Коля постоянно остро ощущал свою ненужность. Ему постоянно казалось, что он всем вечно путает карты. Болтается под ногами. Говорит некстати, некстати болеет. И он старался жить как можно незаметнее.
– Не обращайте на меня внимания, нет меня, – стал говаривать он, уже став достаточно взрослым, но еще недостаточно самостоятельным. – Нет меня! Живите, как будто меня и нет вовсе…
Эту мысль он внушил всем своим родственникам. Со временем им это даже понравилось. Потом это, как заразная болезнь, перешло на друзей: те тоже перестали с ним считаться с годами, принимая его бесплатным, не докучающим никому приложением. Его звали с собой всегда и повсюду. Он ходил на вечеринки, посещал выставки вместе с толпой, ходил в походы. Но…
Но его как бы и не было вовсе. Он стал для всех пустым местом. Таким же пустым местом и остался.
– Ты – ничто, Коленька! Ты… Тебя же просто нет! Ты даже не тень!
Так говорила ему его жена, Светланочка, которую он просто обожал. Не сразу она начала так говорить, нет, с годами. Первые три-четыре года она пользовалась его любовью, нежилась в удобствах, которые он ей создавал. Наряжалась для него, даже готовила что-то, хотя делала это скверно. Николай Васильевич вытеснил ее со временем из кухни. Не место ей там – яркой, сверкающей, нарядной, обворожительной, соблазнительной.
Какой она еще была для него? Самой-самой! Беда только, что быть таковой для него лишь одного Светланочка постепенно расхотела. Ей вдруг понадобилось восхищение всех мужчин разом: будь то руководитель их отдела, хозяин косметического салона, бармен, дворник в их дворе… Всеобщее поклонение сделалось для нее просто необходимо, как воздух, как жизнь сама.
– Зачем?! – изумлялся он всякий раз, застав ее за бездумным кокетством с кем попало. – Он же… Он же ничтожество! Разве тебе не все равно, что он о тебе подумает?!
Светланочке было не все равно, наверное. А может быть, она просто хотела как-то расшевелить мужа, заставить его ревновать.
– Ты бы хоть сцену мне устроил, что ли! – возмутилась она однажды, вернувшись под утро. – Я же не ночевала дома, Коленька!
– Но ты же вернулась…
– Хорошо, что я засиделась у подруги, а если бы нет? Разве тебе все равно? – Она оглянулась на него, нервно дернув губами. – Ты не спал, волновался, мог бы и позвонить, узнать, что со мной.
– Так ты же сама позвонила и попросила тебя не беспокоить, – попытался он как-то оправдаться.
– А ты и послушался! – передразнила она его и показала язык.
Он домашней собачкой стоял у порога, наблюдал за тем, как она снимает с себя пальто, сапожки, как поправляет безобразно всклокоченные волосы. Наклонился, обул ее ножки в домашние тапочки, и тут…
И тут он уловил тот самый запах – непередаваемый, но явственно ощутимый запах чужого самца, запах страшного предательства, подлой измены. Он все понял. Не было никакой подруги! Не было девичника! Никто не засиделся допоздна и потом не захотел вызывать такси. Не было этого, не было! Было иначе. Гаже и прозаичнее.
Его Светланочка… Его милая, нежная красавица жена нашла себе любовника. Она изменила ему. Почему?!
С разгадкой этого вопроса Николай Васильевич Шубин промучился целую неделю. Он сравнивал себя с другими мужьями. Сличал свои недостатки и достоинства с их данными. Понимал, конечно же, понимал тех женщин, которые бросались в объятия другого мужчины от безысходности. Когда муж все время пьян – либо он пьяным возвращается с работы, либо с рыбалки, либо вообще приходит домой день на третий-четвертый и все равно – пьяным. Он не оправдывал супружеские измены, нет. Но старался не судить таких женщин слишком строго, потому что в своей семье им жилось невероятно скверно. Им никто не помогал вести хозяйство, растить детей, не выручал с покупками, с ремонтом. Никто не пытался содержать их. Имея статус замужней дамы, такие женщины были одинокими, по сути. Почему бы им и не поискать утешения на стороне?
