– Я читаю газеты. По всей видимости, способ действия убийцы напоминает некоторые мои произведения…
Скульптор не глуп: это позволит сэкономить время.
– Согласно моим источникам одна из жертв, Анн Симони, интересовалась вашей… группой.
– О чем вы говорите?
– О «беспределе».
Лартиг кивнул, словно самому себе:
– Я не всех знаю. И даже если б мне пришло в голову вас провоцировать, я бы сказал, что не знаю никого.
– Где вы собираетесь?
– По-разному. В заброшенных промзонах, на паркингах, иногда здесь…
– И вы не знаете тех, кого принимаете у себя?
– Эти вечеринки основаны на принципе анонимности.
– А как же приглашения?
Лартиг хихикнул. У него было длинное, очень узкое тело, которое, если его разогнуть, выглядело бы изящным. Но в инвалидном кресле оно казалось, напротив, атрофированным. Слишком высокие плечи, искривленные ноги, вывернутые запястья. Складывалось впечатление, будто еще в молодости его скрутила судорога, навсегда сковав и искорежив.
– Никаких приглашений. Мы действуем как террористы. Никаких письменных следов. А главное – ничего в Интернете.
Эрван проглотил свой кофе залпом – изумительно.
– Вы считаете себя террористом?
– Если речь о том, чтобы терроризировать буржуазный порядок и нетерпимость широких масс, то да.
Погоди, не спеши. Эрван заметил на стене черно-белые фотографии. Его поразили детали: голова, обшитая кожей, крупный план рта, больших пальцев и бабочек, револьвер, лежащий среди ампул морфия…
– Жак-Андре Буафар, – пояснил Лартиг, приближаясь. – Врач и фотограф, непризнанный гений группы сюрреалистов. Специалисты считают его интереснее, чем Ман Рей…
От изображений исходило ощущение настоящего дискомфорта, которому, как ни странно, вторили произведения Лартига, как и само его деформированное тело.
– Прошлой ночью, – продолжил Эрван, – я был в Марселе…
– Я в курсе. Мне звонил представитель компании «Heemecht». Из-за вас мой заказ будет доставлен как минимум на неделю позже.
– Я могу сфотографировать ваши произведения? – спросил Крипо, вооружившись айфоном.
– Без проблем, если только не выложите снимки в Интернет.
– Зачем вы покупаете эти гвозди, мсье Лартиг?
Калека развернул свою каталку, чтобы оказаться лицом к собеседнику. Его нервные неподвижные черты казались заостренными, как лезвие. Эрван подумал о чередовании действий при закалке японских мечей, мастерском сочетании предельного нагревания и резкого охлаждения. Лицо Лартига, казалось, тоже подверглось такой обработке.
– Вы знаете ответ: я черпаю вдохновение в магии йомбе, и мне кажется более… правильным прибегать к гвоздям, изготовленным в Конго.
– Вы думаете, что нганга их использовали для своих ритуалов?
Скульптор улыбнулся. Несмотря на физическую ущербность, у него была своеобразная манера глядеть на вас сверху вниз. Из-за слишком низко нависающих век его светло-серые глаза казались словно вырезанными бритвой. Вместо того чтобы придавать лицу сонное выражение, эта черта делала его похожим на настороженного хищника.
– Вижу, вы зубрили, прежде чем явиться…
Эрван повысил тон:
– Ваши гвозди соприкасались с магией в Нижнем Конго?
– Разумеется, нет. Те, которые целитель втыкает в свои фетиши, навсегда там и остаются. К тому же ритуалы йомбе больше почти не практикуются. Гвозди, что я покупаю, из старых запасов бельгийской компании.
Очко в его пользу.
– В последнее время их у вас не крали?
– Крали. В прошлом месяце целый ящик.
– Вы подали жалобу?
– Это не в моих правилах. Да я, впрочем, и не надеялся, что кто-то кинется искать ящик ржавых гвоздей.
– Мастерскую взломали?
– Нет. И это самое странное.
Эрван не был удивлен: убийца с «Зодиака», настоящий человек-невидимка, мог, разумеется, просочиться под дверью.
– Мои гвозди использовал убийца? – спросил Лартиг.
Полицейский сделал вид, что не услышал. Он снова принялся бродить между исполинами – они находились в мастерской Гефеста, бога огня, кузнецов и вулканов, который сам отливал титанов из бронзы.
– В своих произведениях вы отдаете дань анимистическим культам Конго. А сами вы в них верите?
– Скажем так: мое искусство располагается где-то между языческим самовыражением и мистическим заклятием. Вам понятен такой язык, майор?
