«Заключать договора на страхование.»
Я выжидаю паузу. Улыбаюсь, жду продолжения. Его не следует, и женщина смотрит на меня, застыв с вопросительным выражением лица и в характерной позе. Мне кажется даже, что если я сейчас встану и уйду, её поза не измениться.
«..А как?» — прерываю я молчание, отчасти из интереса, какие дальше движения будет совершать эта женщина.
«У вас есть знакомые. Говорите с ними, заключаете договор. Видите, идёт человек. Подходите к нему, заключаете договор. Всё просто. У вас всегда с собой все нужные бланки. За каждый заключённый договор — триста рублей.» — говорит она сухо и снова принимает позу вопрошающего маникена.
Я сухо, в тон собеседнице, говорю, что предложение меня очень интересует, и я бы рад им заняться. Беру несколько буклетиков, что она мне выдаёт, а сам прошу расписаться в направлении из центра занятости в графе «отказано соискателю». Женщина улыбается (второй раз за время нашей беседы), и делает как я попросил, одновременно спрашивая:
«А вы любите врать?»
«Люблю.» — с улыбкой отвечаю я.
И женщина протягивает мне мою бумажку.
«Такие как вы нам очень нужны.»
Глава 3
Домой я решил не идти, на полпути свернув в сторону отцовской квартиры. Его дома быть не должно, и я направился туда совершенно бесцельно, от нечего делать. Хотя я притомился за этот день уже порядочно — рано встал, а день выдался жаркий и суматошный, спать мне совсем не хочется.
Зайдя в его однокомнатную квартиру, я сразу же падаю на диван. Беру с книжной полки первую попавшуюся книгу — старое издание вариации «красной книги» для детей — «редкие животные СССР», по случайности открывается страница с росомахой. Она нарисована мохнатой ящеркой, плетущейся по кромке страницы. Читаю строчку — «уничтожая слабых, больных копытных, р. выполняет роль оздоровителя их поголовья». «Как жизненно» — думаю я и захлопываю книгу. Видимо, ничего позитивного сегодняшний день мне совершенно не собирается преподносить.
Выхожу на балкон девятого этажа. Он в этих домах предпоследний. С балкона открывается «прекрасный» вид на несколько таких же домов, как и этот, плюс пару чуть иных — с шестнадцатью этажами. Как же живётся тут отцу, думаю я. И, пытаясь вспомнить, на какие экзистенциальный мысли натолкнула меня только что фраза из статейки про росомаху, закуриваю.
Мысль не возвращается, и я думаю о приятности курения и нежелании бросать.
Уходя из отцовской квартиры, я думаю о том, зачем сюда заходил. И оправдание находит само себя — третье место, в которое меня направил центр занятости — по пути как раз от меня в сторону отцовкого дома, то есть ещё дальше.
Я иду в сторону этой организации. Это фитнес-центр, ищут себе «промоутеров». Я прекрасно знаю, что скрывается за всеми этими модными американизмами, но мне нужно получить там отказ. Не потому, что я так хочу посидеть на шее у государства, а потому, что безумно интересно, что мне предложат в центре занятости ещё.
Расположение третьей организации ещё более разительно отличается от расположения второй, чем расположение второй — от первой.
Она находится, хоть и в подвале, но зато — крупнейшего торгово-развлекательного комплекса в городе.
В приёмной фитнес-центра меня встречает некая девушка в прямоугольных очках и классической офисной форме — белая сорочка, короткая чёрная юбка.
Мне становится немного стыдно, когда я представляю, что именно она будет руководить моими действиями и учить меня, как разговаривать с людьми. Мне не по себе от этих мыслей. Но сейчас она улыбается мне, будто я её клиент, и ждёт, пока я не подам бумагу.
Я не стесняюсь. Просто не по себе.
«Вы к нам пришли за тумбочкой постоять?» — нарушает молчание улыбающаяся девушка.
«За тумбочкой?» — удивлённо спрашиваю я, потому что ожидал, что мне просто дадут кипу бумаг и пустят на жару в костюме заядлого посетителя фитнес-клуба.
«В центре, за тумбочкой. В зале. С листовками.» — отрывисто говорит мне девушка, и её не меняющееся выражение лица и обрывистая речь напоминают мне предыдущую собеседницу по вопросам подбора кадров.
Я думаю в полной тишине секунд двадцать. Тишина так сильно надо мной довлеет, что я начинаю слышать музыку, которая играет вдалеке, в основном зале этого торгово-развлекательного центра.
В конце концов, я решаю, что раз эти женщины так похожи друг на друга, предыдущая схема обязана сработать и в этот раз.
