Как общаться с Полиной после ее хамской выходки, Инга представляла себе плохо, для сохранения остатков душевного покоя лучше отказаться от дежурств. Будет спать дома каждую ночь, читать книги, смотреть сериалы, как приличная женщина, а не скакать вокруг разных пьяных ублюдков. Ведь если посмотреть на активных дежурантов, то всех их объединяет одно – ненависть к человечеству.
Инга дежурила не чаще одного раза в десять дней и у себя в центре имела дело в основном с адекватными людьми, поэтому пока не подхватила это профессиональное заболевание, но иногда испытывала к обратившимся такую острую неприязнь, что это ее пугало.
Причем это касалось не только и не столько опустившихся граждан. Как раз в простых людях скорее можно было встретить чувство собственного достоинства и искреннее уважение к врачу. Зачастую пьяный грузчик оказывался более приятным собеседником, чем сытая дамочка, свято убежденная, что ей все все должны только на том основании, что она родилась на белый свет.
Сейчас Инга как раз осмотрела одну такую и диагностировала аппендицит.
– Девушка, а кто будет делать операцию?
– Я не девушка, а доктор.
– Ой, да какая разница!
Я тебе покажу, какая разница, подумала Инга, и, выйдя из смотровой, мстительно протянула историю молодому ординатору Писаренко.
– Извольте, аппендицит. Я сделала вам царский подарок – оформила историю, так что берите кого-то из студентов и идите спокойно оперировать.
Обрадованный Писаренко унесся договариваться с анестезиологами. До этого ему доверяли аппендэктомию только под присмотром старших товарищей.
– Не боитесь? – спросил Побегалов. Он изучал журнал поступления, чтобы найти подходящих пациентов для завтрашнего учебного процесса.
– А что такого? – она пожала плечами. – Половозрелый самец, диплом с сертификатом в кармане, пусть работает.
– Одним глазком все же приглядите, – посоветовал доцент. Сегодня он был как-то необычно серьезен.
– Знаете что? Родина его семь лет учила в медицинском институте, а потом приняла на работу, даровав ему тем самым право удалять аппендиксы своим гражданам. Ко мне какие претензии?
– Тоже верно. Но в нашей профессии столько хитростей и подводных камней, что порой оказывается бессильным весь твой опыт. А когда опыта нет, совсем беда.
– Верно, верно! – вклинился в беседу Спасский, хмурясь. – Вот я недавно делал тот же самый окаянный отросток. Главное, случай – классика советской аппендицитологии, в иные времена минут бы за шесть уложился. А тут работаю и полное чувство, что руки из задницы растут. Ну, первая мысль какая? Все, профнепригодность. Или микроинсульт хватанул, причем почему-то сразу в обе руки, или иррадиация сердечных болей. Резко прогрессирующий остеохондроз казался мне в тот момент подарком судьбы. А потом снял перчатки и понял, что я не столько безрукий, сколько безголовый. Просто какой-то идиот закупил нам перчатки из пластмассы, да еще сестра ухитрилась перепутать и дала мне на размер меньше. А я не сообразил, старый осел. Но речь не об этом. Вы уже знаете?
– Что? – спросили Инга с Побегаловым в один голос.
– Пойдемте тогда в курилку.
– Тебе ж нельзя.
– Я и не буду. Просто не хочу на весь приемник орать.
В курилке Спасский подтянулся и сел на высокий подоконник:
– Ректора взяли, – сказал он негромко.
Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Инга схватилась за стенку. Несмотря на туманную формулировку, она сразу поняла, что имеет в виду Спасский.
– Как?
– Да вот так. Первый приличный мужик на моей памяти, и на тебе!
– Но он же совсем недавно в должности…
– Так а чего тянуть, если неугоден? – фыркнул Андрей Петрович. – Сейчас, Инга, время такое. Время серости, причем не только у нас, во всем мире. Яркие люди всех раздражают, и от них пытаются избавиться поскорее, причем еще обмазать кое-чем, чтобы они выглядели такими же серыми хотя бы чисто внешне, хотя бы издалека.
– Вы совершенно правы, – сказал Побегалов своим фирменным занудным голосом, и у Инги закружилась голова. Как же так, Виктора арестовали, а для них это всего лишь повод потрещать о судьбах человечества! Но она была так поражена, что не было сил оборвать доцента. – Серая масса не приемлет талантливых людей. Потому что не ставит перед собой целей, для которых необходимы лидеры, личности. Когда стадо ни к чему не стремится, ему вожаки ни к чему.