В чем же тогда искала утешения его Светланочка?! От чего и к чему бежала?!
Он работал, много и успешно работал. Его ценили, хорошо платили, дарили дорогие подарки.
– Ты хороший мужик, Николай! – бывало, хлопал его плечу его бывший хозяин. – С тобой совершенно нет никаких проблем. Ты незаметен, полезен, ты всегда под рукой, с тобой надежно.
Так отзывались о нем чужие люди. Ему это было приятно.
Он нес в семью все, до копейки. Отчитывался перед Светланочкой за каждый рубль, как школьник, ей-богу! Позволял ей ни на чем не экономить. Наряжал ее, дарил украшения. Готовил, стирал, убирал. Потом, когда времени на это перестало хватать, он нанял женщину, помогавшую ему по хозяйству.
Все, что оставалось Светланочке, – это просто беззаботно жить, вкушать счастье и… хотя бы немножко любить его.
Им ведь было хорошо вместе! Всегда хорошо. Она хвалила его постельную неутомимость. Ей нравилась его внешность, он был недурен собой, да. Ее вполне устраивала его щедрость.
Почему же тогда?! Почему она это сделала?! Это уже не кокетство, не безобидная стрельба глазами, не беззаботный смех. Тут ведь все намного серьезнее и страшнее! Этот чужак, он…
Он целовал ее, гладил, мял, трогал. Он впивался своим ртом в ее плоть – и разрывал ему сердце. Он вторгся в его мир, усердно создаваемый и оберегаемый. Он все разрушил, все пожег. Это больно! Неужели он, она… они этого не понимают?!
Он только было собрался поговорить со Светланочкой всерьез, задать ей важный вопрос, выедающий ему всю душу, – почему она это сделала, как она сама начала этот разговор.
– Коленька, ты меня, конечно, извини, но так, как я жила раньше, я жить больше не стану, – произнесла его красавица жена за ужином, с особым усердием им состряпанным.
– Как так?
Не понял он ничего и уставился в ее тарелку, наивно полагая, что речь снова пойдет об очередной диете, а он злоупотребил с мясом в этот раз. А она просила, просила неоднократно – не ставить на стол мясо в таком изобилии. Не нагружать ее на ночь таким количеством калорий.
Но речь, как оказалось, шла совсем о другом.
– Я… Я не могу спать только с одним мужчиной, понимаешь?
Он поперхнулся и поднял на нее взгляд.
Нет, она не шутила. Говорила совершенно серьезно. При этом глаза ее были злыми, а вовсе не виноватыми.
– Бог не позволил мне стать матерью, – вспомнила она ему о старой, наболевшей теме, которую они оба решили похоронить навсегда. – Поэтому я не могу позволить плоти своей страдать от…
– От чего? – спросил Николай, потому что Светланочка так и не нашла нужного слова, запнулась надолго.
– Страдать! – выпалила она с вызовом. – Мое тело жаждет перемен! Да-да, и не смей смеяться! Мне нужно разнообразие. Скука эта вот уже где сидит!
И она начала пилить себя по шее ребром ладони, обозначая тот самый предел, выше которого – ну просто никак. А он в этот момент вдруг подумал: окажись ее ладонь столь же острой, как язык, Светланочка теперь бы уже истекала кровью. Она бы захлебывалась ею, выкатив на него изумленные, страшные от осознания неизбежности глаза. Она попыталась бы остановить брызжущую, невероятно яркую по цвету кровь ладонями, попыталась бы соединить края раны, вспоротой ровно и аккуратно. Но вторая ее ладонь – такая же острая, и рана становилась бы только глубже.
