– Димон, тебя вызывали?
– Вызывали.
– Отец знает? Он тебя «отмажет»?
– Андрюха, следи за своей речью.
– Ладно, до встречи в опорном пункте. Передай горячий привет Татьяне.
– Может, ей еще и трубку передать? Она рядом.
– Трубку не надо. Узнай только, будет она нам передачи носить?
– Ладно, спрошу. До встречи.
Я положил трубку и сказал Таньке:
– Тебе привет от Андрюхи.
– Спасибо, – сказала Танька.
– Ну и друзья у тебя, – хихикнул Алешка. – Трудные подростки. Ты их не бросай в беде.
– У меня друзья – Алешка и Димка. И мы все вместе не бросим в беде Андрюху и Егора. Я завтра тоже пойду в опорный пункт.
– Нет, это я пойду, – решительно сказал Алешка. – Мы своих не бросаем.
Тут пришли мама с папой. С пирожками от тети Зины.
За чаем папа сказал:
– Мать, а ты знаешь, куда завтра твои дети пойдут?
– В школу, – неуверенно ответила мама. – Не так, что ли?
– Завтра они будут давать показания в опорном пункте. В присутствии директора школы.
– Опять куда-то влезли? – спросила мама. – Что натворили?
– Ничего особенного, – сказал папа. – Пустяки – банк ограбили.
Мы посмеялись и пошли спать. Не догадываясь, что в опорном пункте все обернется не так, как мы были уверены…
Глава VI А что бы Крышкин сказал?
После второго урока в класс заглянула секретарь нашего директора.
– Никишов, Сельянов, Оболенский! На выход. Марш к полковнику!
Наш директор – боевой полковник в отставке. Он строгий и добрый. Умный и сочувствующий. Мы его не боимся, но уважаем и любим. Сейчас он нас построит и даст команду:
– В опорный пункт полиции, слева по одному, с места, с песней шагом марш!
Но все получилось по-другому.
– Пошли, ребята, разбираться.
И по тому, как он хмурил брови, я понял, что Семен Михалыч в обиду нас не даст. Если что – мигом вызовет из своей бывшей части взвод десантников.
Пока мы шли по коридору, он все время сурово молчал и только раз цыкнул, когда к нам пристроился Алешка:
– А ты куда?
– Я соучастник!
– Ты главарь, по-моему.
Наш опорный пункт разместился в обычной двухкомнатной квартире, на первом этаже жилого дома. В первой комнате все стены были увешаны инструкциями и образцами заявлений граждан. И красочными плакатами с изображением полицейских в новой форме.
Наш Семен Михайлович снял плащ, и мы опешили. Под плащом был надет его форменный китель, но только без погон и со всеми орденами.
Наш участковый дядя Гриша, как только вышел из другой комнаты, так сразу отдал нашему директору честь. И мы с радостью поняли, что дело его плохо (участкового, а не директора).
Потом нас стали приглашать по одному во вторую комнату и опрашивать в присутствии директора. Такой есть порядок – с несовершеннолетними работают при педагогах.
И мы все «честно» дали показания.
Никишов: «Меня попросила мама узнать, когда будут выдавать пенсии. Потому что в эти дни в банке всегда много народа, а мама очереди не любит».
Оболенский: «Меня попросил дедушка. Он плохо слышит по телефону и все время путает дни выдачи».
Сельянов: «Я для интереса спросил. Дай, думаю, узнаю, когда пенсии выдают».
В общем, все обошлось. Правда, не совсем. Мы уже собрались уходить, но тут пришел ограбленный пенсионер. Чтобы нас опознать как грабителей. Никого он не опознал. Объяснил:
– Совершенно никто не похож. Тот был в маске волка, а эти все без маски.
Думаю, если бы мы надели волчьи маски, он нас всех сразу бы и опознал. Даже нашего директора.
Но тут пенсионер пригляделся к Алешке и уверенно показал на него:
– Вот эта девочка просила у меня денег на хлеб!
