Через неделю – ровно через неделю! – премьера.
Эмма поняла, что ей холодно. Втянула ладони поглубже в рукава.
– Эмма?
Росс смотрел на нее.
У него были очень странные – Эмма заметила еще в поезде – глаза. Впрочем, нет, она обратила внимание раньше, в их первую встречу: он смотрел, будто издалека. Будто складывая и умножая в уме шестизначные числа. Будто мир оставался неподвижным, а глаза – те, что смотрели сейчас на Эмму – менялись. Взгляд его тек, будто вода.
Она снова опустила голову. Уронила.
– Ты можешь представить себе… ну хоть электрон? – спросил Росс.
Она не отвечала, придавленная вернувшейся тоской.
– Отвлекись, – сказал Росс. – Электрон – это что такое?
Эмма высвободила правую кисть, стянула варежку и показала ему крохотное пространство между большим и указательным пальцем. Так показывают, когда говорят: вот такой маленький, меньше горошины.
– В том-то и дело, – сказал Росс. – Он не просто маленький… И не просто вертится вокруг ядра, как Земля вокруг солнца. Он будто размазан по своей орбите – он как бы есть везде, и одновременно его нет… Вероятность, что он находится в любой точке, примерно одинакова… Понимаешь?
– Ну и что? – спросила Эмма.
– Хорошее занятие, – сказал Росс. – Вообразить себя чем-то, что есть – и чего нет. Что движется – и что неподвижно. Что бесконечно – и одновременно конечно… Вот этот ручей. Ты можешь представить, что ты – это он? Что тело этого ручья – твое тело? Каждая капелька, от истока и до устья… А там, в устье, очень интересное ощущение: ты заканчиваешься, но не сразу. Ты постепенно переходишь в другой поток, в реку… Это еще ты – но уже она. Ты одновременно – там, в устье, мягко умираешь, и здесь, у водопада, живешь, и там, у истока, только рождаешься… Одновременно. Ты – весь ручей. Вот если бы ты была лодочка – ты плыла бы постепенно, ручей разворачивался бы перед тобой поворот за поворотом, а потом закончился бы, началось бы что-то другое…
Эмма хлопнула ресницами. Веки отяжелели; неужели на ресницах – иней?
– Эта роль была важна для тебя? – без перехода спросил Росс.
Эмма молчала.
– До того разговора, что случился почти месяц назад, эта роль для тебя не существовала. Ты и думать не мечтала о ней. И была по этому поводу совершенно спокойна…
– Откуда ты знаешь, когда это было? – перебила Эмма. – Тебе Иришка сказала? Ну и ну, может быть, ты знаешь, в котором часу?
– Не имеет значения, – Росс усмехнулся. – Я хочу только сказать, что…
И вдруг запнулся. Свел брови, будто пытаясь сформулировать тождество. Глаза его сделались совсем уж странными – будто обернутыми внутрь, будто там, внутри Росса, разворачивалось действо куда более интересное, чем снаружи.
– Прости, я, кажется, тебя сбила, – тихо сказала Эмма.
– Нет, – сказал Росс. – Нет… Знаешь что? Расскажи мне этот спектакль. Прямо здесь. Прямо сейчас.
* * *Эмма лежала на печи. Никогда в жизни – кроме разве что вчерашней ночи – ей не приходилось спать на таком экзотическом месте, как горячая печка.
Было душно. Маленькая комната освещалась только красной щелью заслонки, отблески огня ложились на затянутые узорами окна. Это март, напомнила себе Эмма. Это март…
Внизу, на лавке, лежал, завернувшись в стеганное одеяло, полузнакомый человек с узким лицом и странными глазами.
Что Эмма знает о нем? Что успела узнать за два десятка телефонных разговоров выдуманного мальчика Саши с учителем математики?
Что он пишет книгу о сущности мира? Что он, может быть, знает будущее?
Что он увозит женщин на край земли, укладывает их спать не теплой печке, а сам засыпает на лавке, не выказав ни грамма сверх обычной заботы учителя об ученице, брата о сестре?
Эмме не везло с мужчинами. Никогда. Наверное, она сама виновата.
Росс не может быть ее любовником… Росс – нечто большее, чем любовник. Росс – единственный зритель ее спектакля, ее премьеры…
Пустота внутри. Опустошение – хорошо, покойника вынесли, живем дальше…
Она опустила голову на подушку, вздрогнула – уколола ухо. В полутьме выдернула из подушки перо – рябое, крупное, носительницу его давно съели, а перо – вот оно…
Провела пером по щеке. Еще раз.
– Росс… ты спишь?
Тишина. Потрескивают, прогорая, дрова.
* * *Снег валил, соединяя землю и небо. Они стояли на вершине горы, и Эмма заранее прикидывала, как придется спускаться, и не сломает ли кто-нибудь шею, и не утонет ли в снегу.