Он видел, как вываливаются через порез ее сухожилия, вены, артерии, безобразными синими червями расползаясь по ее груди. Видел, как сочится лимфатическая жидкость, а крови в теле остается все меньше и меньше, и она уже не брызжет таким фонтаном, она слабыми толчками выплескивается из раны. Потом вдруг кровь вспенивается, надувается пузырями и… все заканчивается.
– Куда ты смотришь, Коленька?! – возмущенно шлепнула по столу ладонью его жена. – Почему ты улыбаешься? Я говорю с тобой о серьезных вещах!
– Ты говоришь со мной, дорогая, о безобразных вещах, – слабо возразил он, все еще находясь во власти своего странного и страшного видения. – Ты что же, всерьез думаешь, что получишь на то мое благословение?
– Нет? – совершенно искренне изумилась она. – Ты хочешь сказать, что способен запретить мне спать, с кем я хочу?!
– А ты не послушаешься? Ты… Ты ослушаешься меня – своего мужа?!
Ее ответ был очень важен для него. Он ждал, что она смутится – хотя бы. Пусть ненадолго, на какое-то мгновение, но смутится, застыдится, пожалеет его, наконец. Он бы все разом простил ей, тут же. И разговор этот безобразный, и жуткое свое видение, подействовавшее на него неким странным, успокаивающим образом. Простит и забудет.
Светланочка не застыдилась.
– А мне плевать, знаешь ли! – завопила она и швырнула ему в лицо салфетку. – Станешь мучить меня, сажать под замок – уйду! Уйду навсегда к другому…
Других потом было много, очень много. За долгих пять или семь – он не помнил точно – лет Шубин сбился со счета. Конечно, он не спрашивал у нее их имен и фамилий. Но точно знал, когда очередной партнер у нее меняется. Он научился различать их по запаху, по ее настроению, по тому, как потягивается она перед зеркалом, возвращаясь домой. Он научился распознавать их и научился со временем ее ненавидеть. Он уже жалел, что не выгнал ее тогда из дома. Надо было просто сразу же взять ее за шиворот и выкинуть на лестницу из квартиры. Пускай бы шла, куда хотела и с кем хотела спала!
Он сглупил, он упустил момент. Он не думал, что страх потерять ее насовсем ничтожен перед страшным желанием УБИТЬ ЕЕ!!!
Сначала мысли об этом посещали его редко. Они накрывали его с каждой сменой ее партнеров. Он стискивал зубы, душил свой дикий вой подушкой, пролеживая до утра в одинокой их супружеской постели без сна. И все думал и думал: как это будет? Он представлял все в деталях, в цвете, в звуках – как это будет, когда он перережет ей горло. Только такую смерть он желал своей Светланочке. Никакой аварии, глупых таблеток, насильно втиснутых в ее желудок, никакой петли под потолком. Нет! Это все банально, некрасиво, очень быстро. Он тогда не сможет наблюдать, как уходит из нее жизнь, ее жизнь – бессмысленная, пустая, гадкая. А он должен все это видеть! Должен смаковать, считать секунды, слушать ее хрип, наблюдать судороги.
Иногда ему начинало казаться, что он сошел с ума. И он принимался жалеть ее, распутную. Снова принимался ждать ее возвращения – у порога, с тапочками в руках. Снова готовил что-то вкусное, что она особенно любила.
Но Светланочка не оценила его порывов. Она просто перестала его замечать. Как не замечали его другие люди долгие годы, так теперь перестала замечать его и жена.
– Ты даже не тень, Коленька, – пробормотала она как-то, засыпая на его плече. – Тень бывает от человека, от предмета… А ты – не человек, Коленька. Ты никто! Тебя же просто нет, ты не состоялся. Ты даже не мужик.
– Почему? – изумился он в ту ночь, он ведь только что любил ее, любил страстно, исступленно, с диким воем и напором входя в нее. – Почему я не мужик?
