— Это на пляже.
Далеко внизу изгибался дугой Най — Янг. Посередине пляжа в полной темноте бушевал огонь. Очевидно, пожар начался какое–то время назад, потому что отдельные языки пламени были уже высотой с самые высокие деревья.
В черноте ночи пожар распространял тусклый свет, освещая казуарины и отбрасывая гигантские тени, которые вытягивались и бешено плясали по спящему морю. Густой черный дым поднимался с пляжа, затмевая луну и звезды. Он ел мне глаза.
Я бросился к сараю и распахнул дверь, громко зовя его по имени, хотя и знал, что никого не найду.
30
В жемчужно–сером свете утра жена устроилась позади меня на мотоцикле, и мы поехали на пляж посмотреть на обуглившийся скелет «Длинного бара».
На дороге стояли люди — глазели на черные мокрые развалины, указывали на покореженные металлические табуреты, кучи битого стекла и овальную стойку, похожую на лодку, которую подожгли, затопили, а потом, мокрую и обезображенную, вытащили на поверхность.
Тесс прижалась лицом к моей спине.
— О боже… — проговорила она. — Что же он наделал…
Вскоре люди начали расходиться. Подобные зрелища интересовали их мало. Жители Пхукета не из тех, кто останавливается поглядеть на разбившийся автомобиль: они наблюдают подобные сцены слишком часто. Вид пожарища не произвел на них особого впечатления: совсем недавно они видели еще и не такое. Выгоревшее здание снесут, сравняют с землей, и вскоре от «Длинного бара» останется только смутное воспоминание, а на его месте вырастет что–то новое. И вообще, пора заниматься делами: снаряжать детей в школу, ловить рыбу, предлагать туристам прогулки на слонах, массаж ног, кулинарные курсы и поездки на соседние острова. «Длинный бар» полыхал всю ночь, однако на следующее утро жизнь на белой песчаной полосе Най — Янга продолжалась как ни в чем не бывало. Королевская тайская полиция опечатывала дымящиеся руины, огораживая желтой клейкой лентой участок берега от середины дороги до самого моря.
— Где он? — спросила Тесс. — Где он, Том?
— Не знаю. Ударился в бега?
На дороге стояло пять белых с бордовым пикапов Королевской тайской полиции. «Не многовато ли для пожара в пляжном баре?», — подумал я, но потом заметил, что у ног облаченных в коричневую форму полицейских аккуратно уложены в ряд три мешка для трупов.
Один из копов наклонился и застегнул последний мешок на молнию. Прежде чем она закрылась, я успел увидеть то, что осталось от лица. Покойника я не узнал, зато узнал три взятых напрокат «Харлея», которые по–прежнему стояли на дороге, целые и невредимые.
Коп выпрямился и посмотрел на нас. Это был Сомтер. Он не сделал ни малейшего движения в нашу сторону, но я понял, что просто так уехать не смогу. Сначала придется ответить на его вопросы, даже если он сам знает на них ответы. Потом я увидел рядом с ним высокого человека в надвинутой на лицо зеленой бейсболке с золотистым драконьим гребнем.
— Что здесь делает Майлз? — спросил я.
— Наверное, они были гражданами Великобритании — те, в мешках, — ответила Тесс. — Думаю, поэтому он здесь.
Я ясно представлял себе, как все произошло. Напились и заснули прямо на полу. Ник даже их не заметил.
Потом я увидел, как посреди развалин беснуется и плачет Фэррен, и вспомнил, что ни одно заведение на пляже не застраховано. Если огонь или вода забирали принадлежащее тебе, то забирали навсегда.
— Нужно их найти, — сказала Тесс. — Ника и Кай. Нужно их найти прежде, чем найдет кто–нибудь другой.
— А дальше что? Провести контрабандой через границу? Ник же не визу просрочил, не сомнительными сделками с недвижимостью занимался. — Я кивнул на мешки с трупами, которые осторожно укладывали в кузов белого с бордовым пикапа. — Просто так ему это с рук не сойдет.
— Я боюсь не полиции, — ответила Тесс. — Я боюсь Фэррена.
Перед пляжным домиком стоял мотоцикл с морозильной камерой в люльке: Чатри приехал искать сестру. Услышав рев «Роял Энфилда», он появился в дверях, растерянный и оглушенный. Чатри был одет в школьную форму и держал в одной руке рюкзак, который волочился за ним по земле.
Тесс позвала его по имени. Чатри отвернулся, стараясь не расплакаться, и я впервые ясно увидел, что он еще ребенок.
— Она не возвращалась домой, — сказал мальчик.
