— Я уверена, что у нее не было выбора, это все дело рук Нортумберленда, — вмешалась Кэт. — Это он должен понести наказание, а не бедная девочка.
— Я знаю, моя сестра проявит милосердие, — молвила Элизабет. — У нее добрая душа, особенно когда идет речь о детях, а Джейн еще ребенок. — Она немного помолчала. — Королева Мария. Неплохо звучит. Но кажется странным, что править будет женщина.
— Действительно странно, — заметил Эстли. — Власть женщины над мужчиной противна природе.
— Мой опыт подсказывает, что этим занимаются многие жены, — язвительно проворчал Перри.
— У нее будут советники, — твердил Эстли. — Дело женщины — повиноваться и служить.
— Далеко не всегда, — насмешливо пробормотала Элизабет.
Мужчины насупились.
— Конечно, королева выйдет замуж, — сказала Кэт. — Иначе и быть не может — ей нужен сын, наследник.
— Не поздновато ли? — возразил муж. — Ее величеству тридцать семь лет — не лучший возраст, чтобы рожать детей.
— Много ты знаешь, — парировала жена. — По крайней мере, ей стоит попытаться.
— В ее замужестве будет одно преимущество, — заметил Перри. — Муж сможет руководить ею и принимать за нее решения.
— С этим тоже не оберешься хлопот, — задумчиво проговорила Элизабет. — Если она выйдет за иностранного принца, тот может излишне рьяно вмешаться в дела королевства. Но если ее мужем станет англичанин, его правление породит зависть и раздоры. К тому же подумайте: являясь королевой, она будет властвовать над подданными, но как ей примириться с обязанностью во всем слушаться мужа, своего господина и повелителя? Это неразрешимый вопрос.
— В самом деле, — признал Перри, впечатленный проницательностью и логикой Элизабет.
— Ей потребуется немало ума, чтобы в нем разобраться, — продолжила та. — Но меня, как и многих, больше заботит другое. Что будет с протестантской церковью? Нам всем известно, что королева — ревностная католичка.
— Не вправе ли мы надеяться, что она проявит терпимость к приверженцам новой религии? — задумчиво проговорил Перри. — В конце концов, в последние годы она сама немало претерпела за веру.
— Моя сестра редко меняет свое мнение, — сказала Элизабет. — И тем не менее она взошла на трон на волне народной поддержки. Я уверена, что она проявит добрую волю к своим подданным-протестантам.
— Или сочтет всеобщее одобрение наказом вернуть Англии старую веру, — заметил Джон Эстли.
— Вы весьма сообразительны, сэр, — улыбнулась Элизабет. — Что ж, мы скоро узнаем, пока же будем молиться за счастливый исход. Я со своей стороны буду вести себя как можно осторожнее, чего и вам желаю. Бог даст — и волки будут сыты, и овцы целы. А теперь прошу меня извинить, я должна написать ее величеству поздравление по случаю ее вступления на трон. Затем мы незамедлительно отправимся в Лондон, чтобы ее приветствовать, так что спешите собираться! Остальное может и подождать — сегодня радостный день!
Королевская кавалькада только что появилась на горизонте, и Элизабет, ждавшая на дороге в Уонстед, пришпорила лошадь. Позади нее ехали ближайшая прислуга и две сотни всадников в зелено-белых ливреях Тюдоров. Она знала, что хороша в седле — стройная, в ослепительно-белом платье из рельефного дамаста, со свободно падавшими на плечи рыжими волосами.
Она не видела Мэри уже пять лет. Большую часть правления Эдуарда ее сестра безвыездно провела в провинции, занимаясь бесконечными пререканиями с королем и религиозными спорами. Элизабет ожидала увидеть женщину средних лет, но к преждевременным морщинам на лице королевы оказалась не готова.
Сперва ей в глаза бросилось великолепие. Мэри всегда питала любовь к роскошным одеяниям, но сегодня она выглядела воистину величественно в пурпурном платье, алой мантии с горностаевым подбоем и сверкающих драгоценностях. Ее рыжие волосы тоже были распущены, как подобает девственнице и королеве, но при внимательном взгляде в них можно было заметить редкую седину. А лицо ее, с высоким лбом, проницательными настороженными глазами, прямым носом и тонкими поджатыми губами, казалось осунувшимся и усталым в жарких лучах августовского солнца.
Но размышлять над переменами во внешности сестры не было времени. Королеву надлежало приветствовать с должным почтением. Грациозно спрыгнув с лошади, Элизабет опустилась на колени в дорожную пыль и склонила голову.
— Сестра! — воскликнула королева Мария низким, грубым голосом, тоже спешиваясь и торопливо идя навстречу Элизабет.