– Достаточно, чтобы заметить, что ответа я так и не получил. Наделяете вы свои скульптуры магическими свойствами, да или нет?
– Нет. Я художник, а не колдун.
Лартиг выписал в своем кресле нечто вроде восьмерки на бетонном полу. Контраст в масштабе между этим калекой, скрюченным в инвалидном кресле, и огромными статуями просто поражал.
– Как вам удается создавать подобные вещи?
– Вы имеете в виду: учитывая мою инвалидность?
– В том числе.
– Это просто: у меня есть помощники. Я набрасываю эскиз, определяю материал, руковожу сваркой. Моя команда занимается основными строительными работами. Я беру на себя окончательную доводку, тогда меня подвешивают на чем-то вроде лебедки.
Эрван сказал себе, что этих статистов тоже не мешало бы допросить:
– Вы дадите мне их координаты?
– Без проблем.
– А гвозди вы размещаете сами?
– Всегда. Это момент, требующий огромной точности, и тут руку художника ничто не заменит. Вам знакомо имя Алейжадинью?
– Нет.
– Скульптор восемнадцатого века. Мастер бразильского барокко. На самом деле его звали Антониу Франсиску Лишбоа, но его поразила тяжелая болезнь, без сомнения проказа. И ему дали имя Алейжадинью, что означает «маленький калека». Деформированный, обезображенный, он работал только по ночам, стараясь избегать людских взглядов. Помощники переносили его в закрытых носилках. Ему привязывали к культям инструменты, и он на коленях поднимался по лестнице. И вот так он изваял знаменитых пророков для церкви в Конгоньясе. Понимаете, почему я о нем вспомнил?
Эрван кивнул: Лартиг был Алейжадинью из Двенадцатого округа.
– Перейдем к делу, – ответил он. – Человек-гвоздь – вам это что-то говорит?
– Невозможно интересоваться культурой йомбе и не встретить это имя.
– Что вы о нем знаете?
– Серийный убийца, который свирепствовал в Лонтано, новом городе в Катанге, в начале семидесятых годов.
– Вам знаком его образ действия?
– Он пытал и калечил молодых женщин при помощи гвоздей и осколков. На свой манер он воспроизводил ритуалы йомбе.
– Как и вы.
– Как и я, да. Только я работаю с металлом, и ни одна человеческая жизнь, насколько мне известно, никогда не была пожертвована во имя моего искусства.
– А среди ваших почитателей вы знаете кого-нибудь, кто интересовался бы Человеком-гвоздем?
– Нет. Но я мало общаюсь со своими покупателями.
– Я имел в виду участников «беспредела».
– Рискуя повториться, скажу, что наши собрания придерживаются самого строгого принципа сохранения тайны.
Эрван присоединился к Крипо, фотографирующему гиганта, одна рука которого была поднята, а другая скрыта под лоскутной накидкой из джута. Его глазные орбиты сверкали под стеклянным потолком: скульптор вставил в них осколки зеркала. А обнаженное плечо было покрыто гвоздями и лезвиями, словно сыпью с красноватыми кончиками.
Пришла пора действовать энергичнее.
– Где вы были в последние выходные?
– В Мартиньи, в Швейцарии. Один фонд организует ретроспективный показ некоторых моих работ. Можете проверить.
– А во вторник одиннадцатого сентября в шесть часов вечера?
– Здесь, в мастерской.
– Один?
– Да, один. Я заканчивал скульптуру, которую вы только что разглядывали.
– А в ночь со среды на четверг?
– Пошел на вернисаж во дворец Токио. А потом ужинал с друзьями. Вы это серьезно? Вы меня подозреваете?
– Вы вернулись один?
– Нет. Не знаю, заметили ли вы, но я не вполне самостоятелен: молодой филиппинец Рубен каждый вечер помогает мне. Он может подтвердить, если желаете.
– Вы живете здесь?
Лартиг указал вглубь мастерской:
– Я обустроил себе квартиру с другой стороны.
– А сегодня ночью вы где были?
– Здесь, с друзьями.
Калека вдруг показался бесконечно усталым. Эрван не думал, что несколько вопросов могли до такой степени его утомить. Может, его так вымотала встреча с тупым полицейским. В глазах скульптора Эрван наверняка воплощал идеальный образ мелкого служащего, буржуазного и ограниченного.
– Мы все это проверим, – сказал он, чтобы не выходить из роли. – Вернемся к «беспределам»: в чем они заключаются?
– Это очень раскованные встречи, где каждый волен дать выход своим чувствам.
– Я присутствовал на одном таком в Бьевре, в прошлый четверг.
– Ничего о нем не слышал.
– Может, подражатели?
– Расплата за успех…
– Без шуток, сколько членов насчитывает ваша группа?