Инга судорожно вздохнула и прижалась затылком к холодной кафельной стенке. Побегалов достал сигареты, прикурил и сделал глубокую затяжку.
– За что хоть прихватили?
– Да я откуда знаю? За взятку от пациента вроде, он же еще ничего не успел распилить с нашими бандитами из бухгалтерии. И приобретений у нас таких не было, чтобы откаты брать. Вот если бы прежнего ректора взяли, я бы ни на секунду не удивился, а Стрельникова-то за что? Может, чисто профилактика? Типа сенсибилизация по Безредко?
– В смысле?
– В смысле, вот, смотри, что будет, если ты не станешь играть по нашим правилам. У нас же закон все больше и больше становится инструментом для сведения личных счетов, повязка с глаз Фемиды давным-давно сползла.
– Вы преувеличиваете, Андрей Петрович, – сказал Побегалов, – сейчас не тридцать седьмой год на дворе.
Буркнув что-то невразумительное, Инга оставила их и прямо в халате вышла на крыльцо приемного. Набрала номер Стрельникова, он оказался выключен. Значит, Спасский не врет. Но неужели Виктора посадили, сунули в одну камеру к бомжам и уголовникам? Он такой чистюля, просто умрет там от отвращения.
Да нет, не может того быть! В полиции или где там ведется следствие, работают тоже люди и видят разницу между матерым уголовником и приличным человеком.
Она вздохнула, прислушалась к себе. Теоретически она сейчас должна радоваться, по крайней мере, злорадствовать.
Она хлебнула достаточно горя из-за него, теперь очередь Стрельникова выпить свою порцию. Посиди на одних нарах со вшивыми бомжами, будешь знать, как девушек соблазнять, – вот какие оптимистичные мысли сейчас должны роиться в ее голове!
Но Инга не испытывала ничего, кроме сочувствия и тревоги. Знать бы еще, чем помочь! Она мысленно перебрала всех своих знакомых, но не нашла никого достаточно влиятельного, чтобы мог вызволить Виктора из передряги.
Что же делать? Для начала собраться и доработать смену. Не хватало еще сделать какую-нибудь врачебную ошибку и самой попасть под уголовное преследование.
Инга вернулась в приемное отделение посмотреть, как идет процесс. Все было тихо, из экстренной операционной не подавали сигналов о помощи, и она заварила себе чайку.
Что мог натворить несчастный Стрельников? Будучи руководителем подразделения, Инга немного понимала в хозяйственных вопросах. Спасский прав, они ничего не приобретали из дорогостоящего оборудования и даже не планировали. Договоры на расходные материала обычно заключаются в начале года. Ремонт? Но тут прежний ректор уже снял все сливки, которые только можно снять. Мухлевал с зарплатами? Ну да, это практика известная, особенно на переработках, когда человека заставляют выполнять работу отсутствующего сотрудника, оплачивают потом «интенсивность», «расширение зоны обслуживания», то есть копейки, а за счет экономии фонда заработной платы администрация выписывает себе премии устрашающих размеров. Но эта практика, хотя и страшно несправедлива и до слез обидна, все же абсолютно законна.
Виктор не полный идиот и деньги, конечно, любит, но не до безумия. Он ценит свое доброе имя, статус ректора и не стал бы очертя голову ввязываться в сомнительные комбинации, даже если бы ему за них посулили сумму с шестью нулями.
Правда, Стрельников доверчивый, точнее считает, что он такой прекрасный сам собою, что все счастливы ему услужить.
Предположение, что Витя выписал кому-то фальшивый больничный или заведомо ложную водительскую справку, не выдерживает никакой критики.
Что бывший любовник реально делает нехорошего, так это берет деньги с пациентов. Но это тоже не является поводом для уголовного преследования, вопреки распространенному мнению населения, врачей и даже некоторых юристов. Зачастую приходится слышать, мол, если взял до операции, то это взятка, а если после, то уже благодарность. Эти распространенные в медицинском сообществе идеи так же научны, как пропаганда уринотерапии. Взятка – это преступление против государственного управления, а поскольку врач ни в малейшей степени не управляет государством, то эту статью уголовного кодекса к нему применить просто невозможно, хоть он взял до, хоть после, хоть вместо, хоть стоя на голове. Можно возразить, что обычный врач – да, но ректор – это уже статус государственного служащего, руководящая должность. Да, и его можно привлечь к ответственности за ненадлежащее исполнение обязанностей, относящихся именно к должности ректора, а проведение сложных уникальных операций к сфере деятельности руководителя учреждения не относится, соответственно и вознаграждение за них взяткой не считается. Инга так хорошо знала эти нюансы, потому что операции на кисти делаются в основном под местным и регионарным обезболиванием, пациент в сознании, можно с ним поболтать во время рутинного этапа, расспросить о его работе. И человека отвлекаешь, и сама новых сведений набираешься.