Ветра не было. Снег падал вертикально, и чем дольше они стояли и смотрели, тем тише становилась Эммина тревога. Шло время, отсчитывалось падением снежинок, Эмма не замерзла, но успокоилась. Не равнодушие – спокойствие; снег валил, и ничего красивее Эмма не видела в жизни.
Росс молчал. Водил веточкой по снежной целине, выстраивая не то узоры, не то графики. Беззвучно шевелил губами. Сперва Эмме нравилось смотреть, как он рисует, но потом захотелось вернуть его внимание к собственно Эмминой персоне.
– Они похожи на отпечатки пальцев, – медленно сказал Росс, отвечая не то на собственные мысли, не то на немое Эммино побуждение. – На белые отпечатки… Нет, вода лучше. Или ветер. Или… Знаешь, есть предание. Мальчики уходят в лес – и в некоторых из них вселяются души упавших деревьев.
– Да? – спросила Эмма после паузы. Вопрос получился какой-то скептический.
– Ну да, – сказал Росс. – Дерево – то, что движется, и то, что неподвижно…
– И что происходит с этими мальчиками?
– Ничего особенного… Представь, что ты дерево. А все вокруг движется… и остается неизменным. Каждая капля дождя становится событием. А впереди сто лет…
– Так что же происходит с этими мальчиками?
– Да не бывает таких мальчиков, это всего лишь легенда. Если понимаешь, что такое мгновение… И таких мгновений – бесконечное множество… Может быть, это скучно.
Снежинки летели гроздьями. Семьями.
– Расскажи о своей книге, – попросила Эмма.
Росс внимательно на нее посмотрел. Перевел взгляд на каракули на снегу; они бледнели на глазах, исчезали, будто и не было.
– Слишком холодно, – сказал наконец. – Надо идти… Как-нибудь потом.
* * *Когда они скатились с горы, когда, пошатываясь и посмеиваясь, поднялись на ноги, когда Росс взялся сбивать с Эмминой куртки налипший снег, когда она ощутила его тяжелую руку на своем боку, когда он стал сдувать снежинки с ее волос – она вдруг подумала с обидой, что, может быть, он просто не видит в ней женщину?
Может быть, она навсегда останется для него Сашей, тощим пареньком с короткой стрижкой, учеником, ребенком?
– Боюсь, у меня не получится вообразить себя ни деревом, ни ручьем, – сказала она, отстраняясь.
Прошла секунда, прежде чем он оторвал ее от земли. Приподнял. Привлек к себе:
– Ты не ручей. Ты река…
Снег перестал.
Когда они уже подходили к крайнему дому единственной сельской улицы, тучи – вернее, одна большая, на все небо, туча – стянулась к востоку, будто навстречу огромному пылесосу, а западный край ее загорелся и пропустил солнце.
* * *Эмма распечатывала пачку чая. Сперва осторожно разорвала прозрачную пленку, и пленка зашуршала, обнажая картонную коробочку с поверхностью и тисненной и гладкой, похожей на старинный переплет. Эмма надорвала блестящий клапан, и коробка открылась, а внутри, как сокровище в сундуке, лежала еще одна упаковка – из зеленовато-желтой фольги, и когда Эмма разрушила ее целостность, ей в лицо пахнуло чаем, солнцем и еще чем-то из детства, хотя в Эммином детстве упаковки чая были совсем другие…
Росс снял с печки кипящий чайник и по очереди наполнил две большие алюминиевые кружки. В кипятке вертелись, распрямляясь, черные листья чая.
Они сидели перед печкой, почти соприкасаясь головами. Над кружками поднимался пар; потом Эмма открыла чугунную дверцу и осторожно, кончиками пальцев берясь за каждое поленышко, добавила топлива в маленький деревенский ад.
Несколько хвоинок попало в огонь по ошибке. И каждая тут же свернулась красным кольцом.
Эмма оторвала взгляд от огня – и покосилась на сидящего рядом. Росс выводил цепочку знаков на обрывке бумаги; заметив Эммино внимание, отвлекся и поднял голову. То ли потому, что в глазах у нее отпечаталось пламя, то ли потому, что в комнате было почти темно, но Росс смотрел так не по-человечески и так глубоко, что у Эммы закружилась голова, будто от высоты, и она быстро потупилась.
– Что случилось? – спросил Росс.
– Ой, – сказала Эмма. – Извини.
– Тебя что-то напугало?
– Нет, – сказала Эмма. – Просто закружилась голова.
Она избегала смотреть на него.
– Надо бы нам сходить к роднику, – сказал Росс после паузы. – Завтра уже не пройдем, тропинку развезет.
– Откуда ты знаешь? – почти выкрикнула Эмма.
– Что – откуда?