Алешка взвыл. И вовсе не потому, что его признали грабителем, а потому, что обозвали девчонкой.
– Она, она, – заскрипел пенсионер, – только косички обрезала, для маскировки.
Но тут прибыло неожиданное подкрепление в лице Любаши. Она ворвалась, как осенний ветер, и обеспечила Алешке безупречное алиби. Алиби – это когда подозреваемый на момент совершения преступления находится совсем в другом месте и в другом времени.
– В это самое время, – прокричала Любаша, – я рисовала ему «большую двойку» и делала запись в его дневнике!
– Вспомнил! – Пенсионер шлепнул себя ладошкой в лоб. А другой рукой указал на Любашу: – Она! Это точно она!
(Позже выяснилось, что пенсионер не ошибся. Вспомнил: «Это она занимала очередь к оператору!»)
Словом, все обошлось. Только Лешка еще долго пыхтел и ворчал. А дядя Гриша участковый намекнул нам:
– Вот что получается, когда лезут не в свое дело. Каждый должен выполнять свою работу. Ученики – учебу, полиция – борьбу.
– Борьба с преступностью, – уверенно сказал Алешка, – дело каждого.
– Кто сказал? – уточнил участковый.
– Ну не Крышкин же!
Когда мы вернулись в школу, наш директор-полковник приказал:
– Всем троим два наряда вне очереди! Получить у завхоза мешки и – шагом марш! – собирать листву вокруг стадиона.
– Она мокрая, – пискнул Алешка.
– Оболенский-младший как соучастник идет с вашей командой! Исполнять!
Набив мокрыми листьями четыре мешка, мы уселись на них отдохнуть и посоветоваться.
– Чего будем делать? – спросил Никишов.
Он парень крепкий, но нуждается в руководстве.
– А вы уже все сделали, – сказал Алешка, подпрыгивая на мешке. – Осталась одна ерунда. Вернее, две ерунды. Делаем засаду – раз, схватываем серого волка – два!
– Еще три, – добавил к счету Сельянов. – Доставляем его участковому. Вот он попрыгает! Как без штанов в крапиве.
Правильно, каждый должен заниматься своим делом – кто учиться, а кто в крапиве прыгать.
– А как Танька считает? – спросил Никишов.
– Хорошо считает, – ответил Алешка. – Хоть до ста без остановки.
Отличный ответ. Никишову понравился.
– Ну что, – вздохнул он, – погнали?
Мы набили листвой еще сколько-то мешков, оттащили их к калитке и вернулись в школу. Досидели оставшиеся уроки и пошли домой.
Мамы дома не было, Танька тоже еще не пришла, и мы пообедали вдвоем.
– Столько дел, столько дел, – пожаловался Алешка, валясь на тахту. – Даже спать захотелось. – Но тут же вскочил. – Пошли, Дим!
– Куда еще?
– На разведку. В эту «галеру» Чашкиных. У нас с тобой билеты есть. Со скидкой.
– Вообще-то они для мамы с папой.
– Кто сказал? Крышкин? Родители туда все равно не пойдут. А потом, Дим, – невежливо. Они меня в Италию или на дачу повезут, а мы даже к ним не сходим. Они обидятся.
Ну да, и останемся мы без черепицы.
Так мне не хотелось тащиться в эту «галеру», что Лешка это понял и тихонько сказал:
– Хочешь одну тайну? Помнишь, когда мы в Танькином лицее были, я на второй этаж бегал, в туалет?
Вот уж событие! Достойное памяти.
– Я ведь, Дим, туда специально попросился. На разведку.
– И что ты там разведал в туалете?
– В туалете ничего нового, а в одном калидоре…
– Коридоре, – поправил я.
– Ну, а я что говорю? В общем, там много дверей с табличками. И на одной двери была, знаешь, какая? «Ст. пред. Т.В. Чашкин». Что такое «стпред» я не знаю. Наверное, старый предатель.
