— Какими еще подарками?
— Ну, лично я зафиксировала передачу из рук в руки подарка растительного происхождения.
Артем немного помолчал, потом чертыхнулся:
— Не интригуй, говори прямо, а то я не могу придумать, чем они там ценным растительным обмениваются — рассадой марихуаны?!
— Почему марихуаны? — Я удивилась. Потом догадалась: — А, значит, я верно предположила, что в Белом Доме живет глава мафии?
— А ты видела Белый Дом? И что скажешь? — Интереса в голосе Артема прибавилось.
— «Ближайшие соседи — люди состоятельные и респектабельные», — подсказал мне нужный абзац внутренний голос.
Я отмахнулась от помощника.
— Я этот Белый Дом не просто видела, я там была! — похвасталась я, надеясь, что этот успех мой наниматель оценит по достоинству. В енотах, пожалуйста. — И вот что я могу тебе сказать об этом самом Белом Доме: с виду — дворец, а по сути — казематы какие-то! Меня, невинную уборщицу, бросили в темный подвал и допрашивали, как вражескую партизанку!
— Да ладно? И о чем допрашивали?
— О чем всегда допрашивают? — Я пожала плечами. — «Имя, фамилия, род занятий, коварные планы»? Счастье, что совесть у меня чиста, как божий ангел, иначе небось замучили бы пытками, белоносочники!
— Бело… кто?
— Белоносочники, — объяснила я. — Как белогвардейцы, тот же принцип словообразования. Люди в белых носках.
— Захватывающе повествуешь, — похвалил благодарный слушатель. — Пожалуй, я бы хотел послушать эту историю не по телефону. Ты уже завтракала?
— А ты хочешь меня накормить? — Я обрадовалась.
Покушать я люблю, тем более за чужой счет!
— Завтрак у меня уже был, но скоро я захочу обедать, — я покосилась на индифферентного часового Чебурашку, потом на дисплей компа с исправным таймером, наскоро произвела мысленные рассчеты и предложила: — Можем встретиться в хачапурной дяди Ашота через два часа.
— Договорились.
Артем отключился.
— Смотри-ка, какая козырная масть пошла! Уже второй день тебя кормят и поят добрые мужчины! — искренне порадовался за меня внутренний голос.
— Вот, кстати, вернемся-ка от кормильца к поильцу, — вспомнив о недобром мужчине, угостившем меня коктейлем «Чистосердечное признание», я перестала улыбаться и уткнулась в экран, на который вывела свежие снимки с фотоаппарата.
Сначала я думала обработать их, чтобы обрезать все, кроме собственно текста, но заметила по нижнему краю рабочего стола иконки свернутых документов и оставила картинку нетронутой для последующего внимательного изучения.
Перефотографированный текст действительно оказался унылым и бездарным пересказом моего талантливого и вдохновенного повествования о путешествии на Кипр.
— М-да, этот Саша — не Пушкин, — отметил мой внутренний голос.
Саша не-Пушкин придерживался излишне лаконичного стиля «упал, очнулся — гипс» и выбросил из текста все мои эмоциональные пассажи, оставив сухие факты. С большинством из них я была знакома, но нашлись и новые для меня детали.
К примеру, бытоописатель мой упоминал незнакомое имя «Платон Угрюмов».
— Для Кипра имечко редкое, — справедливо заметил мой внутренний голос.
Я кивнула: у меня Платон Угрюмов четко ассоциировался с масштабной коммерческой деятельностью на широких просторах дореволюционной Сибири.
Воображение широкими мазками набросало портрет дюжего купчины с пронзительным взглядом и окладистой бородой.
Поскольку одного такого бородатого я на Кипре действительно встречала, резонно было предположить, что Платоном Угрюмовым звали самоубийцу.
Эту версию подкрепляли и записи Сашка: «Свидетель Ложкина приехала к дому Угрюмова на такси…», «Свидетель Ложкина вручила Угрюмову письмо…», «Свидетель Ложкина обнаружила тело Угрюмова в кухне и извлекла его голову из духовки включенной газовой печи».
Ужасно неаппетитно написано было, просто фу! Как будто голова пребывала в духовке отдельно от тела! И как будто свидетельница Ложкина какой-то бестрепетный монстр!
Кривясь и плюясь, я прочитала весь текст — он описывал только мое пребывание в доме и уместился на двух страничках, что соответствовало четырем фотоснимкам.
У меня сложилось стойкое впечатление, что автора текста и того или тех, кому он предназначался, интересовала главным образом персона пресловутого Угрюмова.
Пятый снимок запечатлел интригующее начало отчета: «На трижды упомянутое при ней имя «Маргарита» свидетель Ложкина никак не прореагировала».
Я наморщила лоб, припоминая. Когда это при мне звучало имя «Маргарита», да еще трижды?