Подхватив сестру, она подняла ее с коленей, обняла и поцеловала, а затем, продолжая держать за руку, обратилась к ней со словами и улыбкой:
— Я так рада тебя видеть! Какое счастье, что ты приехала меня встретить!
— Выражаю радость по случаю блистательного вступления на трон вашего величества и нашей великой удачи, — улыбнулась Элизабет. — Я глубоко восхищена вашей победой над врагами.
Марию настолько воодушевило всеобщее одобрение ее триумфа, что она была готова простить всех недругов, кроме заклятых. В своем великодушии она также была согласна забыть о прискорбных религиозных воззрениях Элизабет и связанном с ее именем скандале, разразившемся четыре года назад. Мария тоже поддалась обаянию того негодяя, а потому склонялась к мнению, что Элизабет не столько согрешила сама, сколько согрешили с ней; кроме того, Мария намеревалась отказаться от тревоживших ее подозрений насчет отцовства Элизабет. Ничто не должно было омрачить этих радостных дней. И все же, приветствуя и целуя миссис Эстли и других женщин из свиты Элизабет — многие из которых были присоединившимися по дороге знатными дамами, — она не могла не сознавать, что рядом со своей цветущей и просто одетой девятнадцатилетней сестрой она выглядела старой, увядшей и чересчур разодетой. Ей не хотелось, чтобы подданные видели ее такой, ибо она понимала, что в ней должны видеть не только правительницу, чьих сил и здоровья хватит для великого служения, но и выгодную брачную партию, способную родить наследников для продолжения католической династии.
Бок о бок — на чем, вопреки собственным опасениям, настояла Мария — сестры въехали в Лондон во главе большой процессии, впереди которой двигался лишь граф Арундел, державший сверкающий государственный меч. У Олдгейта им навстречу, низко кланяясь, вышел лорд-мэр с городским жезлом, обратившийся с приветственной речью. Мария в ответ поблагодарила его за преданность и уважение. Затем проревели трубы, и кавалькада медленно двинулась по улицам, забитым радостными людьми, которые махали руками, аплодировали и плакали от счастья. С украшенных цветами домов свисали флаги и вымпелы, повсюду можно было увидеть плакаты со словами: «VOX POPULI, VOX DEI» — «Глас народа — глас Божий».
— Боже, храни королеву! — кричали горожане. — Боже, храни дочь Великого Гарри! Да хранит Иисус ее светлость!
Иногда средь радостного шума Элизабет слышала громко выкрикиваемое собственное имя. Конечно, в том не было ничего удивительного: пока королева не родит ребенка, она была следующей в очереди на трон, надеждой народа на будущее. Она купалась в лучах обожания, хотя прекрасно знала, что оно весьма переменчиво и добиваться его приходится усердным трудом.
Вдали на пристани Тауэра прогремел салют. Мария, ехавшая слева от Элизабет, кивала и благосклонно воздевала руку, приветствуя народ. Позади, восторженно махая толпе, ехала леди Анна Клевская, изрядно раздобревшая с тех пор, как Элизабет видела ее в последний раз. Далее следовали знатные дамы королевства, лорды и джентльмены, иностранные послы и государственные чиновники — больше тысячи человек.
Один за другим они подъехали к подвесному мосту, ведшему к величественным вратам Тауэра, где королеве предстояло провести ближайшие две недели. Грохот пушек заглушал торжественную ораторию в исполнении сотни хорошенько отмытых детей. Одобрительно улыбнувшись, Мария двинулась через мост в крепость. Сестра чуть нехотя последовала за ней.
Когда над Элизабет нависла могучая громада Тауэра, она испытала приступ паники. Она никогда не бывала там, и ей не хотелось туда входить. Да, она знала, что в первую очередь это королевский дворец, но после того, как в Тауэре обезглавили двух королев, он приобрел более зловещую репутацию. Она содрогнулась, представив, как чувствовала себя ее мать, когда далеким майским днем оказалась здесь по обвинению в измене. Конечно, Анна входила в Тауэр без торжеств и не через главные ворота, а через речные, на пристани, куда, по словам Кэт, изменников привозили на баркасе.
Элизабет убеждала себя, что сейчас не время вспоминать о судьбе Анны, омрачая тяжкими мыслями радостное событие, но не могла не гадать о юной Джейн Грей — доносилось ли до нее, томившейся в темнице, народное ликование? Бедная девочка наверняка содрогалась от страха, думая о грядущем, хотя Элизабет знала, что королева намерена проявить милосердие, — об этом ей сказала сама Мария.