– «Ст. преп.», Леха, старший преподаватель.
– Старый или старший, я не знаю. А вот что такое Чашкин, и ежику понятно.
– Ты думаешь, что…
– Я, Дим, думать не очень люблю. Я люблю соображать.
– И что ты соображаешь?
– Этот Чашкин ворует картины и продает их от своего имени.
– Под своим именем, – немного поправил я. – Только не сходится у тебя. Помнишь первые картины? Там стояла подпись «Л. Чашкин», а не «Т. Чашкин».
– Ну и что? Ошибился немного, второпях.
– Нет, Лех, здесь что-то не то.
Тем временем мы подошли к художественному салону под названием «Галерейка». Он занимал подвал большого дома, мы спустились по ступенькам и вошли в мир живописи и искусства.
Охранник внимательно оглядел нас, еще внимательнее рассмотрел наши приглашения и, кивнув, бросил их в широкую вазу на столике. Я думаю, эта ваза – накопитель для повторных использований, чтобы владельцам «Галерейки» не тратиться на новые.
Ничего особо интересного мы здесь не увидели. Все, что там висело на стенах и перегородках, принадлежало кисти рисовальщиков нашего микрорайона. Разнообразием они посетителей не баловали, было всего две темы – наш знаменитый овраг с речкой Самородинкой и церковь – небольшая такая и уютная, все время окруженная стаями голубей.
Так бы мы и ушли ни с чем, если бы вдруг не появился один художник. Молодой такой и красивый – у него были длинные волосы, часть их, слева, заплетена в косичку, которая спускалась от уха до плеча. Так и хотелось ее подергать.
– А, вот вы где, любезный Тигран Ваганович, – заглянул художник за одну из перегородок. – Милейший, вы меня, образно говоря, надули!
– Непристойно выражаетесь, юноша.
– А вы поступаете непристойно, достойнейший меценат. Вы заплатили за мой пейзаж «Самородинка под снегом» тысячу рублей, а продали за три тысячи!
– Кто вам сказал? – возмутился старший Чашкин.
– Крышкин, – шепнул мне Алешка, превратившийся в большое ухо.
– Мне никто не говорил, дражайший, я своими глазами увидел в вашем Каталоге.
Чашкин густо и уверенно рассмеялся. Даже снисходительно.
– Объясняю, юноша. Это коммерция. Во-первых, наша фирма имеет юридическое право на комиссионные – ведь нам надо же на что-то существовать. Аренда помещения, оплата персонала, наконец, покупка новых поступлений – все это требует наличных средств. А во-вторых, скажу вам по секрету, цифры в Каталоге – фиктивные, для приманки покупателей. Есть такие любители живописи, которые любят, чтобы произведение стоило дорого. Им тогда кажется, что оно достойно украсить их апартаменты. Это вам ясно? Надеюсь, инцидент исчерпан ко взаимному удовольствию. Что вы сегодня принесли?
– Вот, – потухшим голосом сказал художник, – «Летний дождь на Самородинке». Взгляните.
Сначала молчание, хмыканье, а потом:
– Интересно… Свежо… Цветовая гамма хорошо решена… Тональность передает настроение… Тысяча пятьсот.
– Тигран Ваганович, это смешно. Я на краски больше потратил.
– Ну уж если откровенно – я только за краски и ставлю такую цену.
Вскоре художник прошел мимо нас, опустив голову, и мне уже совсем не хотелось дергать его за косичку.
На выходе он забрал свой этюдник, повесил его на плечо и, вздохнув, вышел на улицу. Наверное, пошел писать новый этюд под названием «Осенний дождь на Самородинке».
Мы тоже чуть задержались на выходе – Алешка незаметно прихватил из вазочки горсточку приглашений – и тоже пошли в сторону оврага.
– Зачем тебе эти билеты? – спросил я Лешку.
– Дим, их там полно. А нам они еще пригодятся. Эта «галера» – подозрительное место.