Тесс обняла его одной рукой, и они вместе пошли между деревьями в сторону мангровых зарослей. Поравнявшись со столиками для пикника, которые остались со времен национального парка, они остановились и долго разговаривали, а потом Тесс вернулась. Одна.
— Чатри отказался ехать с нами, — объявила она. — Он хочет остаться здесь и ждать сестру.
— За него можешь не волноваться, — ответил я, хотя сам не верил в то, что говорил.
Чатри прошел между казуаринами и остановился посреди пустынного белого пляжа Май — Кхао. Он вытащил из рюкзака книгу и швырнул ее в чистую голубую воду. За первой книгой последовала вторая.
Внезапно Чатри окаменел: посреди Андаманского моря возникла гладкая мускулистая трубка. Потом появилась вторая трубка, а потом еще и еще. Вскоре головы слонов прорвали поверхность воды, и животные начали свой торжественный выход на берег.
Мальчик так и застыл с новенькой тетрадкой в руке и во все глаза смотрел, как поднимаются из моря исполинские звери. Их огромные головы кивали, словно подтверждая, что это не сон, а веки с похожими на паутину ресницами смаргивали потоки воды, бегущей по древним мордам в бездонные пасти. Вода летела брызгами с ушей, текла по серым шкурам, капала с тел махаутов, которые сидели на спинах гигантов, держа в руках сверкающие на солнце серебристые крюки.
Но мы смотрели прямо сквозь погонщиков и не замечали ничего, кроме слонов, выходящих из моря.
А потом мы отвернулись и зашагали обратно к мотоциклу, и больше я ничего не видел.
Я шел по дому вслед за девушкой.
Это был традиционный дом в южном стиле, рассчитанный и на жару, и на дождь. Фасад выходил на реку, высокая двускатная крыша, которая по–тайски называется панья, нависала над парадным крыльцом. Внутри было просторно и прохладно. Босые ноги девушки ступали по полу совершенно беззвучно.
— Прошу вас, — сказала она, улыбаясь и отводя взгляд.
Она отличалась от большинства тайских женщин. У всех таек, которых я знал, от Кай до госпожи Ботен, взгляд был ясный и уверенный. Они смотрели собеседнику прямо в глаза, как будто им нечего стыдиться. Эта же девушка держалась смущенно, и вряд ли только потому, что я пришел сюда без приглашения.
Детей в доме не было. Повсюду царила тишина, на полу не валялось никакого хлама, а немногочисленная мебель — массивный журнальный столик на изогнутых ножках, плетеный диван, обитый красным шелком, старинные деревянные статуэтки незнакомых мне богов — стояла ровно, как на выставке. Раздвижные стены сейчас держали открытыми, чтобы в комнаты проникла утренняя прохлада.
Мы нашли Джеймса Майлза на веранде с видом на сад. Завернувшись в белый хлопчатобумажный халат, он сидел за маленьким столиком, накрытым на двоих, и читал утренний выпуск «Таймс», вернее, присланную по факсу копию. Я впервые видел его без обычной зеленой бейсболки, которая лежала тут же, рядом с худой серой кошкой. Майлз оказался совершенно лысым.
— Ваш друг, — объявила девушка, улыбаясь в пространство.
Я поблагодарил ее за любезность и вдруг понял, что в ней не так. На шее у девушки было адамово яблоко.
— Том, — произнес Джеймс Майлз, слишком хорошо воспитанный, чтобы проявить удивление или неудовольствие.
Одним плавным движением он поднялся на ноги, пожал мне руку и надел бейсболку с драконьим гребнем, потом поправил халат, и я с удивлением заметил, что для своего возраста он прекрасно сохранился. Если когда–то Майлз и пил в Бангкоке запоями, по нему этого было не видно. Он пересадил серую кошку на другое место, и та недовольно пискнула.
Майлз потягивал тот же имбирный напиток, что массажистки с Най — Янга. Предложил и мне. Вообще Майлз безупречно играл роль радушного хозяина: можно подумать, он меня ждал.
— Красивый дом, — заметил я.
— Спасибо. Мы живем здесь уже несколько лет.
Он замолчал, словно раздумывая, стоит ли назвать мне имя девушки с адамовым яблоком. Наконец решил, что не стоит, и добавил:
— Мы здесь очень счастливы.
Он вздохнул и обвел глазами сад. Сад был необычный: ничто в нем не росло в почве — только в горшках. На выложенной плиткой и окруженной высокой стеной площадке стояли терракотовые кашпо с фиолетовыми цветами и краснолистыми растениями, а рядом — огромные кувшины с нарисованными драконами — онг мангкорн, как называют их тайцы, — в которых росло все, от чего–то похожего на водяные лилии до карликовых деревьев с шипастыми стволами.
