Без сомнения, между Лартигом и убийствами существует связь, но Эрван уже понял – как и то, что убийцу он пока, безусловно, не определил, – что отследить ее будет сложно.
В одиннадцать, едва приземлившись, Эрван попытался включить мобильник. О чудо: экран подавал признаки жизни. Под завалами служебных СМС он нашел жемчужину своей тайной надежды: послание от Софии, которое подействовало на него, как кокаиновый взрыв в голове.
Итальянка написала только: «Ты дуешься?»
Ребяческие забавы первой поры любви, той, что оглупляет, растворяет в себе и возрождает одновременно. Эрван почувствовал себя в полной готовности провернуть за день кучу дел. Когда он заметил на голову возвышающегося над окружающими отца, который ждал у дверей секции прибытия аэропорта Орли, энтузиазма у него заметно поубавилось.
Хотя они заранее договорились о встрече. Прежде всего Эрвану предстояло заехать в больницу Сент-Анн. Он спросил, как Гаэль, но по лицу Морвана все было ясно без слов. Казалось, за одну ночь он похудел на десять кило, что подчеркивало его сходство с Эрваном. Лицо отца подергивалось тиком, а кожа, красная и сухая, казалось, готова была рассыпаться в пыль. Разговор быстро переключился на технические аспекты проблемы с биржей – лишь бы избежать самого тягостного вопроса: какие побуждения двигали девочкой?
– Неужели достаточно, чтобы женщина, появившаяся из ниоткуда, сдала информацию банкиру, чтобы тот всему поверил?
– Твоя сестра не абы кто. Она моя дочь и сестра Лоика. Дитя «Колтано». Она наверняка слила им информацию, изображая из себя идиотку. Парни перепроверили и поняли, что это серьезно.
– А что ты думал делать с этими новыми месторождениями?
– Не стоит говорить в прошедшем времени: я думаю их эксплуатировать втихую, и в темпе.
– За спиной у африканцев?
– Тут не было бы проблем, если б курс не подскочил.
– А теперь?
– Разберусь.
Морван вел машину спокойно. Субботний полдень, какой-то парижский пригород. Пейзаж, в котором бетон окончательно одержал победу над жизнью. Пара двойников в темных костюмах на черном «мерседесе» отлично вписывалась в декорацию: служащие похоронного бюро по дороге на кладбище.
– Не понимаю, за чем ты еще гонишься, в твоем-то возрасте… Охота еще бабок?
– Легко презирать деньги, когда у тебя их нет. И даже это неправда. В глубине души ты знаешь, что бабки ждут тебя вместе с цветами на моей могиле.
– Если будут цветы.
Оторвав одну руку от руля, Старик дружески шлепнул его по затылку:
– И это семейное тепло!
Эрван не ответил.
– Ты должен поговорить с Гаэль, – продолжил Морван. – Ты должен сказать ей, что мы все рядом и любим ее.
– Проблема не в том, что она сомневается, любим мы ее или нет. Проблема в том, что она нас ненавидит.
– Она повзрослеет. Рано или поздно она поймет.
– А ты? Когда поймешь ты?
Молчание. Орлеанские ворота. Эрван чувствовал, как в нем поднимается гнев…
– Как ты можешь бить жену? – взорвался он.
– Это касается только нас.
– Как ты вообще можешь бить женщину?
– Мэгги не женщина. Не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Она сильнее меня.
– Я ни разу не замечал, чтоб она брала верх.
– Ее сила в другом.
Эрван со всего маху стукнул кулаком по дверце:
– Ты хоть понимаешь, чем была наша жизнь? – Он приставил указательный палец к своему виску. – Каждый нанесенный тобой удар здесь, в глубине моей памяти.
– Прекрати этот спектакль: мне кажется, я вижу себя.
– Я никогда не буду тобой. Ты нас уничтожил. Лоик с его наркотиками. Гаэль с ее ненавистью. И я сам, который по уши залез в преступления других, чтобы забыть те единственные, которые идут в счет: твои.
Морван резко затормозил и вывернул на полосу для экстренной остановки. Эрван всем лицом налетел на приборную доску из орехового капа и подумал, что сейчас выстрелят подушки безопасности.
– Ты что?!
Падре выключил мотор.
– Я объясню тебе положение дел.
– Аллилуйя, – усмехнулся Эрван (у него носом шла кровь). – Я ждал этого сорок два года!
– С твоей матерью… кое-что произошло, когда мы с ней встретились. Наши отношения питались… жестокостью и ужасом. Было…
Казалось, он заколебался. Эрван никогда не видел его таким взволнованным.
– Я не могу сказать тебе больше, – опомнился Морван.
– Это связано с Человеком-гвоздем?
– Хватит, – заключил тот, протягивая сыну бумажный платок.