– Да чего там подозрительного? Мелкие спекулянты. Покупают задешево, продают задорого. Вот и весь бизнес.
Алешка призадумался. Потом даже остановился.
– Дим, что ж получается? Получается, что всякий бизнес такой? Сплошная спекуляция!
– Такого понятия сейчас уже нет. Оно устарело.
– Странно у тебя выходит. Спекуляция есть, а понятия нет.
– Знаешь, спроси у папы. – Алешка, если что-то его заинтересует непонятное, будет зудеть, как голодный комар. Которого так и хочется пришлепнуть.
Мы прошли мимо школы, пересекли весь парк и вышли на край нашего знаменитого оврага, на дне которого поблескивали мутные воды Самородинки. По всему краю оврага выстроились, как солдатики, наши местные художники. Они старались запечатлеть на своих полотнах расстилающийся за оврагом пейзаж: на переднем плане чахли редкие деревца, а подальше, над ними, возвышались частые дома. Художники называли это символическим сочетанием природных джунглей с городскими.
Наш художник на минутку остановился возле девушки, которая старательно махала кистью по бумаге, что-то ей сказал – она покивала – и пошел дальше – занимать свое место в общем строю. А мы тоже подошли к ней.
– Можно посмотреть? – вежливо спросил Алешка. – Это наш любимый вид из окна.
Девушка обернулась, она была довольно романтична, с голубыми глазами. И наш любимый вид из нашего любимого окна в ее исполнении тоже был романтичен. Самородинка была полноводна, худосочные городские деревья превратились под умелой кистью в настоящий густой лес. Бетонный мостик, весь искрошенный и истоптанный, с торчащей ржавой арматурой, исчез – вместо него красовался деревянный мост с фигурными перильцами.
– Здорово, – оценил Алешка. – Прямо реализм. В стиле авантюризма. – Он, наверное, хотел сказать – абстракционизма.
Алешка в глубине души абстракционизму отдавал должное: «Накалякай каракули и назови почуднее – весь мир в восторге».
Девушка оценила его комплимент, но почему-то обратилась ко мне:
– Привет, Димон. Ты меня не узнал?
Узнал – Машка Козлова. Из нашей школы, выпускница года три назад.
– А это твой брат? Похож. Ты таким же был в третьем классе.
– Да, – сказал Алешка, – мы вылитые братья.
Машка засмеялась, а Лешка спросил:
– А вот этого художника, который сейчас к тебе подходил, как зовут?
– Сашка-то? Какой он художник. Он – бездарь, а делает вид, что у него такой стиль, детский. Все кривое, все непропорциональное.
– Надо же! – сказал я, догадавшись, куда клонит разговор Алешка. – А в нашей «Галерейке» его рисунки покупают.
– Это для меня загадка.
Для меня – тоже. Но, похоже, не для Алешки.
– А твои, что ль, не покупают? – спросил он.
– Вот еще! Я сдаю свои работы в нормальный салон. – И она снова взялась за кисть.
Алешка опять глянул на ее рисунок и вдруг предупредил:
– Упадет.
– Этюдник?
– Гнездо. У тебя там воронье гнездо на дереве. Так никогда не бывает. Вороны очень умные и умелые. У нас на даче летом ураган был, даже много крыш сорвало, но ни одного вороньего гнезда не сдернуло.
Я тоже пригляделся – Алешка прав. Гнездо прицепилось за ветку нелепо и ненадежно.
– У тебя хороший глаз, – согласилась Машка. – А что вон там, в конце оврага, за романтическая хижина? Я хочу ее тоже запечатлеть.
Романтическая хижина – это заброшенная и ободранная трансформаторная будка, бывшая. Оборудование из нее все забрали. И наши местные хулиганы устроили там свою штаб-квартиру. Когда участковый об этом узнал от недовольных граждан, он навесил на железную дверь большой замок.