– Повторяю, я всех не знаю, и сам термин «члены» не…
– А если попросить вас прикинуть общее число, пусть приблизительно?
– Несколько сотен.
– И в какой форме существует эта группа?
– В том-то и дело, что группы не существует. Кроме тех случаев, когда мы решаем собраться. Внезапно мы объединяем наши желания, и возникающая энергия просто… чудесна.
– Что именно вы делаете на этих сборищах?
– Мы становимся самими собой. Одеваемся и ведем себя в соответствии с нашей глубинной природой.
– Вы практикуете садомазо?
– Мы не используем этих слов. Но в такие вечера, что верно, то верно, боль и наслаждение уже не противостоят друг другу.
– А подобные практики не могут зайти еще дальше?
– Что вы имеете в виду?
– Кровь иногда проливается?
К Лартигу вернулся его надменный и лукавый взгляд.
– Как сказано в Новом Завете, «блажен тот, кто выдержал испытание».
– Какое испытание, например?
– Вам достаточно просто прийти сегодня вечером: я организую «беспредел» прямо здесь.
В отдалении вспышки с айфона Крипо пронзали царящий в мастерской полумрак. Было всего четыре часа, а пасмурная погода уже склонялась к сумеркам.
– Существует особый дресс-код?
– Дресс-код и есть смысл существования такой вечеринки. Приходите таким, какой вы есть, – это будет идеально.
– Не стоит надо мной издеваться.
– Я не шучу: одной из мощных тенденций в нашем сообществе является военная форма.
Эрвана посетило видение: Лартиг в своем инвалидном кресле царит над сообществом офицеров-нацистов и атлетов в латексных комбинезонах. Он подумал о Ди Греко и его солдатах. Два гуру, два сообщества. Он чувствовал, что приближается к цели, след горячий, но не мог точно определить, к какой именно.
Решил прощупать почву вслепую:
– Вам знакомо имя Людовика Перно?
– Это ведь вторая жертва, так?
– Точно.
– До того как прочел в газете, я ни разу не слышал этого имени.
Крипо крутился вокруг женщины-ежа, словно примериваясь, как к ней пристроиться.
– А среди членов вашего сообщества есть кто-то, кто мог бы перейти к действиям?
– Не понимаю вопроса.
– Кто-то, кто пошел бы дальше, чем просто ваши… игры. Кто, опьяненный собственной жестокостью, мог бы убить, изувечить.
– Наши практики направлены на нечто обратное: обретение покоя через удовлетворение желания.
– А если речь идет о желании убивать?
– Приходите вечером, вы лучше узнаете себя самого.
Эрван сделал знак Крипо, тот убрал в карман свой аппарат и по дороге к выходу записал имена и адреса помощников мэтра. На всякий случай.
– До вечера, – сказал он Лартигу.
– Я вас не провожаю.
На улице они наткнулись на кучу мусора, которую так и оставили на тротуаре.
– Помоги мне, – велел Эрван заместителю.
Натянув стерильные перчатки, они снова принялись копаться, как оголодавшие грызуны, которые набрались смелости выбраться на окраину города. Объяснений не требовалось: оба знали, что ищут. Ни следа ни одного медикамента. Как лечится рассеянный склероз? И существует ли лечение? Или болезнь Лартига была мнимой?
Они бросили перчатки в мусорный бак и направились к машине.
– Постарайся как можно скорее раздобыть его медицинскую карту.
– Хорошо, шеф.
– По-твоему, педик или не педик?
Они любили после допросов поиграть в эту дурацкую игру – догадываться о сексуальных пристрастиях допрошенного. Называли это «розовой рулеткой». Ерунда, конечно.
– Думаю, он давно уже миновал эту стадию.
– Что ты хочешь сказать?
– Я себя понимаю.
Эрван не стал настаивать: он даже не был уверен, что Крипо подчинится. Он никогда не знал за ним никакой любовной связи – ни на одном берегу, ни на другом.
– Пойдешь со мной вечером? – спросил он.
– Что за вопрос! Спору нет.
104
– У меня кое-что есть, – возбужденно сказала Одри.
Она втащила Эрвана к себе в кабинет и закрыла дверь. В брезентовой оливковой куртке она больше, чем когда-либо, походила на партизанку, только бледненькую и бесполую. Достала из бумажной папки картинку, на которой была изображена голова леопарда со звездой наверху:
– Ты знаешь, что это?
Эрван узнал символику знаменитой бразильской военной школы, специализирующейся на ведении боя в лесу. На двух полосах, красной и синей, увенчивающих рисунок, красовались инициалы Центра обучения войне в сельве – CIGS.[126]
– Это герб школы в Манаусе.