Эрван уже наталкивался на эту стену: не стоило терять время. Вернемся к делам.
– Как ты его задержал?
– Я тебе уже говорил.
– Нет, ты мне рассказывал, как ты его вычислил.
Морван тронулся с места и мягко влился в поток. Казалось, его грызли собственные признания – те, которых он не сделал. Для него быть искренним означало стать доносчиком.
– Когда мои подозрения пали на Фарабо, я допросил его. И без всякого толка. Просто симпатичный мечтательный мальчишка. Как говорят сегодня специалисты, «стремление к убийству составляло скрытую часть его внутренней жизни». С его расписанием тоже возникали проблемы: на каждое убийство у него оказывалось алиби.
– Как такое возможно?
– Работа в лесу. Он мог рассказывать, что ему заблагорассудится, – его рабочие все подтверждали. Как лбом об стенку. В конце концов я решил его убить. Я тебе уже рассказывал. Он убежал. Я выследил его в лесу.
– Как ты его нашел? И почему пощадил?
– Очень жаль, сынок, но эта тема – табу.
– Для кого?
– Для меня. Некоторые страхи лучше не пробуждать… Никогда мне не приходилось так хреново, как во время той погони. Он знал лес, как негр, а я был всего лишь жалким белым, который его преследовал. На его стороне были все духи, а я был гол…
– Духи, – прервал его Эрван, – ты в это веришь?
– А ты уже начал сомневаться?
Хоть эту невероятную информацию он заполучил: потусторонний мир не был для его отца ни иллюзией, ни суеверием. В подобных расследованиях это козырь. Возможно, Эрван никак не мог приблизиться к новому хищнику, потому что, в отличие от Падре, данное измерение для него не существует.
Морван выехал с окружного бульвара за церковью Сакре-Кёр де Жантийи. Дальше машина запетляла по узким улочкам за Орлеанскими воротами.
И снова у Эрвана не хватит времени спросить обо всем. Он перешел к самому срочному:
– Теперь мы уверены, что Перно был тайным агентом.
– Ну и что?
– Что он для тебя делал?
– Еще раз повторяю, он на меня не работал.
– Что ты про него знаешь?
– Он был специалистом по натяжной пленке.
– Что это такое?
– Пленка для продуктов, которой пользуются на кухне. С ее помощью он душил своих клиентов. А после использования снимал ее: ни следа, комар носа не подточит.
Показалась глухая стена больницы Сент-Анн, настоящего укрепленного города. Эрван был уверен, что сможет подловить отца в чем-то касающемся Перно, – просто надо было дождаться, пока не появится зацепка, кто-то из них наверняка совершил какую-нибудь ошибку…
Он вспомнил об одной детали – лучше уж вскрыть нарыв сразу:
– Согласно расшифровкам разговоров Анн Симони она несколько раз звонила тебе в день своей смерти.
– Точно.
– Зачем?
– Не знаю: я не успел ей перезвонить. Может, почувствовала себя в опасности, может…
Он не закончил фразу, и Эрван решил, что отец говорит правду: соединение каждый раз длилось всего несколько секунд.
– Иво Лартиг – знакомое имя?
– Художник, кажется?
– Да ладно тебе, папа. Парень, который лепит двухметровых минконди, как ты можешь не знать.
– Понимаю. А, да-да. Ты его подозреваешь?
– Я его сегодня допрашиваю.
– А как у тебя продвигается? И что за хрень в Марселе?
Эрван улыбнулся:
– Ну, движемся помаленьку.
– Лучше бы тебе включить вторую скорость. Убийство Перно на первых полосах. Все звонят мне, ты…
– Дай мне еще один день.
Они подъехали к воротам больницы. По знаку Морвана шлагбаум подняли. Привычная власть – тайная, передаваемая по цепочке…
– Твоя сестра в корпусе Брока.
101
Она добыча, самая настоящая.
Глядя на тех, кто столпился вокруг ее кровати, Гаэль представляла их только что спешившимися и разделывающими лань – то есть ее саму – охотниками в алых ливреях, с рожками через плечо. Они вырывали внутренности из ее распоротого живота и бросали взвинченным от запаха крови рычащим собакам.
Она не задержалась в Американском госпитале: ни одного перелома, никаких ран, чудо. Но чудо с помощью дьявола. Ее потащили в Сент-Анн. ГПТ – госпитализация по просьбе третьего лица. У Гаэль даже не было сил сопротивляться. Она уже была под действием успокоительных… готовая к употреблению.
– Все хорошо, дорогая?
Мэгги склонилась над дочерью. Волосы с легким рыжим отливом, множество морщин. Выпуклые глаза придавали ей вид хищной ночной птицы.
Серийным убийцей ее матери была сама жизнь.