– Это будет хижина рыбака, – решила романтическая Машка.
– Это будет что-то совсем другое, – вполголоса проворчал Алешка.
Мы распрощались и пошли домой.
– Дим, – сказал дорогой Алешка, – ты какой-то несовременный. Надо было у Машки телефончик попросить.
– Мне это надо?
– Надо, – уверенно сказал Алешка. – И не только тебе.
Время пошло дальше. Алешка все чаще заходил к Чашкиным. И вид у него становился все загадочнее. Вот-вот лопнет от распирающей информации. Но я его не торопил. Рано или поздно расскажет сам. Лучше, конечно, раньше, чем позже.
И вот в одно прекрасное утро Алешка сказал мне:
– Сегодня в школу не пойдем.
– Что за праздник?
– Пенсию дают.
– Не рановато тебе пенсию получать… – начал было я, но осекся, вспомнил. – А Никишов?
– Все уже готово, шеф. Ты у какого банка будешь дежурить? Я – с Никишовым.
– Ты дома будешь дежурить. На связи.
– Фиг без масла!
Тут вошла мама:
– О чем спор с утра пораньше?
– Димка в школу не хочет идти.
– Что за новости? Алексей, пригляди за ним, чтоб не прогулял.
– А то!
И вышли мы из дома вместе. А потом разделились – я включился в группу захвата Сельянова, Алешка возглавил группу Никишова.
Наша группа никого не захватила, а Лешкина захватила… почти.
Все произошло очень быстро.
Никакой мелкий пацан в этот раз не засветился. Просто пожилая бабуля вышла из банка, держа в руке сумочку с пенсией. Откуда ни возьмись выскочил парень в волчьей маске – хвать сумочку – и за угол!
Никишов со своими орлами рванул за ним. Догнали – спортсмены ведь, – круто схватили… Но! Будто схватили не того. Парень был и без маски, и без сумочки. И особо не сопротивлялся:
– Обознались, кенты! Он вон куда побежал – к остановке. Дуйте, пока в троллейбус не сел.
В азарте дунули. Как раз отошел от остановки троллейбус, и им даже показалось, что кто-то строит рожи в заднее окно. Расстроенные и огорченные вернулись к банку. А тут их Алешка еще нещадно огорчил:
– Прорвались, опера? Шляпы драные!
– Не выступай, Леха. Исчез, как привидение.
– Ага, исчез! Вы его в своих руках держали.
– Да это не он. У него – ни кошелька, ни маски.
Алешка вздохнул, как взрослый на малышей:
– Кошелек у него, а маска у меня. – И он протянул им волчью маску, которую до этого держал за спиной.
Сначала была немая сцена. А потом сцена с вопросами:
– И где?
– И что?
– И когда?
Оказывается, Алешка – он был в арьергарде – раньше всех догадался об этом механизме ограбления. И разглядел на ступеньках, ведущих в подвал, сброшенную маску.
В общем, принцип действия оказался довольно продуманным.
Жалостный малец подходит попросить денежку, «Волк» выхватывает кошелек, бежит за угол, сбрасывает маску, передает кошелек сообщнику. А тот либо скрывается за другим углом, либо заскакивает в подъезд.
– Знаешь что? – мудро сказал Алешка. – Это так здорово продумано, что без старшего учителя не обошлось.
– Точно! – поддержал его Никишов. – Кто-то эту шпану обучает. – И еще добавил: – А этот «Волк» мне показался знакомым. Где-то я его видел.
Я им ничего не сказал. Я только подумал, что наш участковый дядя Гриша прав: каждый должен заниматься своим делом.
А потом я еще раз подумал, и мне показалось, что наш Алешка тоже прав…
Глава VII Керосиновые бутерброды
Неожиданно мне позвонил Никишов:
– Димон, я вспомнил этого парня. Это Махновский. Его года два назад из школы исключили. Врубился? Тогда тебе еще один факт: у него есть младший брат, мелкий такой. Догнал?