– А, я хотела зарезать свою сестру, – небрежно сообщает Лилли.
Майкл едва не давится едой.
– Да ты, наверное, слышал, – говорит Лански. – Об этом во всех газетах трубили.
И тут до Майкла доходит. Так вот откуда ему знакомо лицо Лилли. Не может быть! Они с сестрой вели программу «Стрит-данс в прямом эфире», которую обожают его дети. Мне-то она по барабану, не перевариваю такую музыку – и все же! Ну надо же, удивляется он, в задумчивости жуя картошку, я обедаю со знаменитостью. Вот Келли и Райан удивились бы.
– У меня был транзиторный психоз, – объясняет Лилли, поправляя топ, и Майкл снова приказывает себе не пялиться. – Но сейчас все в порядке.
Значит, действуют лекарства, думает Майкл. Похоже, некоторым пациентам они помогают.
– А твоя сестра?
– Она ко мне привыкла, – улыбается Лилли. – Тогда я на самом деле считала ее дочерью дьявола.
– Помешанная, что поделаешь. – Ухмыляясь, Лански стучит по виску пальцем.
– Так ты застрахован или что? – спрашивает Карл.
Майкл не сразу понимает, о чем это он.
– Хочешь знать, как я плачу?
– Да, – говорит Карл. – Она, судя по всему, платит сама… – Кивок в сторону Лилли. – Лански тоже…
– За меня платит отец, – застенчиво говорит Лански.
– А меня проспонсировали на работе. А ты как?
– О, – произносит Майкл, все еще чувствуя себя не в своей тарелке. – По государственной страховке.
– По государственной?! – Лилли и Карл явно ждут продолжения.
Майкл кивает. Он и не догадывался, что это здесь редкость. Да и вообще особо не думал о том, как сюда попал. Все было как в тумане.
– Везучий ты мерзавец, – роняет Карл.
Сто лет меня везучим не называли, думает Майкл.
– Почему?
– Чтобы попасть сюда без страховки, нужно целое состояние. – Карл обращается к Лилли: – Сколько это сейчас стоит?
– Ты на стационаре? – уточняет та.
Майкл кивает.
– Значит, как и мы. Почти штука за ночь.
Во второй раз картошка едва не застревает у Майкла в глотке. Он хватает стакан, делает глоток.
– И как же это тебя отправили сюда по государственной страховке? – спрашивает Карл.
– Больше нигде не было свободных коек.
– А ты что, не помнишь? – обращается Лански к Карлу. – Ну, того парня – пару недель назад его выписали. Мэтт, кажется, его звали. С книжкой еще вечно ходил, грамотей. У него тоже была государственная страховка.
– Разве? – говорит Лилли.
– Да. Похоже, в психбольницах сократили количество коек, и когда у них не хватает мест, лишних пациентов отправляют в такие клиники, как наша.
– Понятия не имел, – говорит Карл.
До Майкла доходит смысл сказанного.
– Значит, если в бюджетной психушке освободится место, меня переведут туда?
Майкл изо всех сил старается не паниковать. Конечно, он искренне поддерживает развитие государственного сектора, но ведь он только-только начал привыкать к здешнему окружению, и мысль о переводе в изолятор, положенный по государственной страховке, вселяет ужас. Перед глазами уже мелькают смирительные рубашки и прикованные цепями к спинкам кроватей больные. Бред какой-то, говорит он себе. Викторианские времена давно прошли. И все же такая перспектива пугает. Вряд ли стены там украшены акварелями. Впрочем, без них-то он как-нибудь проживет. Гораздо хуже, что там скорее всего не будет отдельной палаты.
– Нет, раз положили сюда, здесь и останешься. Слишком много возни с переводом, – рассуждает Лански.
Слава богу, думает Майкл. Жить в одном помещении с такими же чокнутыми, как я, – что может быть хуже?
17
– Может, посидим в маленьком холле? – предлагает Сангита.
– Мне все равно.
Сестра идет по коридору к одной из дверей, переворачивает табличку – теперь вместо «СВОБОДНО» на ней надпись: «ЗАНЯТО» – и приглашает Эбби в комнату, похожую на ту, где проходило занятие группы, только меньше.
Неужели, если не считать спален, все помещения в этом здании оформлены в бежевых тонах? Запутаться можно, думает Эбби.
– Садитесь. – Сангита указывает на самую дальнюю от выхода кушетку, а сама занимает другую, ближе к двери.
Эбби остается на ногах.
– Я постою.