— А помнишь, Сашок назойливо напевал не в лад и не к месту: «Маргари-ита! Маргарита, ведь ты не забыла? Маргари-ита! Ты же помнишь, как все это было!» — встрепенулся мой внутренний голос. — Ты еще подумала, что это его от пива развезло и потянуло на лирические песнопения.
— А он, значит, проверял меня, — задумалась я. — То есть Маргарита эта, надо полагать, имеет какое-то отношение к тому Угрюмову… Да уж не ее ли то было письмо?!
Я открыла файл, тайком скопированный из шефовой папочки «Разное», и еще раз посмотрела на роковое письмо, загнавшее бородатого мужика транзитом через духовку на тот свет.
Никакой подписи там не было, вместо нее присутствовал отпечаток напомаженных губ, и понять, принадлежит он Маргарите или Фросе какой-нибудь, не представлялось возможным.
Я бы скорее на деревенскую Фросю поставила — губы были не тонкие, мясистые такие были губы, видимо, целовальщица отнюдь не субтильная дамочка.
— Или она себе в губы силикон закачала, — подсказал мне внутренний голос.
— Силиконовые губы по нынешним временам отнюдь не редкая примета, у каждой первой гламурной кисы «уточка», — с сожалением констатировала я. — И чего это Сашок одним именем ограничился? Лучше бы он фамилию мне напел!
— Ну, знаешь ли, не каждая фамилия в песню ложится, — справедливо заметил внутренний голос. — Может, она Маргарита Трусель-Голопопель, например? Или, скажем, Маргарита Борзосвинова. Попробуй-ка, спой такое!
Я попробовала и лирично напела на мотив «Черного ворона»:
— Борзосви-и-инов! Что ж ты вье-о-ошься…
— А с Голопопелем как? — заинтересовался внутренний. — Так же?
— Можно и по-другому: Трусель-Голопопель в поле у ручья! — талантливо перековеркала я «Ой, цветет калина».
— А…
— Достаточно, — волевым усилием я остановила неуместное веселье. — Сначала дело.
Я переключила внимание на свернутые файлы в нижней части экрана. Машинально потянулась к ним курсором, нажала и чертыхнулась, вспомнив, что передо мной не настоящий рабочий стол, а всего лишь его фотография.
— Файлы текстовые, — сообщила я, рассуждая вслух. — Вероятно, Сашок обращался к ним, работая над своим отчетом. Тогда можно предположить, что эти три документа объединены общей темой. А называются эти файлы…
Я присмотрелась к мелким буковкам:
— «Наш Бонд» и «Крестный папа»!
— Названия явно не сухарь Сашок придумывал, тут чувствуется конкретное настроение, а именно: ехидство, — вставил свои пять копеек внутренний голос. — И еще есть ощущение, что тема криминала и противостояния ему цветет и крепнет. Интересно, на какой стороне силы был бородач Угрюмов? На темной или на светлой?
— Спасибо, что не спрашиваешь, на какой стороне я, — пробурчала я, открывая браузер. — Сейчас попробуем что-нибудь узнать…
Я начала с того, что без затей забила в строку поиска имя и фамилию: Платон Угрюмов.
Выскочила всякая ерунда: «Значение фамилии Угрюмов», «Улицы в России, названные фамилией Угрюмов», «Списки хорошистов СШ № 8 по итогам второй четверти, 3-й «Б», Платон Угрумов» и прочая чушь.
Тогда я протестировала поисковую фразу «Платон Угрюмов и мафия», и тут же мне выпал джекпот — с десяток свеженьких новостей под заголовком «Свидетель обвинения по делу Коробейникова погиб на Кипре»!
— Вот оно! — дружно ахнули мы с внутренним голосом и пошли рвать ромашки в информационном поле.
Собранный в итоге букет разнородных сведений не впечатлял объемом, но радовал третий глаз волнующим предчувствием в духе «истина где-то рядом».
Платон Угрюмов определенно был темной лошадкой. Откуда он взялся, журналисты не писали, но отмечали его стремительную карьеру в близком окружении крупного красноярского бизнесмена Максима Коробейникова, о котором тоже можно было с уверенностью сказать, что он тот еще жук.
Официально Коробейников был известен как владелец заводов, домов, пароходов и прочих добропорядочных бизнесов, неофициально — как доморощенный мафиози.
— А вот и Крестный Папа! — воскликнул мой внутренний голос, увязав характеристику персонажа с названием файла.
Два года назад у Коробейникова приключилась серьезная неприятность: его обвинили в смерти депутата, с которым у Папы были очень сложные товарно-денежные отношения. Депутат был связан пуповиной с кем-то на самом верху, так что с делом о его убийстве разбирались не прикормленные местные сыскари, а цепкие и злые московские гости. И пошел бы Папа Коробейников на ПМЖ к другим паханам по этапу, если бы не внезапное и бесследное исчезновение главного свидетеля обвинения — Платона Угрюмова.