Так что конверты могут быть поводом только для морального осуждения, а судьи кто? Инга слышала предания о Настоящих Советских Врачах, которые с негодованием отвергали любую благодарность больных, кроме словесной, и для которых слово «призвание» было не пустым звуком. Они шли в медицину спасать жизни, и еще неизвестно, кто кому доставлял больше счастья: врач больному, что избавил от недуга, или больной врачу, что позволил себя вылечить.
Но в жизни Инга таких рьяных последователей Гиппократа не встречала. Кажется, ближе всего к этому идеалу стоит она сама, поскольку никогда не вымогает денег. Но от «благодарственных писем», сунутых в карман ее халата при выписке, не отказывается.
Народ проклинает врачей-взяточников и не подозревает, что в подобном положении вещей виноват он сам. Не президент, не правительство, не зажравшиеся врачи, а именно народные массы.
Как, например, с полицией. Все ругают их за плохую работу, но что остается делать бедным полицейским? Допустим, жена обращается с заявлением о пропаже мужа. Встречают ее, мягко говоря, прохладно, и спасибо она должна сказать тысяче других мужей, которые напиваются до скотского состояния, где-то зависают на неделю, ничуть не заботясь о переживании женщины.
А вот если бы все сидели по домам, пропажа человека была бы действительно эксклюзивным случаем, и полицейские сразу бросились бы на поиски.
Так и у врачей. Страшна не маленькая зарплата, на нее можно прожить, а отношение людей, убежденных, что раз доктор «давал Гиппократу», то должен выполнять их малейшие капризы и молча глотать любые формы хамства.
Получается несколько странная ситуация: на работе доктор всем все должен, и в личной жизни то же самое. Когда граждане начинают разоряться про врачебный долг, святую профессию и «вы обязаны», они совершенно забывают, что разговаривают с тем самым человеком, которого обвесили в магазине, детей которого научили всякой ерунде, не дав ни толковых знаний, ни навыка написания ЕГЭ, с которого содрали кучу денег за ремонт водопроводной трубы, хотя обязаны делать это бесплатно (как вариант, сделали бесплатно, но с таким остервенением, что потом пришлось нормальным специалистам заплатить в три раза больше). И так далее…
Пока Инга размышляла на философские темы, чай ее совсем остыл.
Она сделала глоток противной тепловатой жидкости и встрепенулась. Что толку в этих пустопорожних размышлениях? Сейчас она ничем не может помочь Виктору, а завтра образуется какая-то ясность. Часам к одиннадцати Побегалов будет все досконально знать, достаточно пригласить его на кофе-брейк.
Нужно написать письмо от коллектива, завтра с утра она спросит у профсоюзного вожака, как это делается, потом можно прессу подключить… Хотя народ вряд ли поддержит.
После возвращения с Камчатки в их жизни как будто ничего не изменилось. Витя встречал ее в аэропорту с цветами, нежно целовал, волновался, как она перенесла долгий перелет.
Дома было умеренно запущено, как ни приглядывалась, Александра не увидела следов пребывания посторонней женщины. Вероятно, если бы любовница паслась здесь, к приезду жены была бы сделана генеральная уборка.
Александра легла на диван, вытянув затекшие от сидения в самолете ноги, и неожиданно подумала: лучше бы паслась. Сейчас бы приехала в чистый дом, и не пришлось бы с порога хвататься за швабру.
Она улыбалась мужу, удивляясь, как он не чувствует фальши в ее улыбке, расспрашивала его о делах, пропуская ответы мимо ушей. Оказывается, ей это совсем не интересно.
Правда, когда они стали разговаривать о Кате, равнодушие отступило, но ненадолго.
Витя стал для нее таким же объектом для обслуживания, как пылесос, например, или мультиварка. Надо держать прибор в порядке, выполнять все предписанные инструкцией требования, чтобы он хорошо работал и долго служил. Но пылесос делает уборку, мультиварка готовит, а Витя? Какой от него толк? Только что вызывает зависть подруг к ее крепкому браку.
Но ей-то самой какой прок от чужой зависти?
Как там сказала эта Витькина девка? Большая честь быть прикованной к мужику, который не может держать свой член в штанах? Ну, или что-то в этом духе. Пусть она просто хотела уязвить Александру, но зерно истины тут есть.