— Мой сосед господин Ботен говорит, что любовь тайцев к таким садам связана с философией буддизма, — начал я, потягивая имбирный напиток. — Растения, посаженные в почву, кажутся чем–то постоянным. Растения в горшках напоминают нам, что в конце концов все проходит.
— Ваш сосед прав, — улыбнулся Майлз. — Хотя у этой любви есть и практическая сторона: при переезде растение в горшке можно забрать с собой.
Тема эта его явно захватила.
— И еще все тайцы одержимы чистотой и порядком. У них даже есть специальное понятие — риаб–рой.
Майлз отпил из стакана, не глядя на меня, и на секунду маска соскользнула с его лица.
— Вы понимаете, что не должны были сюда приходить, не так ли?
— Я не знал, куда еще мне идти, — искренне ответил я.
Майлз покачал головой:
— Я ничем не могу вам помочь. У вашего друга крупные неприятности — сами знаете.
— Я пришел, потому что меня попросила Тесс, моя жена. Знаю, обо мне вы не слишком высокого мнения, и я вас не виню. Но ее вы, кажется, уважаете.
Какое–то время он молчал. Издалека до нас долетало жужжание маленьких мотоциклов и скутеров — обычный на острове звук. Наконец Майлз потянул за краешек своей бейсболки и покачал головой с видом, не допускающим возражений.
— Вам придется уйти, — объявил он вежливо, но твердо. — Я очень занят.
— Окажите мне одну услугу, — попросил я. — Пожалуйста.
— Я не могу ничего для вас сделать.
— Вы пишете путеводители. Хорошо знаете Пхукет. У вас есть связи.
— Да, — кивнул он. — Я пишу путеводители.
— Я прошу только, чтобы вы помогли мне найти одного человека.
— Хорошо, — согласился Майлз. — Но ваш друг должен немедленно сдаться полиции. Иначе он сделает себе только хуже.
— Я ищу не Ника, а его жену.
— Как ее зовут?
Секунду я просто смотрел на него, а потом ответил:
— Линдси. Ее зовут Линдси.
Проходя через дом, я увидел, как девушка скользит в приглушенном свете со стопкой свежего постельного белья в руках, бесшумно ступая по темно–золотистому деревянному полу.
В полуденном зное я шел мимо больших домов, которые построили более века тому назад китайцы, разбогатевшие на торговле оловом и каучуком.
Кроме меня, на улице никого не было. И туристы, и сами тайцы, если у них нет китайских кровей, редко посещают старый китайский квартал Пхукет–тауна, так что в тот день он принадлежал мне одному. В липнущей к телу футболке я шел по улицам Тханон — Тхаланг, Тханон — Дибук и Тханон — Романи мимо особняков с закрытыми ставнями, которые, казалось, спали за черными кованными оградами. Кремовые, желтые, голубые, дома так хорошо сохранились, что большинство выглядело новыми. Я смотрел на них, и мне чудилось, будто на балконы вот–вот выйдут построившие их суровые предприимчивые китайцы.
Я свернул в боковую улочку и почувствовал жар огня еще прежде, чем его увидел. Старая китаянка жгла в печке ритуальные деньги, чтобы обеспечить себе благополучный переход в загробный мир. Мне пришлось вжаться в стену, чтобы протиснуться мимо нее, но она даже не шелохнулась, а так и продолжала подкладывать деньги в огонь, словно один из нас уже призрак.
Неподалеку от той же улочки стоял храм. Один раз господин Ботен приводил меня сюда. Он объяснил мне, что на тайских указателях храм называется Кваним — Тенг, однако его настоящее, то есть китайское имя — Пужао, а посвящен он Гуаньинь, даосскому божеству милосердия.
Внутри курились благовония, в больших каменных сосудах горели ритуальные деньги. Меня тут же окутало густое облако дыма. Дым не давал дышать и одурманивал мозг; в сочетании с бесчисленными священными статуэтками эффект получался прямо–таки галлюциногенный, поэтому сначала я решил, что он мне просто привиделся. Но это был действительно Ник. Он неподвижно стоял рядом с пожилым китайцем, который гадал на бамбуковых палочках.
Ник посмотрел на меня и слабо улыбнулся:
— Не думал, что меня здесь найдут.
— Я вошел сюда наугад.
От священного дыма у нас обоих слезились глаза.
— Господи, какой же я дурак… — проговорил он.
— Не такой уж и дурак, — возразил я. — Могло быть хуже.
Он горько рассмеялся.
— Ты не сбежал, — добавил я, дотрагиваясь до его руки. — Не попытался перейти границу.