Ей опять хочется сбежать отсюда. Мимо Сангиты пройти будет трудно, но если действовать быстро… Однако где-то в глубине души Эбби понимает, что разумнее все же остаться. Она переминается с ноги на ногу.
– Почему мне нельзя уйти?
– Доктора не любят, когда люди на полпути бросают групповые занятия, если на это нет очень веских причин, – объясняет Сангита. – Как только уйдет один, за ним потянутся другие, и это плохо подействует на тех, кто хотел бы продолжать занятия.
При чем тут полпути, думает Эбби, Сангита не поняла.
– Я ухожу не из группы. Я хочу уйти отсюда.
– А-а. – Пауза. – По-моему, это тоже плохая мысль.
– Почему? – Эбби уже устала постоянно искать ответы. С каким бы предложением она ни вышла, все оказывается не так. – Мне нужно домой к сыну.
Она идет к двери, но Сангита успевает схватиться за ручку.
Эбби вновь охватывает мучительное беспокойство.
– Мне так плохо, у меня в голове… я не могу ясно соображать, не могу сосредоточиться. Как мне ходить на групповые занятия? Сегодня ночью я почти не спала, все время кто-то открывал дверь – проверяли, на месте ли я…
– Хотите, я научу вас делать дыхательные упражнения?
– Спасибо, не надо.
– Подумайте хорошенько. Это поможет расслабиться и немного успокоит мысли.
– Я уже давно пытаюсь их успокоить. – Эбби едва сдерживается, чтобы не закричать. – У вас есть эти таблетки, как их там?.. – Она пытается вспомнить название. – Кажется, начинаются на «Д»… Мне давали только одну.
– Диазепам?
– Да. Не посмотрите? Честное слово, сил больше нет терпеть…
– Если принесу, обещаете никуда не уходить?
– Хорошо.
– Да, а вы не знаете, кто будет вести с вами индивидуальные сеансы?
– Какие?
– Индивидуальные.
– Без понятия.
– Поскольку вы только что поступили, мне еще не сказали, – поясняет Сангита. – Я это тоже выясню и скоро вернусь.
Оставшись в одиночестве, Эбби изо всех сил удерживает себя на месте. Если бы не диазепам, она бы удрала, не задумываясь.
Немного погодя раздается стук, и не успевает Эбби сказать и слова, как дверь открывается. Сердце падает – это не Сангита с лекарством, а совсем другая женщина.
– Здравствуйте, – приветствует она. – Меня зовут Бет.
Эбби подозрительно разглядывает ее бейджик.
– Вы принесли лекарство?
– Не беспокойтесь, этим занимается Сангита, – уверенно произносит женщина, и тревога Эбби немного утихает. – Я буду заниматься с вами индивидуально.
Бет улыбается. Глаза блестят, взгляд не такой строгий, как у Джонни. К тому же она значительно старше его, и голос у нее мягкий. Она полновата, и это почему-то располагает к общению; Эбби инстинктивно чувствует в ней опору.
Классные лодочки, думает Эбби, разглядывая лиловые туфли на ногах Бет. Это первая оптимистичная мысль за все утро.
– Сангита сказала, что вы хотите уйти. Наверное, вы расстроены, и я подумала, что нам самое время познакомиться, – продолжает Бет, садясь на кушетку. – Не присядете? Не знаю, как вы, а я не люблю разговаривать стоя.
– Хорошо.
Эбби устраивается на краешке дивана.
– Как я понимаю, вы испытываете сильную тревогу.
– Да.
Одно только это слово заставляет Эбби вновь задергать ногами.
– Ужасное чувство, знаю. Со мной это тоже было.
– С вами?
Эбби потрясена: личного признания от врача она не ожидала. С какими только медицинскими работниками ей ни доводилось встречаться за свою жизнь – а их было очень много, если вспомнить студенческую жизнь и включить тех, к кому она ходила с Каллумом, – они никогда не говорили о себе.
– Да. – Бет морщится и кивает головой. – Порой это чувство полностью тебя поглощает, ведь так?
Наверное, я могу ей довериться, хотя бы немножко, думает Эбби.
– Я не хочу, чтобы за мной ходили по пятам, – признается она. – От этого только хуже становится.
– А кто за вами ходит? Кто-то не из нашей клиники?
– Да нет же! – смеется Эбби. – Я пока не совсем параноик. За мной ходят здесь. Ну эти, медсестры.
– Вы имеете в виду Сангиту?
– Да. И ночью тоже – так ведь с ума можно сойти. Даже когда я легла, каждые пять минут кто-то заглядывал в палату. Как спать в такой обстановке, скажите?