Серийным убийцей ее матери была сама жизнь.
Гаэль заметила, что та держит в руке зернышки калифорнийского мака (мать сама выращивала мак на балконе как успокоительное). Продолжая говорить, она жадно грызла их и напоминала какое-то облезлое животное из тех, на кого глазеют в Ботаническом саду. Вот такие мелкие мании и раздражали ее больше всего на свете.
– Все хорошо, Мэгги, – прошептала она. – Я… я хочу отдохнуть.
– Конечно.
Она одарила дочь мокрым поцелуем. Ее Величество Богемная Буржуазность жаловала ей отпущение грехов, бормоча сожаления по поводу следующей семейной трапезы. Отличная шутка!
Мать отошла, и Гаэль смогла рассмотреть остальных: Эрван и Старик, застывшие, как две полицейские дубинки, вперили в нее взгляды столь же мрачные, как и их костюмы; чуть в стороне Лоик, с отсутствующим видом, вожделенно уставился на пустующую койку по соседству. Без сомнения, ему мечталось устроиться здесь, рядышком, и таскать у нее снотворное…
Она прикрыла глаза, чтобы отогнать видение.
«Братья Блюз» шепотом вели свои тайные переговоры:
– Я им не доверяю. Пришли своего парня, пусть присмотрит за ней.
– Есть у меня в группе новичок…
– Отлично.
– Но только на эту ночь.
– Конечно. Завтра посмотрим.
Она улыбнулась, по-прежнему не открывая глаз. За ней хотят присмотреть, тем лучше. Ей говорили о терапии сном, тоже неплохо. Все, кто подвержен депрессии, знают: сон – единственное убежище.
Не важно, что ее план сорвался. И как ее разоблачили. Главное другое: она опять промахнулась. На протяжении недель и месяцев план позволял ей держаться. Но ненависть – это тупик, мираж. Удача, промах ли – привкус остается тот же: горечь…
Гаэль открыла глаза и приятно удивилась. Наверно, она заснула: все ушли. Она смаковала тишину, насыщенную химическими запахами и усталостью, – тишину приюта для умалишенных, замкнутую, шепчущую, почти утешительную.
На рассвете, когда ее привезли после общего осмотра и электроэнцефалограммы, дежурный психиатр, румын, провел ее по этажу. Палаты, комната отдыха, автомат с напитками… Ничего особенного, вот только выйти отсюда нельзя. Первое, что она услышала, был щелчок замка. И последнее тоже.
Сцена на балконе постоянно всплывала в памяти, чуть смягченная медикаментами. Гаэль чувствовала, как раскрывается пустота, втягивая ее, и видела себя умирающей. Но худшим было другое. Худшим была побудительная причина. Она не хотела покончить с жизнью. Она просто испугалась отца – этот страх так глубоко угнездился в ней, что буквально взорвался в ее сердце. В двадцать девять лет ничего не изменилось. Как ракообразные, она нарастила себе прочный экзоскелет, но плоть внутри оставалась по-прежнему уязвимой.
Ей нужен не психиатр, а экзорцист.
Гаэль инстинктивно глянула на часы и вспомнила, что их отобрали вместе со всем остальным. Одежда, украшения, мобильник – все было опечатано и лежало в металлическом сейфе в ее палате. Подобное лишение привычных предметов способствовало потере любых ориентиров. Сейчас, должно быть, полдень, а ей казалось, что полночь. Или шесть утра. Больше никакого представления о времени и даже о боли. Спасибо химии.
Ее сознание покрыла черная пелена. Снова сон: когда любят, ничего не жалко…
102
Он позвонил Сержанту, чтобы тот заступил на пост у дверей Гаэль. Полицейский ничего не понял: похоже, – он должен охранять сестру босса от… нее самой. У Эрвана не было времени дождаться офицера в больнице. Он представлял, какой прием уготовит тому Гаэль, когда проснется…
Площадь Насьон предстала во всем своем унынии. Слишком просторная, слишком пустая, она выходила как раз на те места, которые сами по себе не располагали к веселью: кладбище Пер-Лашез, грязный квартал Бастилии, фальшиво живописный виадук Искусств на улице Домениль…
Крипо выбрал дорогу на Венсен в объезд Парижа – он заехал за Эрваном в Сент-Анн. Мастерская Лартига находилась у малого кольца – забытой всеми, даже теми, кто жил по соседству, железнодорожной ветки.
Эрван хранил молчание. Прошло семьдесят два часа после обнаружения тела Анн Симони, сорок восемь после трупа Людовика Перно, а у него по-прежнему не было ни одной серьезной зацепки. Мнимый вор в доках Марселя, волосы неизвестной, скульптор, который покупал ржавые железки из Конго, вот и все.