— Я думал об этом — на полном серьезе, Том! Но так и не определился между Лаосом, Камбоджой и Бирмой. В Малайзии меня точно арестовали бы, в Хитроу тоже. Я даже руки хотел на себя наложить. — Он рассмеялся. — Не смог выбрать, что лучше: наглотаться таблеток или броситься под тук–тук. А потом я понял, что не могу ни сбежать, ни покончить с собой, потому что люблю свою жену.
Ник задохнулся от горя и любви и замолчал, а затем поднял горсть бамбуковых палочек.
— Ты знаешь, как ими пользоваться? — спросил он.
— Их нужно встряхнуть и посмотреть, какой номер выпадет, потом зайти в соседнюю комнату и прочитать предсказание. Только вряд ли оно написано по–английски.
Ник слегка встряхнул палочки.
— Думаешь, стоит попробовать? — спросил он с вымученной улыбкой. — Стоит узнать, что готовит мне судьба?
— Ник, я нашел ее. Нашел Кай.
Он смотрел на меня и ждал, все еще сжимая в руке палочки.
— Она в заведении для богатых тайцев, — продолжил я. — Иностранцев туда не пускают.
Ник бросил палочки на пол.
— Я иду. Скажи мне адрес.
— Ник…
— Что?
— Это нехорошее место.
— Какая разница? — сердито спросил он. — Какая, черт побери, разница? Или ты думаешь, это что–то меняет?
Благовонный дым щипал мне глаза, наполнял горло и легкие.
— Нет, — ответил я, — совершенно ничего не меняет.
31
Не снимая левой руки с руля, я взглянул на часы: была практически полночь. За спиной у меня слышалось дыхание Ника. Мы оба смотрели на дом.
— Почти пора, — сказал я.
Мы находились на тихой жилой улице в старой части города. Она вела между двумя рядами одинаковых зданий — так называемых китайских домов–лавок. Это были не огромные особняки за кованными оградами, а узкие длинные постройки, сплюснутые с боков и вытянутые назад. В таких селились когда–то семьи попроще — на первом этаже торговали, на втором жили. Большая часть улицы тонула в темноте. Только в одном старом китайском доме, который теперь числился среди самой дорогой недвижимости на острове, горели все окна.
— Думаю, ты понимаешь, что мы не можем просто взять и войти, — сказал я, не оборачиваясь. — Никто нас туда не пустит.
Молчание. Я повернулся к нему и заговорил резче:
— Ты меня слушаешь?
— Да, — тихо ответил Ник, не сводя глаз с ярко освещенного дома. — Я слушаю. Правда слушаю.
«Роял Энфилд» тронулся с места — легко и неторопливо. Ничем не примечательный мотоцикл, каких в городе сотни. Мы отправились на ночной рынок, расположенный на улице, которая ответвляется от дороги на Бхангнга.
Рынок работал в две смены. Я знал, что через несколько часов торговцы начнут раскладывать на прилавках свежие фрукты и овощи, а повара и их подручные придут, чтобы успеть затовариться в прохладные предрассветные сумерки. Потом откроются лавки, предлагающие суп и лапшу тем, кто рано встает или поздно ложится. Сейчас же рынок представлял собой одну большую барахолку, где прямо из кузовов продавали одежду, поделки, пиратские DVD-диски — словом, все, за что можно выручить парочку батов. Отовсюду гремела тайская поп–музыка.
— Откуда ты знаешь про это место? — спросил Ник.
— Тесс как–то заказывала здесь минеральную воду, — ответил я. — Когда мы только приехали.
Я припарковал «Роял Энфилд», и мы пошли бродить между прилавками. Минут через пять я нашел то, что искал — торговца, продающего безалкогольные напитки оптом. Должно быть, он скупил их по дешевке у обанкротившихся предприятий или подобрал груз, который свалился с тук–тука. Я попросил четыре упаковки минеральной воды, по шесть больших бутылок каждая.
— Минералка? — удивленно спросил Ник. — Но зачем нам…
— Слушай, просто закрой рот, доверься мне, и все будет хорошо. Договорились?
Ник посмотрел на меня в резком желтом свете фонарей, и я заметил, что он больше не выглядит молодым.
— Договорились.
Мы поехали обратно. Когда мы свернули на улицу, застроенную китайскими домами–лавками, Ник выругался: на противоположном ее конце стоял полицейский пикап с выключенными фарами. Даже в тусклом свете фонарей было видно, что в машине только один человек.
Я остановил мотоцикл напротив дома с ярко освещенными окнами и повернулся к Нику:
— Это Сомтер. Он будет ждать нас, когда мы вернемся с Кай. Ждать тебя.
Сначала Ник онемел. Потом его лицо исказилось от злости.