Александра убеждала себя, что это в ней говорит обида, пройдет время, и душа оттает.
Она боялась, что не сможет больше спать с ним, но Виктор проявил просто чудеса деликатности и нежности, и все произошло в вечер ее возвращения.
Что ж, ты вернулась к мужу, так что не капризничай, а исполняй супружеский долг, – говорила она себе, с тоской ожидая, когда долг будет погашен, – пусть тебе это нравится еще меньше, чем раньше, терпи. Или терпи любовницу.
Это состояние то ли уныния, то ли депрессии, то ли просто равнодушия никак не отразилось на ее творчестве. Александра проводила за макбуком все свободное время. Она так и не сказала мужу о своей писательской карьере, поэтому сначала стеснялась работать, когда он дома, но потом поняла, что его мало интересуют ее занятия.
Иногда она набирала в поисковике «Приключения Ани» и смотрела, как книга продается, читала отзывы. Если писали хорошее, на сердце сразу становилось тепло и уютно, наступал прилив работоспособности. А если читателю книга не нравилась, она не впадала в уныние, а начинала интенсивно размышлять, насколько он прав и как бороться с недостатком, на который он указал.
Но больше всего радости ей доставляло посещение книжных магазинов, когда можно было взять свою книгу в руки, полистать или, того лучше, спрятавшись за соседним стеллажом, наблюдать, как яркий томик смотрят другие покупатели.
«А если бы ничего этого не было? – иногда с ужасом спрашивала себя она. – Если бы Лида не сболтнула корреспонденту о моей творческой деятельности в школе? Да, если бы Аня не понравилась, и Владимир Федорович не заставил бы меня писать? Господи, страшно подумать! Пережила бы я Витькину измену, не появись у меня эта отдушина? Скорее всего, я тупо наглоталась бы снотворного или выпрыгнула из окна…»
Под влиянием этих мыслей она с очередного гонорара послала Лиде корзину фруктов и флакон ее любимых духов. Потом решила, что надо поблагодарить и корреспондента, спросила у Лиды его координаты.
Та с усилием вспомнила имя и фамилию.
– Вроде в «Комсомолке» работает, – сказала Лида неуверенно, – вообще, странный человек. Целый день у меня просидел, сожрал все печенье, душу вымотал разными вопросиками, а статья так и не вышла.
– Ну, может, в редакции забраковали, или самому не понравилось, что написал. Это же не для твоего продвижения было?
– Нет, я вообще удивилась, зачем он именно ко мне приперся про советское детство выяснять. Можно подумать, я одна в живых с тех незапамятных времен осталась. Прямо реликтом каким-то себя почувствовала.
Александра позвонила в редакцию, представившись своим писательским псевдонимом, честно сказала, что ей хотелось бы поблагодарить такого-то корреспондента, но после небольшой заминки ей ответили, что человека с подобной фамилией у них нет и не было. Но, если уважаемый автор хочет дать интервью, к ней с удовольствием командируют любого журналиста из имеющихся в наличии.
Уважаемый автор договорилась о встрече и подумала, что Лида просто перепутала имя.
Что ж, остается надеяться, что судьба как-нибудь предоставит ей случай поблагодарить того корреспондента.
На экране телефона появились цифры, и Александра невольно улыбнулась. Она не стала забивать номер Мешкова в память телефона, но в ее собственной памяти он почему-то запечатлелся накрепко. Обмануть себя не удалось.
– Александра, добрый вечер! Простите, что долго не давал о себе знать. Большие гастроли.
– Здравствуйте, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
– Я должен вам обед в каком-нибудь приличном месте.
– Разумеется, нет!
– Должен-должен! Это вопрос чести. Мне до сих пор стыдно за ту харчевню, в которой мы с вами пили кофе, погнавшись за местной экзотикой. Поэтому никаких возражений я не приму.
– Всеволод, боюсь, наша встреча не совсем удобна.
– Чего это? Мы же не чужие люди.
От этих глупых слов у Александры вдруг потеплело на душе. Конечно же, они чужие люди, известный рокер и некогда влюбленная в него дурочка. Но так приятно слышать эту ложь…
– Да, мы работаем над одним проектом, – сказала она строго, – но это не предполагает совместных обедов.
– Тогда деловой завтрак, – нашелся Мешков, – даже звучит энергично и солидно. А?
Она засмеялась.
– Деловой завтрак, пожалуй, можно.
– Сами выберете заведение или позволите мне?
– Лучше вы, я нигде не бываю.
– Сейчас будет очень пошло, но я просто обязан спросить: какую кухню предпочитаете?