Элизабет убеждала себя, что сейчас не время вспоминать о судьбе Анны, омрачая тяжкими мыслями радостное событие, но не могла не гадать о юной Джейн Грей — доносилось ли до нее, томившейся в темнице, народное ликование? Бедная девочка наверняка содрогалась от страха, думая о грядущем, хотя Элизабет знала, что королева намерена проявить милосердие, — об этом ей сказала сама Мария.
Внутренний двор был забит зрителями, но взгляд Элизабет немедленно привлекли четверо заключенных, преклонивших колена на лужайке возле ворот. Она знала всех. Первым был восьмидесятилетний католик, герцог Норфолк, обвиненный в измене Генрихом Восьмым, но избежавший плахи, так как король умер, не успев подписать смертный приговор, и проведший в Тауэре все годы правления Эдуарда. Дальше стоял Стивен Гардинер, епископ Винчестерский, которого Мария когда-то возненавидела за то, что он аннулировал брак ее матери, но Гардинер, будучи ревностным католиком, проявил характер, сопротивляясь религиозным реформам регента Сомерсета, за что и оказался в тюрьме. Позади него стояла на коленях вдова Сомерсета, некогда гордая принцесса Анна, старая подруга королевы; ее заключили сюда после казни мужа. И наконец — юноша Эдвард Кортни, в чьих жилах текла кровь Плантагенетов, королей Англии. Он томился в заключении с самого детства, когда его семья поссорилась с королем Генрихом.
Узники простерли руки, моля королеву о снисхождении. Глаза Марии наполнились слезами.
— Это мои заключенные, — заявила она, — и их следует освободить.
Спешившись, она подошла к ним, по очереди поднимая каждого с коленей и обнимая. Когда они оказались в объятиях родных и друзей, королева и ее свита проследовали в примыкавший к Белой башне дворец, где Мария могла насладиться отдыхом, прежде чем обратиться к тяжелейшей задаче — управлению королевством.
Следуя за Марией и сдерживая свою резвую белую лошадь, Элизабет невольно взглянула на восток, на часовню Святого Петра в Оковах. Там покоились останки ее матери — по словам Кэт, поспешно захороненные в ящике для стрел, поскольку в тот ужасный день семнадцатилетней давности никаких других распоряжений не последовало. А перед часовней раскинулась лужайка, выглядевшая мирно и невинно в ярких лучах солнца. Именно здесь стояла плаха…
Элизабет поспешно отвернулась, не в силах вынести этой картины и пообещав себе в будущем держаться отсюда подальше. К счастью, королевские апартаменты выходили на реку, так что пользоваться этой дорогой ей не было нужды.
Элизабет ожидала, что двор королевы окажется пышным, как у отца, и последующие недели несколько разочаровали ее. Казна была почти пуста, и Мария не могла позволить особой роскоши, однако настояла на торжествах и радовалась музыке, танцам и театру.
— Именно этого ждет от меня народ, — сказала она Элизабет. — Людям нравится блеск. Вот почему наш отец пользовался такой популярностью. Но у меня нет средств на увеселения, какие устраивал он. А поскольку я не замужем, мне следует быть осмотрительной и соблюдать приличия.
— Мне и вправду не хватает маскарадов времен отца, — пожаловалась Элизабет Кэт после очередной морализаторской пьесы. — Но королева говорит, что у нее нет денег на подобную роскошь. На следующей неделе они хотя бы ставят «Ральфа Ройстера Дойстера». [15]Я видела эту пьесу при дворе брата, и ее стоит посмотреть. Я смеялась до упаду — герои все время перечат друг другу.
— На богатые одеяния королеве денег всегда хватает, — заметила Кэт, расчесывая волосы Элизабет.
— На мой взгляд, она одевается чересчур пышно, — сказала Элизабет. — Она слишком часто меняет платья и носит чересчур много украшений. Конечно, у нее католические вкусы.
Она понимала, что ее собственный простой наряд чересчур выделялся на фоне роскошных одежд придворных дам, подчеркивая ее предполагаемую девственность и протестантскую веру.
— Что ж, она выглядит как подобает королеве, — отозвалась Кэт. — Именно этого от нее ждут.
— Народ любил бы ее независимо от внешности, — заметила Элизабет, — хотя бы потому, что она дочь нашего отца и принадлежит к роду Тюдоров. И она сохранит их любовь, поскольку решила проявить милосердие. Сегодня вечером она сказала мне, что за недавний заговор казнят только Нортумберленда. Леди Джейн пощадят, хотя ей придется остаться в Тауэре. Ее поселили в доме тюремного надзирателя, со всеми удобствами.