– Настоящий мужик разве позволил бы мне изменять ему? Тю-ууу, нет, конечно! – Она уже почти уснула, и слова ее были невнятными, но он все равно услышал, уловил, как она закончила: – Он бы давно уже убил меня, Коленька…
И он убил ее!
Не в ту же ночь и не на следующее утро. Он убил ее через год после того, как она неосторожно дала ему посыл. Тщательнейшим образом он готовил ее убийство. Продумал все до мелочей. Вплоть до того, что начал периодически звонить ее родственникам, с которыми она общалась от силы раз в три года, и сетовать на то, что Светланочка куда-то периодически пропадает. Мол, собирает вещи и уезжает в неизвестном направлении, не сказав ему ни слова. Она случайно не к родне подается в такие моменты?
Нет, не к ним, конечно. Родственники были дальними, близких у Светланочки не было. Общение их было очень редким и прежде, а с годами и вовсе почти сошло на нет. Но рисковать не стоило, и Шубин подготавливал их реакцию заранее.
Потом он таким же образом «готовил» соседей. Однажды ему пришлось даже расплакаться на плече у их соседки по лестничной клетке. И признаться, что Светланочка, кажется, нашла себе кого-то и собирается с ним развестись.
– Давно пора! – возмущенно отозвалась соседка. – Думаете, мы не видим и не замечаем вовсе, как она над вами измывается?! Как возвращается домой под утро, то пьяная, то лохматая? Терпения мы вам желаем! Ангельского терпения!
Он и терпел. Терпел и готовился. Нашел место, где убьет ее. Нашел и место, где захоронит ее и уничтожит ее вещи. Осталось…
Осталось подготовить самого себя. Он был вполне готов к самому убийству. Денно и нощно думал об этом. Не был готов Николай Васильевич к тому, чтобы начать потом как-то жить без нее – без Светланочки. Она ведь – плохая ли, хорошая, – но всегда возвращалась к нему. Дурно обходилась с ним, да. Оскорблять его стала чаще. Унижением тоже не брезговала. Но бывало так, что и за чаем она рассмеется, и по голове его погладит. И телевизор вместе с ним посмотрит, привычно пристроив свою непутевую буйную головушку на его коленях.
В такие моменты ему хотелось рыдать, сжимать ее в своих руках и не отпускать – никогда, никуда, ни к кому.
Светланочка отрезвляла его быстро.
– Ой, вот только не нужно ничего такого придумывать о нас с тобой, Коленька! – безошибочно угадывала она его настроение. – Нас с тобой не было, нет и не будет. Знаешь, почему?
– Почему? – сипел он в ответ, боясь шевельнуться.
– Потому что тебя просто нет. Тебя нет! Ты даже не тень!..
И он вновь планировал ее убийство, во всех деталях планировал, ненавидя ее и любя одновременно.
Почти через год все было подготовлено.
Родственники укрепились во мнении, что Светка – непутевая баба. Раз в пару месяцев срывается куда-то за бугор, наверняка зарабатывает там деньги одним местом. И ему нечего переживать, давно бы уже другую бабу себе завел. И им звонить – тоже нечего, они-то что могут поделать? Сгинет – и сгинет где-нибудь, сама так хотела. Кто себе приключений на одно место ищет, тот их непременно находит.
Соседи тоже давно его подговаривали найти себе кого-нибудь. Даже принялись периодически сватать за него одиноких и разведенок. Он и им мозги пудрил, время от времени загружая в машину чемоданы. Мол, Светланочка звонила, просила вещи привезти, уезжать собралась.
А она вдруг возьми и соберись по-настоящему!
Вернулась как-то под утро и начала в большие сумки тряпки свои с полок шкафа сбрасывать. Лихорадочно так, быстро, будто торопилась куда-то.
– Ждет тебя, что ли, кто-то? – не понял он, топчась за ее спиной в полосатых пижамных брюках, которые она терпеть не могла. – Куда ты так торопишься? Почему так рано?
– Надо, – коротко отрезала она и вдруг присела с полотенцами в руках на край кровати, глянула на него затравленно. – Отвезешь меня на вокзал, Коленька?