Прошу себе отказ. Девушка отрицательно качает головой
«Это вы отказываетесь.» — говорит она. — «Мы не против вас. Хоть вы и любите, как я вижу, соврать.»
«Откажите мне, потому что я лжец, а такие вам не нужны.»
Она снова качает головой, и говорит, что подпишет только отказ мой.
Не везёт, думаю я. Что же дальше? Куда дальше меня забросит компьютер в центре занятости?
Ответа на свои мысли в глазах девушки я не увидел. Она, судя по всему, не увидела в моих мысли вообще.
«Я подумаю.» — отвечаю я наконец. Прощаюсь и выхожу.
На то, чтобы подумать, время у меня ещё, слава богу, есть. Два дня, до пятницы.
Я выхожу из этого подвала на воздух, который начинает потихоньку приобретать вечернюю свежесть.
По центральной улице города я иду домой, в только-только наступающем сумраке, с длинными тенями прохожих, деревьев и рекламных щитов, с блестящими отражением красного зарева витринами, с автомобильной пылью, переливающейся в лучах заката, и с мыслями о том, какой же бесполезный день я провёл на этой земле в который уже раз.
Обожаю встречать вечера где-нибудь в городе, идя по улице, размышляя о чём угодно, к примеру, о том, почему так сухо звучат названия наших улиц, в сравнении с другими городами в других странах. В памяти всплывают французские названия небольших улочек, вроде «Улицы Воров», или более пафосные, американские. Бульвар Заката, Лос-Анжелес, длиннющая улица, тянущаяся вдоль берега Тихого Океана, звучит прекрасно. Поэтично, романтично, чуть загадочно, если вспоминать известный голливудский фильм с аналогичным названием, но главное — главное, это соответственно своему уровню. Ведь солнце всей Америки заходит за Океан именно на этом побережье…
А у нас чуть скучнее. Все улицы названы фамилиями и городами. И именем Октябрьской Революции.
Я иду дальше, а солнце садится ещё ниже, и тени становятся ещё длиннее. Я думаю о том, что солнце делает человеку намёки, что ложиться спать надо, пока оно не смотрит на тебя. Пока оно тебя не видит, не может проконтролировать, лучше не пытаться что-то делать, это будет обречено на провал… И тут же я ловлю себя на полной абсурдности и глупости этой мысли, на том, что ещё за тысячи лет до меня тоже самое приходило в голову неандртальцам, когда они смотрели на небо. Я разочаровываюсь в себе и чуть грустнею.
Раздаётся звонок на мобильный телефон, звонит знакомый, с которым я периодически встречаюсь и веду беседы за чашкой чая или бутылочкой пива. Он интересный, любит физику. На него я ещё могу возлагать надежды, что он выбьется в этой жизни в нормального, отдающего себе отчёт в своих действиях, человека.
Мы договариваемся о встрече сегодня, и я снова улыбаюсь тому, что проведу вечер не один, и наконец-то смогу сказать чуть больше слов, чем в течение всего дня, потому что мне начинает потихоньку казаться, что я нем.
Солнце окончательно садится за горизонт, становится ощутимо прохладно, и хочется одновременно и чуть дольше погулять, и пойди домой погреться.
Тело хочет последнего, и я спешу к себе.
Мой знакомый, торопящийся поболтать по душам, не заставляет себя долго ждать. Он стучит мне в окно сразу же, как я ступаю на порог, и я иду открывать дверь. Вялое рукопожатие, приглашение на кухню, кипение чайника — и вот мы уже сидим и трепемся.
«… Так почему же ты ушёл из нашего педагогического?» — спрашиваю я, сидя у ноутбука и пытаясь подобрать не напрягающую фоновую музыку. Мы оба мерно потягиваем горячий китайский Оолонг, разлитый по большим кружкам.
«Ты ведь знаешь, я очень принципиален,» — плавно и совершенно безэмоционально выговаривает мой собеседник, развалившийся на кухонном диване и постоянно глядящий в телевизор, — «Я учился там на специальности «сервис и туризм», это что-то наподобие истфака. Разочаровался я в нём довольно быстро, потому что поступил туда явно не подумав.»
«Ума нет — иди в пед.» — выдаю я банальное.
«Ты знаешь, это очень меткая поговорка, потому что насколько мне известно, в наш педагогический институт идут уж явно не по призванию. Ведь так трудно быть педагогом. В пед идут по отсутствию выбора.»
«А ведь это одна из самых важнейших профессий в мире — преподаватель.» — я делаю глоток чая, который, как мне показалось, стал только горячее. Хотя скорее всего, я просто сделал бОльший глоток.