— Юной леди повезло, — молвила Кэт. — Надеюсь, королева не станет проявлять чрезмерного милосердия, ради ее же блага.
— Вряд ли она могла бы казнить весь совет, — мрачно усмехнулась Элизабет. — В заговоре участвовали все его члены. Но ей нужны опытные государственные деятели, которые помогли бы ей править, хотя среди них хватает негодяев. И потому она всех помиловала.
— В душе она добрая женщина, — кивнула Кэт, — и я рада, что она, похоже, хорошо к вам относится.
Мария подтверждала это многим. Появляясь на публике, что в первые недели ее правления случалось часто, она настаивала, чтобы Элизабет стояла рядом с ней на почетном месте, неизменно держа ее за руку. Порой обнаруживалось, что Элизабет приветствуют не менее радостно, чем королеву, но если Мария это и замечала, то не подавала виду. Между сестрами царило полное согласие — вплоть до третьего воскресенья августа.
В предыдущее воскресенье в часовне Святого Иоанна Евангелиста в Белой башне по указу королевы служили мессу — впервые после смерти короля Генриха. Мария появилась со слезами на глазах, благодаря Бога за то, что наконец могла вновь открыто исповедовать свою веру, и, к своему удовольствию, увидела на службе немало придворных. Увы, среди них не оказалось ее сестры.
В следующее воскресенье, когда они вдвоем восседали на помосте и попивали вино после вечернего представления пьесы «Ральф Ройстер Дойстер», Мария обратилась к Элизабет:
— Мне доставит немалое удовольствие, если с утра ты посетишь со мной мессу.
Элизабет смутилась:
— Боюсь, не смогу, ваша светлость. Я принадлежу к реформатской вере.
Она дотронулась до висевшей на поясе маленькой золотой книжки с текстом протестантской молитвы, которую сложил ее брат на смертном одре. Мария тоже получила такую книжку, но считала ниже своего достоинства ее носить. Вместо этого, позволив похоронить Эдуарда по протестантскому ритуалу, она заказала в своей часовне личную поминальную мессу за упокой его души.
Мария нахмурилась:
— Боюсь, сестра, что тебя неправильно воспитали. Меня глубоко волнует твоя судьба, и я не позволю тебе предаваться ереси. Почему не взглянуть на мир непредвзято и не присоединиться к моим молитвам?
— Мне действительно очень жаль, мадам, — в замешательстве ответила Элизабет, — но я не могу. Я крайне опечалена, что мои взгляды расходятся с воззрениями вашего величества.
— Я тоже опечалена, — сказала Мария. — Я не могу даже представить, чтобы моя наследница исповедовала реформатскую веру.
— Позвольте со всем уважением напомнить вам, ваше величество, что в правление моего брата вас не однажды понуждали отречься от вашей веры, — заметила Элизабет. — Но вы следовали совести и твердо стояли на своем. Неужели вы не в силах понять меня, если прошли через это сами?
— Да, но моя вера истинная, и я вправе ее защищать, — возразила Мария. — Мое самое горячее желание — вернуть мой народ в лоно католицизма. Я верую, и Бог за это послал мне победу. Я должна стать орудием торжества Его воли.
Глаза ее блеснули, и Элизабет увидела в них неподдельную страсть, не позволявшую Марии терпеть взгляды, отличные от ее собственных.
— Поэтому ты понимаешь сама, — продолжала королева, сжимая руку Элизабет, — для меня крайне важно, чтобы ты хотя бы посещала мессу. Кто знает, — возможно, тебе это пойдет на пользу? И Господь направит тебя на путь истинный?
— Увы, мадам, что мне еще сказать? — ответила Элизабет. — Я меньше всего хочу вас обидеть, но не могу предать свою веру.
Взгляд Марии похолодел.
— Может, хотя бы подумаешь? — настаивала она.
— Хорошо, — пообещала Элизабет, огорченная размолвкой. — Прошу прощения, мадам, но мне хотелось бы удалиться. Обещаю молиться о наставлении Божьем.
— Доброй ночи, сестра, — кивнула Мария, даже не улыбнувшись.
Низко присев в реверансе, Элизабет удалилась, сопровождаемая поклонами лордов и леди.
Симон Ренар, новый испанский посол, стоял позади королевского кресла и провожал взглядом уходившую девушку. Когда Элизабет вышла, он наклонился к уху Марии. Будучи представителем страны ее возлюбленной матери и ревностным католиком, обходительный и умный Ренар — опытный дипломат и интриган — быстро добился расположения королевы. Уже сейчас она зачастую сперва обговаривала дела с ним и только потом — с собственными советниками.