– Отвезу, – кивнул он и отвернулся.
Он быстро оделся и сразу же принял решение: сейчас или никогда! Он много раз делил ее с кем-то, но отпустить ее насовсем – не сможет, это точно. Но она вдруг удивила его, поцеловав на пороге квартиры. Поцеловала, всхлипнула и, глядя куда-то в сторону, произнесла:
– Я принесла тебе много горя, Коленька. Прости!
– Все прошло, – вымолвил он, обнимая ее крепко на прощание. – Все прошло… Я отпускаю тебя, Светланочка. Кто он?
– Нет никого, Коленька. Никого нет, – кажется, она говорила правду. – Просто я поняла, что нам нужно расстаться. Иначе…
– Иначе что? – Он взял в руки ее тяжелые сумки.
– Иначе ты меня в один прекрасный момент просто убьешь, – прошептала она и с суеверным ужасом глянула в его глаза. – А я жить хочу!
Когда они выходили из подъезда, она чуть впереди, он чуть позади, с ее сумками, навстречу им попалась соседка со второго этажа, она выводила по утрам собаку.
– Уезжаете, Светлана? – вежливо поинтересовалась она, поздоровавшись, и взглянула на Николая с сочувствием. – Далеко, надолго?
– Далеко и навсегда, – буркнула Светлана, соседей она не любила, прекрасно понимая, что они о ней говорят. Показала в спину соседке язык. – Замуж я вышла, понятно?
Она почуяла опасность, как только они съехали с главной дороги в переулок и свернули к выезду из города.
– Вокзал не там, Коленька, – прошептала она, вся помертвев.
– Знаю, милая. Знаю! Ты ничего не бойся. Я просто… Просто хочу показать тебе одно место, я там дом собирался построить. Думал, может, тебе понравится, и ты… И ты останешься.
Она промолчала. Заметно было – не верит ему, а верить-то хотелось! Не верить-то было жутко.
Он завез ее в лес, в то место, которое давно уже облюбовал и подготовил. И яму заранее вырыл. Закидал ее ветками и всякой ветошью, чтобы ее снегом не замело, листвой не засыпало. И место, где вещи ее сжечь планировал, тоже было готово.
– Тут, да?
Светланочка выбралась из машины, подчиняясь его просьбе. Встала в центр крохотной полянки, оглядываясь по сторонам.
– А как тут возможно дом построить, Коленька? Здесь же так далеко от дороги. Нет никаких коммуникаций и…
Было начало марта, но к тому времени снег в этом месте успел растаять почему-то. И он подумал, что это хорошо, крови не будет видно.
– Раздевайся, – потребовал он, и она подчинилась, сняв пальто и шапку. – Нет, догола раздевайся!
Она заплакала – тихо, безвольно, но вновь подчинилась, оставшись лишь в шерстяных носочках. Так и стояла в центре оттаявшей полянки – голышом, в одних носочках.
– Может, сделаешь это сама? – произнес он ей на ухо, заходя сзади и обхватывая рукой ее подбородок. Лезвие ножа уже скользило по ее нежной коже, пока еще только скользило. – Может, сделаешь это сама, Светланочка?!
– Я не смогу, – бешено трясясь всем телом, пискнула она. – Я не смогу себя убить!
– Но меня-то… Меня-то ты столько лет подряд убивала! Или меня невозможно убить, потому что меня нет?!
Лезвие ножа выполнило все так, как много раз виделось ему. Смерть Светланочки, правда, оказалась далеко не такой красивой, как ему хотелось. Она не лежала покорно в его руках – она билась, вырывалась, рычала, ругалась… Потом она обильно испражнилась, и все это попало прямо на его зимние ботинки. Его стошнило, и он упустил тот момент, когда из ее глаз плавно и загадочно исчезло то, что называется сознанием. Все вышло скверно, грязно и отвратительно.