— А вот и Крестный Папа! — воскликнул мой внутренний голос, увязав характеристику персонажа с названием файла.
Два года назад у Коробейникова приключилась серьезная неприятность: его обвинили в смерти депутата, с которым у Папы были очень сложные товарно-денежные отношения. Депутат был связан пуповиной с кем-то на самом верху, так что с делом о его убийстве разбирались не прикормленные местные сыскари, а цепкие и злые московские гости. И пошел бы Папа Коробейников на ПМЖ к другим паханам по этапу, если бы не внезапное и бесследное исчезновение главного свидетеля обвинения — Платона Угрюмова.
Без него дело развалилось, и Коробейников остался при своих и на свободе, однако из привычного ареала обитания все же предпочел мигрировать, удачно променяв Красноярск на Сочи. Тут он пока не засветился в прессе и удостоился упоминаний только в связи с гибелью Угрюмова, который умудрился найтись посмертно, прогремев взрывом дома на Кипре.
Вопрос: как узнали о том, что погиб не кто-то, а именно Платон Угрюмов, если взрыв и пожар наверняка уничтожили тело, да и жил мужик на Кипре, я уверена, не под собственным именем?
Тут я вспомнила фотографии, которые мне настойчиво демонстрировали агенты Смиты. Судя по наличию этой оперативной съемки, за домом в Ларнаке, где проживал Угрюмов, следили. Судя же по тому, что фотографии оказались у агентов, Угрюмов был под колпаком у спецслужбы.
И тут я подумала — а не был ли Платон Угрюмов засланным казачком? Может, это его автор файла с насмешкой назвал «Наш Бонд»?
Что, если эти самые спецслужбы нарочно внедрили Угрюмова в близкое окружение Коробейникова, чтобы в нужный момент использовать как свидетеля обвинения?
— Чего ж не использовали? — озадачился внутренний голос.
Я пожала плечами.
Может, свидетеля законсервировали, планируя использовать позже, когда обвиняемый побольше жира накопит, чтобы было, что у него отнять. А может, свидетель решил, что вдали от разборок спецслужб и мафии он целее будет, и сбежал, поломав коллегам всю схему.
Так или иначе, а контора Смитов выяснила, где хоронится беглец, и, значит, теперь агенты хотят убедиться, что Угрюмов действительно погиб, а не слинял под шумок газового взрыва еще куда-нибудь. И я для них именно «свидетель Ложкина», мои чистосердечные показания нужны, чтобы закрыть это дело.
Я почесала в затылке.
Схема получалась стройная, в нее прекрасно вписывались и вежливые агенты Смиты, и галантный гад Сашок…
А вот двойная попытка наглого уличного ограбления и разгром квартиры — нет, не вписывались. Стилистически диссонировали.
— Возможно, тут задействована не одна организация, а две конкурирующие? — предположил внутренний голос.
— Мафия Коробейникова! — вспомнила я. — Не ее ли руками творились разбой и разгром? Коробейников же где-то в Сочи живет, правильно? Руке мафии недалеко было тянуться.
— А им-то что от тебя нужно? — озадачился внутренний голос.
— То же самое, наверное, — предположила я. — Подтверждение того, что неудобный свидетель Платон Угрюмов мертв.
— Но у тебя не имеется справки о его смерти, а мы уже пришли к выводу, что и в сумке твоей, и в квартире разбойники хотели найти что-то бумажное, — напомнил внутренний голос.
— Нестыковочка, — согласилась я и потрясла головой.
Было такое ощущение, будто, энергично шевеля мозгами, я их намозолила.
— Пора принять таблетку от мигрени, — посоветовал внутренний голос. — Такую круглую, большую, горячую…
Воображение сноровисто нарисовало маслом (и сыром) дымящуюся лепешку хачапури.
Я решительно закрыла ноутбук и пошла одеваться.
Уходя из дома, ноут я от греха (читай — от Сашка) подальше занесла Ивасику, который сегодня с утра был дома, потому что работал во вторую смену.
— Спрячь это и никому не показывай, — велела я, впихнув ему в руки свой комп. — Потом расскажу почему!
— Ну рассказывай! — повелел Артем, взмахнув сверкнувшим ножом, как саблей.
Он вытребовал себе приборы, шокировав местный бомонд.
— Вот ты чукча гламурный! — хихикнула я. — Кто же ест хачапури ножом и вилкой?! Нужно, чтобы растопленное масло широко, в свободном экспрессивном стиле размазывалось по физиономии, а расплавленный сыр тянулся за руками и склеивал пальцы и зубы! Вот так!
Я показала, как надо есть хачапури, и вместо «Вот так» с набитым ртом произнесла «Фоф фак», отчего Артем заметно напрягся:
— Чего ругаешься?