«… А потом они с кислыми минами на лице ведут школьные уроки детям, совершенно не заинтересованным в том, чтобы слушать учителей. Потому что детей надо заинтересовывать, а какой человек будет пытаться заинтересовать другого в том, что ему не особо интересно. То есть, кто будет доказыавать другому то, во что не верит сам?» — продолжает мой знакомый, да так увлечённо, что совершенно не поворачивается в мою сторону, он явно изливает некий крик души.
«У нас был преподаватель,» — дождавшись замолкания собеседника, начинаю я, — «Когда мы учились в школе. Я не помню его имени и фамилии, но точно могу сказать, что у него была кличка, как у некоего грызуна. За выступающие верхние передние зубы. Ему было около пятидесяти, каким я его запомнил, и он всегда ходил с кислой миной, а на уроках был очень строг и требователен, как никто другой. В школе не обращаешь внимания на такие вещи, и думается, будто это такая методика преподавания. Но прошли годы, и я узнал правду от одного из его бывших учеников, да не школьных… А институтских. Ларчик открывался довольно просто — его выгнали из нашего, нелюбимого тобою, педа — а так как его довольно скудные, по институтским меркам, познания оказались в аналогичных институтах не нужны… Его отправили в нашу школу. Это была его ссылка. Кара его.»
«Как интересно,» — отвечает мой знакомый, моей краткой историей отвлечённый от телевизора, — «Это всё как раз поттверждает мои слова. Да. Слышал пословицу — «кто может — делает, кто не может делать — учит.»? Она, вроде бы, из этой же оперы.»
Я протираю уставшие за день глаза. Искусственный свет сильно раздражает меня, потому что я живу в цокольном этаже, и свет частенько горит у меня даже в дневное время, когда, например, солнце находится на другой стороне от окон дома. Мы с собеседником «разошлись» в нашей дискуссии до слишком нервного выражения мыслей. Я ведь знаю схему подобного разговора. Сейчас я ещё что-нибудь говорю, мы отпускаем пару шуток на эту тему, и переходим к другой. В итоге, мы топчемся на месте. Никто не говорит никому новой информации. Ни полезной, ни бесполезной.
«Ладно,» — говорю я, — «Давай смотреть телевизор. Фильм вон какой…»
Приятель ушёл домой, стрелка настольных часов, стоящих на телевизоре, приближается к полуночи. Я сижу за столом за третьей по счёту кружкой чая, пытаясь собрать воедино, для самого себя, общую картину моего существования. Того, зачем я сижу и так безучастно гляжу в телевизор, вместо того, чтобы, например, читать. Мысль мгновенно придумывает на это отговорку — чтение, при моей плохой переносимости искусственного света, мгновенно склонит меня ко сну. Пара страниц — и мои мысли превратятся в кашу, и не будет совершенно никакого прока от подобного чтения.
За моей спиной, у помойного ведра, что располагается под раковиной за закрытыми дверцами кухонного шкафа, мыши переходят в активное наступление. Слышно их нервное шуршание около мусорного пакета, слышны их разочарованные попискивания. Мои мыши очень редко попадаются на мышеловку. Они совсем маленькие, сантиметров в пять без хвоста, и очень лёгкие, так что им не составляет труда вынуть из мышеловки хлеб или сыр, даже не задев её. А как они забираются в ведро! Для меня всегда было большой загадкой, ведь у него совершенно гладкие края, а само оно довольно высоко, чтобы мышь могла запросто допрыгнуть до верха. Но однажды я увидел это. Я понял, что мыши не обращают на меня внимания, когда я не двигаюсь. Я открыл дверцу шкафчика, кинул в помойное ведро хлеба, уселся напротив и начал смотреть. Прошло совсем немного времени, перед тем, как выбежала мышка. Потом ещё несколько. И я ужасно удивился их коммуникативным способностям, хотя возможно, это всё чистая случайность, но… Взгромоздившись друг на друга, третья снизу мышь таки прыгает в мусорное ведро. Она берёт небольшой кусочек хлеба, что я кинул им, бросает вниз, своим «напарникам», сама прыгает вслед, и все три серых создания удаляются в ту сторону, откуда пришли. А лазеек у них тут достаточно. Такая маленькая мышь способна поместиться в щель сантиметровой ширины совершенно без труда. Меня удивляет и даже восхищает, какой же у них удобный, гибкий скелет.
Удивляет, зачем так громко и быстро бегают они над потолком. Удивляет, как эти серые создания устраиваются в моём доме. В жизни.
С этой мыслью я ухожу спать.
Представления не имею, что будет завтра. Вроде бы, четверг.