Одна за другой ниточки расследования обрывались, а над Парижем поднимался ветер паники. Пресса уже заговорила об Убийце с гвоздями, множились абсурдные свидетельства и стихийные признания, а начальство давило все больше и больше. С утра Фитусси звонил уже пять раз, и не без причины: никто не понимает методов Эрвана. Он постоянно исчезает, до сих пор не задержал ни одного, пусть самого хилого, подозреваемого и не допросил ни одного свидетеля – и это за четыре дня. Чем он вообще занимается, мать его?
Эрвану пришлось пообещать, что с понедельника он усилит группу всем необходимым плюс призовет помощь из форта Росни,[125] в том числе специалисток по психологическому профилю. Следовало хотя бы произвести шум, ажиотаж и сотрясение воздуха. Чтобы было что сказать журналистам!
Когда он отвлекся от своих мыслей, Крипо уже разворачивался на пересечении бульвара Суль и авеню Куртелин. И снова они оказались в Двенадцатом округе, в нескольких метрах от улиц де ля Вут и д’Аврон. Опять случайность?
Эльзасец свернул направо, на перпендикулярную улицу.
– Ты едешь против движения, – заметил Эрван.
– На войне как на войне.
Новый поворот руля: вилла «Бель-Эр» раскинулась у откоса проходящей поверху железной дороги и утыкалась в тупик. Проезжая часть была вымощена булыжником, как в мультфильмах Уолта Диснея. Ряд небольших домов с палисадниками на английский манер выстроились внизу под рельсами. Ни одного прохожего на горизонте.
Эрван вышел из машины и оглядел открывающуюся картину: рельсы под деревьями и сорняки образовали завораживающую прогалину, как если бы кто-то снял крышку с одной из парижских тайн. Смесь заброшенности и меланхолии, напоминающая и романы Анри-Пьера Роше, и японский лесной пейзаж. По другую сторону путей здания стояли к ним спиной, покрытой бесчисленными граффити.
Мастерская Лартига располагалась в глубине. Царящий здесь покой благотворно подействовал на Эрвана: он сдержал нетерпение и решил провести встречу спокойно и мягко. Дом номер девятнадцать оказался бывшим вокзалом – высокий куб без этажей, в котором когда-то путешественники ждали поезда.
Заметив пластиковые контейнеры, Эрван призвал Крипо к исполнению служебных обязанностей:
– Помойка.
Они перевернули баки и приступили к обычному просеиванию мусора. Лартиг питался только йогуртами и киноа. Он также злоупотреблял препаратами сексуального назначения: попперсы, виагра, сиалис, таблетки женьшеня и сосудорасширяющие алкалоиды.
– Ну и гуляют в этом доме, – хмыкнул Крипо.
В другом баке они обнаружили металлические фрагменты, от которых еще пахло огнем, как от тела пахнет сексом после занятий любовью, остатки химических веществ (наверняка разные клеи), обрывки каучука (для муляжей и формовки)…
– Вы что-то ищете?
Они обернулись.
– Иво Лартиг, – представился незнакомец, не покидая узкого тротуара. – Полагаю, вы приехали повидаться со мной?
Эрван знал, что Лартиг не соответствует описанию его похитителя гвоздей, но скульптор оказался вообще вне подозрений: он сидел в инвалидной коляске.
Полицейский постарался скрыть удивление, протянув удостоверение, – что дало ему крошечную отсрочку, позволившую взять себя в руки. Инвалид глянул на карточку с триколором, потом вернул ее, сопроводив долгим изучающим взглядом:
– Рассеянный склероз, майор. Я прочел в ваших глазах, что сведения обо мне вы получили неполные. Ступайте за мной. У меня есть горячий кофе.
103
Потолки шестиметровой высоты и многие сотни квадратных метров: над мастерской имелись обширные антресоли. Еще выше стальные балки поддерживали стеклянный потолок с металлическими конструкциями, грани которых распространяли серый свет, такой же холодный, как и тот, что лился сквозь витраж.
– Это бывший вокзал Бель-Эр, – коротко пояснил художник, ставя три чашки на круглый столик с прожженной и покрытой пятнами краски столешницей.
Эрван и Крипо бродили по помещению, пораженные его обитателями: многометровыми колоссами, воспроизводящими тревожную наивность африканских статуй. Вывернутые под прямым углом руки, монолитные торсы, глаза круглые, как дула орудий, причем все до одного цвета ржавчины, который был больше, чем цветом, – тревожным прахом, душившим сердце.
– Вы, конечно же, пришли из-за убийств, которые были совершены в последние дни? – добавил хозяин, приглашающим жестом указывая на полные чашки.
– Что вы хотите сказать? – спросил Эрван.
– Я читаю газеты. По всей видимости, способ действия убийцы напоминает некоторые мои произведения…