– Отлично, мой генерал.
Одри сунула ему под нос другую картинку. Снимок израненной руки, на которой можно было различить ту же кошачью морду.
– У Перно была такая на предплечье.
– Известно, что он был десантником во Французской Гвиане. Ничего удивительного, что он проходил обучение в CIGS.
– Сегодня утром я прогнала этот скан по всем источникам и получила неожиданный ответ. Такой же рисунок фигурировал в расследовании, которое не имеет ничего общего с нашим: смерть журналиста-фрилансера Жан-Филиппа Маро. Самоубийство.
Одри протянула ему папку. В позапрошлое воскресенье Маро выбросился с девятого этажа. Ни одного свидетеля. Никаких причин сомневаться в его поступке. Он остался без гроша и без всякой работы на горизонте.
– Откуда взялась голова леопарда?
– Группе Луи-Блана поручили проверку. Снять отпечатки, опросить соседей – рутина. Многие свидетели заметили, что в последние дни за Маро следил какой-то человек. И упомянули о татуировке у него на руке.
– Описание соответствует Перно?
– Один в один.
Эрван полистал протоколы, думая об отце. Может ли быть, что Перно, перед тем как его убили, выполнил контракт? Для Старика?
– Я поговорила с коллегами из Десятого округа на Луи-Блан, – продолжала Одри. – С их точки зрения, проблем нет: чистое самоубийство. А вот во внутренней безопасности не так категоричны. Они считают, что Маро мог работать над книгой, которая вызвала бы кое-где нешуточный пожар.
– С чего они взяли?
– С того, что он упал с девятого этажа.
– Я серьезно.
– Он был известным журналистом. Работал в агентстве Франс Пресс и в «Нувель обсерватер», написал несколько скандальных книг. Специалист по Франсафрике. Не из тех, кто сидит без дела или бросается из окна.
– Ты связалась с издателями?
– Он что-то готовил, но никто не знал сюжета. Даже аванс не взял.
– Это все?
– Уже немало для самоубийцы. Не считая детей от двух разных жен, к которым он был очень привязан. По словам жен, его поступок необъясним.
Эрван отказывался думать о самом отвратительном варианте: его отец в очередной раз оказался по уши замешан в грязной истории.
– Продолжай копать. Кто знает.
Одри собрала бумаги. Обмен взглядами, более красноречивый, чем любая речь. Вся сеть тайной агентуры Парижа так или иначе сводилась к имени Морвана, особенно если дело касалось Черного континента.
– Сделай это, – настойчиво повторил он.
18:00. Эрван вышел из кабинета, собираясь заскочить к Фавини, но наткнулся на Левантена – криминалистический учет собственной персоной. Научник никогда не являлся в управление с пустыми руками.
– Это по поводу нашей белокожей блондинки…
– Что-то новое?
– И да и нет.
– Левантен, прошу тебя: нет времени для…
– Я подумал о картотеке. При каждом снятии отпечатков и изъятии проб ДНК на месте преступления собирали также ДНК присутствующих полицейских и прочих непричастных, которые могли оставить органические фрагменты, чтобы не терять времени на ложный след. Это называлось работой по «декриминализации». Однако эти биометрические сведения – и соответствующие кариотипы[127] – складывались в особую конфиденциальную картотеку, данными которой было запрещено пользоваться. Полицейская генетическая база содержит исключительно данные на преступников и подозреваемых.
– Я нашел совпадение в той картотеке.
– Разве она не под замком?
– Нет, но там все анонимно. Если верить моему ноутбуку, следующая жертва имеет родственную связь с одним из непричастных. У меня был доступ к пробам и отпечаткам, но чтобы найти имена, которые им соответствуют…
– Опять нужна куча бумаг, верно?
– Именно. И еще: я не уверен, что прокуратура…
– Иди со мной, – приказал Эрван, беря его за руку.
Он зашел в логово Крипо и объяснил, в чем дело. Эльзасец уладит проблему несколькими звонками и заполненными формулярами.
Уже выходя, Эрван заметил книгу, лежащую на уголке стола: «Черная магия в Нижнем Конго» Себастьена Редлиха. Наверняка Крипо раздобыл материалы, чтобы обогатить свои знания в данной области. Ему самому не мешало бы сделать то же самое, и уже давно. Он взял том и пробежал глазами текст на обороте. В своем сочинении Редлих, этнолог, профессор Сорбонны, специалист по этносу йомбе, подводил итог десяти лет путешествий и исследований. Эрван пренебрег важным следом: теми людьми в Париже, которые могли знать не только имя Человека-гвоздя, но и специфические ритуалы и культы.