Глава 4
Этой ночью я спал очень крепко, видимо потому, что по-настоящему вымотался и «набегался» в прошлый, довольно бесполезный, день. Я даже не отвлекался на «звуки поезда» с потолка.
Зато мне приснился довольно интересный сон, который в течение всего утра я пытаюсь для себя анализировать. Мне порядком подзабылось уже, что было в нём, хотя запомнить я пытался его очень старательно. Даже начал записывать… Как раз в этот момент сон и начал забываться. Во сне всегда происходят интересные события, которые в тот момент смотрятся вполне логично и выглядят обыденными. Но когда я пытаюсь это записать, возникает проблема. Тут сознание наталкивается на логику, здравый смысл и прочие, земные проблемы мозга, о которых во сне моё сознание не ведает. Оно просто берёт образы и реальности, смешивает их с какими-то квази-образами прошлого, деформировавшимися в заархивированной памяти, прогоняет их через некую плёнку с «молочным» фильтром, и транслирует нашему «отдыхающему» мозгу. В результате получается совершенно новая информация, которая запоминается порой наравне с происходящим наяву, с поправкой на проблемы с логикой и пространством (во сне всегда пространства как-то больше, чем в реальности). И эта информация может смутить. Частенько люди просыпаются с мыслью о том, что у них много денег, есть красивая машина, да и вообще всё то, о чём они желали. Но созерцание собсвенной комнаты обязано мгновенно вернуть в реальность. А мне хотелось бы посмотреть более длинный сон. Просто жизнь во сне, какая реальность будет отфильтрована сознанием как «годная» для грёз человеческих. Что будет дальше? Ведь памяти молодого человека, как я, не хватит на целую жизнь, и что же, сон будет постоянно переставлять местами известную информацию? Нет, так не годится. Хотя реальность делает почти тоже самое. Мир так и живёт, и люди в нём, и события, и даже пространство… просто очень медленно… Но периодически меняются местами.
Я остановливаю свою мысль и резко встаю с кровати. Хватит думать в лежачем положении, я и так превысил свой утренний «лимит на первую мысль». «Наука». Слово мелькает у меня в голове, и я решаю, что на этом слове уже точно всё. Это остатки той думы, что я решил прервать.
Во время завтрака мне звонят друзья из мегаполиса, в выходные собирающиеся на дачу, где мы вместе провели не одно лето. Зовут присоединиться к ним, потому что их путь так или иначе будет пролегать через мой городок.
«Друган, ты обязан развеятся! А то у тебя голос, как у нежелательно беременной.» — кричит мне в трубку старый друг и смеётся.
Я улыбаюсь, потому что сильно скучаю по нашей хорошей компании.
«Конечно заезжайте!» — говорю, — «Давно пора встретиться!»
И действительно, мы не виделись уже с полгода.
С улыбкой на лице я «бросаю трубку», отменяя звонок, и продолжаю кушать как ни в чём не бывало. Замечательный был звонок, настроение на день есть.
… Но его хватает только минут на десять, потом снова приходит меланхолия. На пятницу намечены похороны. А потом приедут друзья, и я буду весельться. Сумасшедший мир.
Половину четверга я провожу в чтении, но ближе к трём часам дня вспоминаю, что нужно ещё получить отказ в фитнес-центре, который мне не хотят давать. Ну и ладно, думаю я. Не будет мне никакого пособия, чёрт с ним. Хитро конечно с их стороны, но ведь и с моей тоже. По-хорошему, все могут найти себе работу, я-то уж точно могу. Не так уж и сильно оно меня тревожит — все эти центры занятости, поиски работы… Я снова погружаюсь в книгу.
Сон накатывает волнами. Будто комната забирает меня, а потом встряхивает. Эта судорога частенько будит — сознание держит под контролем тело. Я думаю, засыпая, как же спали люди во время войны, и мне видится не ответ на вопрос, а спящий солдат на поле боя… Опять судорога, вытаскивает меня из грёз и я забываю, что видел в них, но меня сильно беспокоит тёплое одеяло. Я переворачиваю его, это помогает снова ненадолго подобраться к фантастическим сновидениям. Мне видится большая компания молодёжи, из которой меня выгоняют, снится как я одиноко плачу под луной, которая превращается в комнатную лампу квартиры моего детства, и я совсем юный убегаю от своих родителей на лестничную площадку, с которой опять попадаю в компанию, из которой был изгнан.
Но грохот из кухни, явно пренадлежащий моим главным врагам, будит меня. Будит так, что я опять забываю всё, одеяло снова становится нестерпимо тёплым, а я, чертыхаясь, вскакиваю с кровати и бегу на кухню, где от моего удара по переключателю зажигается яркий, ослепляющий свет.