— Фа фе фуфауф, — не выпуская изо рта крепко зафиксированный челюстями ломоть хачапури, я помотала головой.
Мол, не ругаюсь я.
Гламурный чукча вздохнул, показательно отпилил ножом маленький кусочек лепешки, аккуратно загрузил его в рот вилкой и зажевал, скосив глаза, как внимательный дегустатор.
Я в три укуса уничтожила свою лепешку, отдышалась, хлебнула компотика и сказала:
— Ладно, слушай. История и впрямь прелюбопытная.
Гламурный чучка тюкнул вилочкой, нацепил на нее крошечку и шевелением бровей пригласил меня продолжать.
— Ты так долго жрать будешь, а у меня рассказ короткий, — сказала я. — Полетела я в командировку на Кипр и там передала одному мужику лично в руки важное письмо шокирующего содержания. Мужик его прочитал, расстроился и с горя сунул голову в газовую печь.
— При тебе?! — шокировался Артем.
— С ума сошел? — Я покрутила у виска пальцем и замаслила локон. — Думаешь, я стояла бы и смотрела, как кто-то себя убивает? Разумеется, фатального процесса я не наблюдала, увидела уже только мертвое тело. Помогать самоубийце было поздно, мне самой пришлось спасаться бегством, потому что в комнате был открытый огонь, а в кухне такой же открытый газ, и всего через минуточку бабахнуло так, что мама не горюй! Меня на пляже в землю впечатало!
— О, так ты поэтому в аэропорту выглядела, как соломенное чучело после бурной встречи с голодной коровой?
— Не преувеличивай, — я запила досаду компотом. — И вообще не обо мне речь. Этот самоубийца оказался довольно известным человеком. Звали его Платон Угрюмов, и был он подручным одного мафиози и, видимо, одновременно агентом под прикрытием. И от мафии, и от спецслужбы мудрец Платон сбежал…
— И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, а от Лисы не ушел! — захихикал Артем, видимо, намекая на мой псевдоним — я же Лисина.
— Забавно, ага, но погоди ржать, — попросила я. — Мне совсем не смешно, потому что от меня теперь активно домогаются свидетельских показаний.
— Кто домогается?
— Да много кто! Помнишь, на меня в подворотне напали?
— О, век помнить буду! — Артем мечтательно прижмурился. — Стоишь ты такая в боевой стойке уличной шпаны и визжишь, как милицейский свисток!
— Будешь издеваться, ничего не расскажу, — пригрозила я.
— Нет уж, рассказывай.
— Так вот, разбойники в подворотне были только первыми ласточками! Потом, как ты помнишь, меня пытались ограбить на улице…
— Век помнить буду! — повторил Артем. — Стоишь ты такая…
— Довольно обо мне! — перебила я, сердясь. — В этой истории уже немало более интересных типов! Два мужика, похожих на агента Смита из «Матрицы», потом те ребятки, которые под предлогом проверки на сейсмоустойчивость аккуратно обыскали мою квартиру и наш офис, а еще мой новый жилец — засланный казачок. По-моему, все они охотятся за одной бумажкой, которую я ношу при себе…
— Зачем? — серьезно спросил Артем.
— Зачем — что? Зачем охотятся? Затем, что это расписка в получении письма, ее можно подвергнуть экспертизе и установить личность по отпечаткам пальцев и оригинальной подписи…
— Я спрашиваю, зачем ты ее носишь с собой?
Я только моргнула.
— Если ты думаешь, что кому-то нужна бумажка, ради которой можно и на преступление пойти, то почему не отдашь ее, а подвергаешь себя риску стать жертвой нападения, ограбления или чего еще похуже?
— А вот с этой стороны мы на ситуацию не смотрели, — признал ошибку, способную стать фатальной, мой внутренний голос.
— Так я же не знаю, кому именно ее отдать! — Я нервно побарабанила пальцами по столу. — Как ты себе это представляешь? Стою я такая и кричу во все горло: «А вот кому расписка Платона Угрюмова? С собственноручной подписью Платона Угрюмова! Налетай, отдам за интерес!» Так, что ли?
— Тебе просто нужно было оставить эту бумажку в офисе, — Артем перестал сверлить меня взглядом и снова затюкал вилкой по тарелке, подбирая мелкие, как фрагменты мозаики, кусочки лепешки. — Это же документ отчетности, правильно я понимаю?
— Ну…
Не хотелось признавать, что во всем виновата моя недисциплинированность.
— Я думаю, еще не поздно это сделать, — решила я и потянулась за телефоном, чтобы позвонить царь-боссу.
— Рубен Юрикович, добрый день! Я совсем забыла отдать вам расписку в получении письма, которую я с Кипра, из Ларнаки привезла. Вы ее еще не ищете?