– Откуда ты знаешь, что тропинку развезет?
– Откуда ты знаешь, что тропинку развезет?
– Чего тут знать, – сказал Росс, глядя на исписанный листок. – Завтра по прогнозу плюс пять.
Эмма молчала. Ей сделалось неловко.
И, чтобы загладить эту неловкость, она сказала:
– Тогда пойдем к источнику.
* * *Росс шел впереди, светил фонариком; справа и слева от тропинки громоздились сугробы, но снег не скрипел уже – мялся беззвучно, и в воздухе был запах не мороза, а воды.
А какое сегодня число, вдруг подумала Эмма. Какой день недели?
В этот момент тучи на небе разошлись, освобождая луну, и Росс выключил фонарик. И Эмма заново увидела все вокруг – темное небо в светлых перьях облаков, далекие огни, острые, как иголочки, черно-белые горы в снегу и в хвое, тропинку и человека, идущего впереди.
И забыла, о чем только что волновалась.
Источник был просто ямой в земле и в снегу, и, когда Росс посветил вниз фонариком, Эмма увидела, что вода в нем будто закипает. Лопались на черной поверхности пузырьки; Росс спустил в источник кружку на веревочке, и, коснувшись воды губами, Эмма убедилась, что пузырьки колючие.
Странно – вода вовсе не была ледяной. Она казалась чуть ли не теплой.
– Какое сегодня число? – вспомнила Эмма, передавая кружку Россу.
Росс странно на нее посмотрел. Заминка была секундная; Эмма не знала, как ее объяснить. Добро бы он просто вспоминал число – но нет, взгляд его снова обратился куда-то внутрь, как будто Эмма спросила про важное и болезненное. Как будто Эмма была роботом-андроидом и не знала об этом, и вот спросила Росса, где ее родители…
– Я не помню, – сказал Росс. – Надо посмотреть календарик.
И они пошли обратно, но теперь Эмме было почему-то тревожно. Она принялась отсчитывать день за днем – в обратном порядке, и скоро поняла, что они больше недели живут в домике с печкой, и что именно сегодня день премьеры, и что сейчас, в эти самые минуты, начинается второе действие, и народная артистка Стальникова появляется в глубине сцены, впряженная в тележку.
Эмма поняла, что это ни капельки ее не волнует. Открытие так удивило ее, что она остановилась.
Десять дней назад… Кажется, что прошло десять лет.
Что такое десять лет для дерева, которое стоит на берегу ручья? Осенью мимо проплывут листья, по числу дней в году. Триста шестьдесят пять фигурных оттисков проплывут один за другим, все похожие – и ни пары одинаковых…
Эмме показалось, что внутри у нее растет лес. Трогает верхушками небо.
* * *В городе не было снега. Слякоть уже подсыхала.
В квартире пахло непроветренным жильем.
Открыв повсюду форточки, Эмма влезла под душ и провела полчаса в блаженной истоме. Уже вылезая, уже завернувшись в большое розовое полотенце, обратила внимание на календарик, наклеенный на дверь ванной изнутри; календарь был прошлогодний, с логотипом какого-то женского журнала. Эмма, нимало не задумываясь, взялась отдирать его.
Наклейка поддавалась плохо – сходила, оставляя после себя уродливое пятно старого клея, а слой краски растрескался, осыпался и остался у Эммы на ладонях. Крохотные числа прилипли к ее пальцам – черные и красные, выходные и будничные, маленькие дни ушедшего года, и она смотрела на них заворожено, и вдруг – на секунду – ощутила всей своей мокрой теплой шкурой все то, о чем говорил у водопада Росс.
* * *Она явилась в театр, и вахтерша уставилась на нее, как на привидение.
Девочки в гримерке щебетали неестественно громко, суетились, рылись в тумбочках, пряча глаза; весть о появлении Эммы распространилась, вероятно, как пожар в степи, потому что уже через пять минут в дверь заглянула завтруппой:
– Добрый день, Эмма Петровна, можно вас на минутку?
И, уже в кабинете, тесном, пропахшем бумажной пылью:
– Вы знаете, что вам вынесен выговор? Вы были выписаны на два дневных спектакля, и вы не явились!
– У меня не планировалось спектаклей на прошлой неделе, – сказала Эмма. – Должна была работать Березовская.
– Это сначала не планировалось! А потом вы были выписаны на «Чудо в лесу» и на «Веселых зайцев»!
– Очень жаль, – сказала Эмма. – Это все?
Завтруппой смотрела на нее, как школьник на чучело мамонта.
– Тогда я пойду, – сказала Эмма. – Кажется, у меня репетиция через пятнадцать минут.
Весеннее солнце заливало лестницы и коридоры. Эмма шла и улыбалась, еле слышно напевала, и одна недопетая мелодия сменяла другую. Иногда она останавливалась, подняв глаза к белому потолку, вспоминая что-то, потом снова улыбалась и шла дальше.
У самых дверях гримерной ей встретилась народная артистка Стальникова; возможно, она просто шла мимо.
– Э-эммочка! Здравствуй, родная!
Эмма улыбнулась:
– Привет, Дашенция…
(Сосны стояли, касаясь неба, не шевелясь, не суетясь, как стояли уже сто лет, а может, и больше).
В глазах народной артистки что-то промелькнуло. Эмма не стала догадываться, что это было, а просто открыла дверь своей гримерки и, по-прежнему чуть улыбаясь, закрыла ее за собой.
* * *Вечером позвонила Иришка.
– Эмма! Слава Богу! Мы так волновались, Господи, ты пропала, как провалилась… Мы так нервничали!
– Ну зачем же вы волновались, – сказала Эмма, чувствуя себя виноватой. – Подумаешь, человек уехал на недельку.
– Да мне же сказали… – начала Иришка и запнулась. – Да я же предупреждала… насчет этого всего!
Эмма пожала свободным от трубки плечом:
– Ты думала, я брошусь с моста из-за того, что Стальникова будет играть премьеру? Я что, похожа на психопатку?
Иришка молчала, не зная что сказать.
– А как прошла премьера? – спросила Эмма.
– Да так, – сказала Иришка. – Прошла и прошла. Кому-то, говорят, понравилось…
– Понятно, – сказала Эмма.
– Ну, – сказала Иришка тише, – позвонить-то перед отъездом ты могла? И где ты была, вообще-то?
Эмма смутилась:
– Ты прости… Я поехала отдохнуть в… Короче, мы с Россом прекрасно провели время. В горах.
Иришка на том конце трубки издала звук крайнего изумления.
– С Россом?!
– Ну да, – Эмма улыбнулась. – Все так быстро случилось… Росс буквально, ну… Мы сорвались, как, короче говоря, некогда было и позвонить. Ты прости.
– Вот это да, – сказала Иришка после короткого молчания. – Нет, ну ты подумай… Я знала, что Росс… Но почему ты… Росс ведь заранее предупредил нас, что три занятия с Игорехой выпадут из-за его командировки. Он нас за две недели предупредил, между прочим, он всегда так делает, он аккуратный…
– Как это он предупредил? – тихо спросила Эмма.
* * *– Росс?
– Привет. Прости пожалуйста, у меня сейчас ученики.
– Да. Извини…
Гудки в трубке. Эмма села на диване по-турецки, положила подбородок на сплетенные пальцы и задумалась.
Экран телевизора темнел под слоем пыли. После живого огня его немые движущиеся картинки уже не представляли для Эммы интереса.
У него ученики. Не век же ему заниматься одной только Эммой. Не ей же посвящать каждую минуту своей жизни, как это было там…
Она ревновала.
Она скучала. Она отвыкла быть одна. Она подумала, что сейчас оденется и поедет к Россу – и тут вспомнила, что не знает даже, где он живет.
Ей стало грустно.
Мог ли Росс планировать свой отпуск загодя, а потом – в последнюю минуту – пристегнуть к нему разочарованную в жизни Эмму?
Ерунда.
Росс заранее знал, что Эмму припечатают физиономией о стол – вернее, об алтарь так называемого искусства. Еще когда говорил с ней, как с мальчиком Сашей. И – Эмма вспомнила – когда они прибежали на вокзал, у Росса уже были билеты в кармане.
И рюкзак был собран спокойно, без спешки.
А чего еще можно ждать от человека с такими глазами?
Господи, когда он закончит со своими учениками? Когда ему можно будет позвонить?
Она поднялась с дивана, со вздохом выдвинула ящик стола и выудила оттуда потрепанную книжку – учебник математики для шестого класса.
* * *Главреж возненавидел ее. Сама она ничего не заметила – ей донесли девочки-соседки по гримерной; Эмма кивала и улыбалась в ответ. Девочки переглядывались недоуменно.
– Он ждал, что ты уволишься!
– Да?
– Все думали, что ты уволишься!
– Да-да, очень интересно…
Эмме действительно устроили выговор и вычли из зарплаты; это приключение развлекло ее не меньше и не больше, чем прогноз погоды на позавчера.
Народная артистка Стальникова зачем-то распустила слух, что Эмма беременна.
Прошедшая премьера имела прессу, но какую-то вялую и снисходительную; кто-то из крупных критиков намекнул в одной из крупных газет, что детский театр напрасно обратился к столь «взрослому» репертуару – нет на то творческих оснований. Главреж запил; кое-кто злорадствовал, Эмма – нет.
Народная артистка Стальникова распустила слух, что Эмма посещает какого-то экзотического знахаря.